О Маленьком Городе - 2
Лето начиналось так: в палисаднике зацветала персидская сирень, и бабушка говорила, ну всё, жди визита.
Через пару дней, под вечер наша спокойная собака Герда диким брехом сообщала - таки дождались, по неизвестной причине Зоську Курортницу она не любила, облаивала с таким надрывом, будто деньги зарабатывала.
Зоська приносила три отреза, завёрнутые в газету.
Синий штапель в белый горох, жёлтый ситец в мелкий цветочек, розовый поплин в красную полоску.
В удачные годы ситец мог смениться креп-жоржетом, штапель батистом, поплин шёлком.
В крапинку, в букетики, в обожаемый Зоськой узор с непонятным названием «турецкий огурец».
Бабушка отнекивалась, кивала на полный дом внуков, ни присесть, ни продохнуть, шла бы ты к кому другому, давеча на рынке мадам Шамис жаловалась, заказов мало.
Мадам Шамис шила лучше бабушки, но зато и брала дороже, а у Зоськи с её копеечной зарплатой и копеечными приработками каждый рубль был на счету.
Сценарий не менялся: полчаса уговоров, и крепость выбрасывала белый флаг.
Бабушка говорила, всё бы тебе, Зося, по курортам гастролировать, вон, у Могилёвки квартирует механик с автобазы, непьющий, серьёзный, не вертопрах какой, с лица не урод, пригляделась бы.
Да ну, Лукинишна, мне надо, чтоб интеллигент, чтоб руки белые, смеялась Зоська, у нас такие не водятся, а на курорте есть на кого посмотреть, есть кого выбрать, там мужчины импозантные, нашим не чета.
Вообще-то, холостые интеллигенты в Маленьком Городе водились, но в холостом состоянии пребывали недолго, при появлении молодого врача или учителя его незамедлительно окружал рой пышных незамужних дев, Зоське сквозь плотное кольцо было не пробиться.
Бабушка сердилась, что-то не видно толку от твоих вояжей.
Потому что я пока куриного бога не нашла, как найду - будет толк, убеждённо говорила Зоська, вот увидите, примета верная.
Я спросила, кто такой куриный бог, оказалось, просто морской камушек с дыркой.
Шились наряды.
Юбка колоколом, рукав фонариком, сзади вырез.
Крупные пуговицы, плечи голые, сверху пелеринка.
Лиф в облипку, на талии чуть присборено, по подолу оборка.
Мне доставались лоскутки.
В начала августа в общем вагоне Зоська уезжала навстречу счастью.
Через две недели возвращалась с облупленным носом и рассказами об импозантных курортных мужчинах - артистах, лётчиках, секретных учёных.
Все они напропалую ухаживали за маленькой сутулой Зоськой, проходу ей не давали.
Я, помнится, возмутилась, почему это меня за враньё ругают нещадно, а Зоську бабушка слушает, ахает, головой кивает, ну неправда же всё.
Она не врёт, она мечтает, сказала бабушка, кому о будущем мечтается, кому о прошлом, так что сиди и молчи, и не вздумай изображать правдолюбку, думаешь, я не знаю, кто кота постриг?
Год, другой, третий, Зоська в очередной раз вернулась с охапкой небылиц, говорила про букеты, рестораны и вдруг посреди этих россказней разрыдалась.
Бабушка выставила меня из залы, но в окно, что выходило в сад, было видно, как она гладит Зоську по голове.
Я несколько дней искала плоский камушек, нашла более-менее подходящий, стащила с дедова верстака длинный толстый гвоздь и пыталась продолбить в этом чёртовом камне дырку.
У меня не получилось.
Бабушка умерла в марте, снег выше заборов, весной и не пахло.
На утро после поминок тётушка сказала, у Зоськи тарелки и стаканы брали, помнишь, где живёт? отнеси.
В Зоськином доме время застыло.
Те же часы с застрявшей кукушкой, те же кружевные салфеточки на этажерке, тот же громадный буфет на половину комнаты.
Дом не тронуло, Зоську не пожалело.
Лукинишна умерла, мадам Шамис жива, ой, лучше помереть, чем так жить, ещё молодая одна есть, у неё под настроенье, то сошьёт - прямо картинка, то будто нарочно скроит на непонятно кого, только матерьял испортит.
Со спинки древнего дивана на меня смотрел жёлтыми глазами старый, будто вылинявший кот.
А на стене, под фотографией самой Зоськи на фоне прибоя, на красном шёлковом шнурке висел куриный бог.
В прошлом году нашла, сказала Зоська, теперь всё переменится, верная примета, вот увидишь.
Через пару дней, под вечер наша спокойная собака Герда диким брехом сообщала - таки дождались, по неизвестной причине Зоську Курортницу она не любила, облаивала с таким надрывом, будто деньги зарабатывала.
Зоська приносила три отреза, завёрнутые в газету.
Синий штапель в белый горох, жёлтый ситец в мелкий цветочек, розовый поплин в красную полоску.
В удачные годы ситец мог смениться креп-жоржетом, штапель батистом, поплин шёлком.
В крапинку, в букетики, в обожаемый Зоськой узор с непонятным названием «турецкий огурец».
Бабушка отнекивалась, кивала на полный дом внуков, ни присесть, ни продохнуть, шла бы ты к кому другому, давеча на рынке мадам Шамис жаловалась, заказов мало.
Мадам Шамис шила лучше бабушки, но зато и брала дороже, а у Зоськи с её копеечной зарплатой и копеечными приработками каждый рубль был на счету.
Сценарий не менялся: полчаса уговоров, и крепость выбрасывала белый флаг.
Бабушка говорила, всё бы тебе, Зося, по курортам гастролировать, вон, у Могилёвки квартирует механик с автобазы, непьющий, серьёзный, не вертопрах какой, с лица не урод, пригляделась бы.
Да ну, Лукинишна, мне надо, чтоб интеллигент, чтоб руки белые, смеялась Зоська, у нас такие не водятся, а на курорте есть на кого посмотреть, есть кого выбрать, там мужчины импозантные, нашим не чета.
Вообще-то, холостые интеллигенты в Маленьком Городе водились, но в холостом состоянии пребывали недолго, при появлении молодого врача или учителя его незамедлительно окружал рой пышных незамужних дев, Зоське сквозь плотное кольцо было не пробиться.
Бабушка сердилась, что-то не видно толку от твоих вояжей.
Потому что я пока куриного бога не нашла, как найду - будет толк, убеждённо говорила Зоська, вот увидите, примета верная.
Я спросила, кто такой куриный бог, оказалось, просто морской камушек с дыркой.
Шились наряды.
Юбка колоколом, рукав фонариком, сзади вырез.
Крупные пуговицы, плечи голые, сверху пелеринка.
Лиф в облипку, на талии чуть присборено, по подолу оборка.
Мне доставались лоскутки.
В начала августа в общем вагоне Зоська уезжала навстречу счастью.
Через две недели возвращалась с облупленным носом и рассказами об импозантных курортных мужчинах - артистах, лётчиках, секретных учёных.
Все они напропалую ухаживали за маленькой сутулой Зоськой, проходу ей не давали.
Я, помнится, возмутилась, почему это меня за враньё ругают нещадно, а Зоську бабушка слушает, ахает, головой кивает, ну неправда же всё.
Она не врёт, она мечтает, сказала бабушка, кому о будущем мечтается, кому о прошлом, так что сиди и молчи, и не вздумай изображать правдолюбку, думаешь, я не знаю, кто кота постриг?
Год, другой, третий, Зоська в очередной раз вернулась с охапкой небылиц, говорила про букеты, рестораны и вдруг посреди этих россказней разрыдалась.
Бабушка выставила меня из залы, но в окно, что выходило в сад, было видно, как она гладит Зоську по голове.
Я несколько дней искала плоский камушек, нашла более-менее подходящий, стащила с дедова верстака длинный толстый гвоздь и пыталась продолбить в этом чёртовом камне дырку.
У меня не получилось.
Бабушка умерла в марте, снег выше заборов, весной и не пахло.
На утро после поминок тётушка сказала, у Зоськи тарелки и стаканы брали, помнишь, где живёт? отнеси.
В Зоськином доме время застыло.
Те же часы с застрявшей кукушкой, те же кружевные салфеточки на этажерке, тот же громадный буфет на половину комнаты.
Дом не тронуло, Зоську не пожалело.
Лукинишна умерла, мадам Шамис жива, ой, лучше помереть, чем так жить, ещё молодая одна есть, у неё под настроенье, то сошьёт - прямо картинка, то будто нарочно скроит на непонятно кого, только матерьял испортит.
Со спинки древнего дивана на меня смотрел жёлтыми глазами старый, будто вылинявший кот.
А на стене, под фотографией самой Зоськи на фоне прибоя, на красном шёлковом шнурке висел куриный бог.
В прошлом году нашла, сказала Зоська, теперь всё переменится, верная примета, вот увидишь.