О текущем
Такое время, осень, всё не в масть.
Заказчики хотят незнамо чего, на вопрос «прошу подтвердить, это твёрдое?» отвечают «да-да, это кислое!», погода ни к чёрту, доллар растёт, зарплата стоит, после двенадцатичасового рабочего дня головой можно забивать двухдюймовые гвозди.
И вообще.
Поясню на примере.
Сто лет назад, июнь, гроза дважды в день.
Денег кот наплакал, потому купила в магазине самый дешёвый зонтик, по зелёному полю синие и жёлтые разводы, и начала замечать, что прохожие странновато на меня посматривают.
Ну, пусть их, пусть себе любуются.
И тут вижу своё отражение в зеркальной витрине.
С тем, что зонтик мгновенно намокал и выворачивался от чиха и выдоха, я смирилась.
Но он, зараза, так хитроумно пропускал-преломлял свет, что в витрине отразилась загробная жизнь как она есть - синие губы, жёлто-чёрные круги под глазами, серо-зелёное лицо.
Не шибко свежая покойница, выкарабкавшаяся из могилы.
Стало понятно, что думали прохожие.
Поглубже надо закапывать, поглубже!
Сейчас похоже.
Не только я, весь мир под тем самым зонтиком.
Иду домой, и никого не люблю, и меня никто не любит, и так будет всегда, до скончания веков.
В скверике у рынка сидит мужик.
У него саксофон и фонограмма минус один.
Он дует в свой саксофон так, будто не деньги зарабатывает, а просто не может не играть, как не может не дышать.
Крис Ри, The Blue Café.
И в секунду полюса меняются местами, и прохожие уже похожи на людей, а не на восставших мертвецов.
Вот я сейчас стану рядом и запою про where have you been where are you going to.
И мы - я плюс саксофон плюс фонограмма минус один - будем дивно звучать, всем на радость.
Но тут я вспоминаю про свой слух и голос, про изменившуюся полярность и про то, что почти всех люблю, и понимаю - нельзя.
До того было бы можно, а сейчас никак.
И я иду домой, туда, где меня все любят, и пою про себя.
Про what have you seen what do you know that’s new.
Очень красиво получается.
Заказчики хотят незнамо чего, на вопрос «прошу подтвердить, это твёрдое?» отвечают «да-да, это кислое!», погода ни к чёрту, доллар растёт, зарплата стоит, после двенадцатичасового рабочего дня головой можно забивать двухдюймовые гвозди.
И вообще.
Поясню на примере.
Сто лет назад, июнь, гроза дважды в день.
Денег кот наплакал, потому купила в магазине самый дешёвый зонтик, по зелёному полю синие и жёлтые разводы, и начала замечать, что прохожие странновато на меня посматривают.
Ну, пусть их, пусть себе любуются.
И тут вижу своё отражение в зеркальной витрине.
С тем, что зонтик мгновенно намокал и выворачивался от чиха и выдоха, я смирилась.
Но он, зараза, так хитроумно пропускал-преломлял свет, что в витрине отразилась загробная жизнь как она есть - синие губы, жёлто-чёрные круги под глазами, серо-зелёное лицо.
Не шибко свежая покойница, выкарабкавшаяся из могилы.
Стало понятно, что думали прохожие.
Поглубже надо закапывать, поглубже!
Сейчас похоже.
Не только я, весь мир под тем самым зонтиком.
Иду домой, и никого не люблю, и меня никто не любит, и так будет всегда, до скончания веков.
В скверике у рынка сидит мужик.
У него саксофон и фонограмма минус один.
Он дует в свой саксофон так, будто не деньги зарабатывает, а просто не может не играть, как не может не дышать.
Крис Ри, The Blue Café.
И в секунду полюса меняются местами, и прохожие уже похожи на людей, а не на восставших мертвецов.
Вот я сейчас стану рядом и запою про where have you been where are you going to.
И мы - я плюс саксофон плюс фонограмма минус один - будем дивно звучать, всем на радость.
Но тут я вспоминаю про свой слух и голос, про изменившуюся полярность и про то, что почти всех люблю, и понимаю - нельзя.
До того было бы можно, а сейчас никак.
И я иду домой, туда, где меня все любят, и пою про себя.
Про what have you seen what do you know that’s new.
Очень красиво получается.