О текущем
Я работаю на втором этаже.
Второй месяц прямо под нами с девяти до пяти сносят первый этаж.
Кувалдами.
Оптимисты верят, что мы плавно просядем.
Дома тоже сверлят и ломают.
Сверху справа, снизу слева и непонятно где.
Мой внутренний голос синхронизировался с соседской дрелью.
При каждом взвизге поднимает голову и долдонит своё, накипевшее.
Про очередной отложенный ремонт, про то, что соседи по второму кругу пошли, про мифического коня, которого ни за какие коврижки не уговоришь у нас поваляться.
С внутренним голосом я разговариваю грубо.
На время помогает.
Под моим окном растут вишни, ягоды начинают краснеть, по утрам с ревизией прилетают скворцы, скачут по веткам, поклёвывая то, что покраснее.
То ли проверяют на спелость, то ли на всякий случай надкусывают.
Нынче утром скворцов спугнула объёмная тётя.
Пыталась допрыгнуть до нижней ветки.
Земля нервно вздрагивала.
Я спросила, к чему эти эксерзисы.
- Так всё равно ж пропадут! - жизнерадостно сказала тётя.
Физподготовка у тёти хромает, в прыжке ей не дотянуться.
Скорее, выкорчует.
Летом бабушка носила шляпку из соломки, сбоку три вишенки и два зелёных листочка.
Пришиты насмерть, но у меня получилось.
К вечеру злоумышленник был вычислен и поставлен в угол, но полдня вишенки были моими, и оно того стоило.
В конце июля из кладовки приносили сияющий медный таз.
Косточки из вишен доставали таким специальным дивайсом, бабушка называла его пстрикалкой.
Занятие нудное, но неотвратимое.
Вокруг летней кухни вились пчёлы, бабушка полотенцем отгоняла их, заодно и меня.
Нас с дедом отправляли в пекарню, за белым хлебом.
Поздно вечером накрывали стол, ставили самовар, хлеб нарезали толстыми ломтями.
Вищнёвое на белом, ягодка к ягодке.
Бабушка говорила: - Ну всё, вишню сварили, лето к концу.
Потом вот так невыразимо вкусно никогда не бывало.
Чтобы вкусно, нужно, чтоб тебе было пять лет, чтоб в открытые окна смотрели звёзды, чтоб лёгкий ветер шевелил занавески, вышитые гладью по нижнему краю - вишенка, листочек, вишенка, листочек.
Второй месяц прямо под нами с девяти до пяти сносят первый этаж.
Кувалдами.
Оптимисты верят, что мы плавно просядем.
Дома тоже сверлят и ломают.
Сверху справа, снизу слева и непонятно где.
Мой внутренний голос синхронизировался с соседской дрелью.
При каждом взвизге поднимает голову и долдонит своё, накипевшее.
Про очередной отложенный ремонт, про то, что соседи по второму кругу пошли, про мифического коня, которого ни за какие коврижки не уговоришь у нас поваляться.
С внутренним голосом я разговариваю грубо.
На время помогает.
Под моим окном растут вишни, ягоды начинают краснеть, по утрам с ревизией прилетают скворцы, скачут по веткам, поклёвывая то, что покраснее.
То ли проверяют на спелость, то ли на всякий случай надкусывают.
Нынче утром скворцов спугнула объёмная тётя.
Пыталась допрыгнуть до нижней ветки.
Земля нервно вздрагивала.
Я спросила, к чему эти эксерзисы.
- Так всё равно ж пропадут! - жизнерадостно сказала тётя.
Физподготовка у тёти хромает, в прыжке ей не дотянуться.
Скорее, выкорчует.
Летом бабушка носила шляпку из соломки, сбоку три вишенки и два зелёных листочка.
Пришиты насмерть, но у меня получилось.
К вечеру злоумышленник был вычислен и поставлен в угол, но полдня вишенки были моими, и оно того стоило.
В конце июля из кладовки приносили сияющий медный таз.
Косточки из вишен доставали таким специальным дивайсом, бабушка называла его пстрикалкой.
Занятие нудное, но неотвратимое.
Вокруг летней кухни вились пчёлы, бабушка полотенцем отгоняла их, заодно и меня.
Нас с дедом отправляли в пекарню, за белым хлебом.
Поздно вечером накрывали стол, ставили самовар, хлеб нарезали толстыми ломтями.
Вищнёвое на белом, ягодка к ягодке.
Бабушка говорила: - Ну всё, вишню сварили, лето к концу.
Потом вот так невыразимо вкусно никогда не бывало.
Чтобы вкусно, нужно, чтоб тебе было пять лет, чтоб в открытые окна смотрели звёзды, чтоб лёгкий ветер шевелил занавески, вышитые гладью по нижнему краю - вишенка, листочек, вишенка, листочек.