Про Вьетнам в одной голове
У меня появились охуительные истории, достойные ЖЖ (а то в контакте и инстаграмме коллег развелось - вякнуть некуда).
Последние полгода у меня прошли под знаком флешбеков.
Полгода назад я узнала, что мне нужна операция и полгода время от времени поджаривалась в персональном аду.
Сама по себе операция ерундовая, приключение на двадцать минут. Так говорили все - кто резал и кого резали; кто слышал от друзей; кто проходил похожее; даже всеведающий интернет поленился перечислять мне кошмарные последствия и больше успокаивал. Так подсказывал мне здравый смысл - ни одного лишнего надреза ("Для этого у меня отверстия есть!"), войти и выйти, дел на полчаса, день в стационаре и никакого больничного.
Но стоило мне подумать о том, что это общий наркоз (у меня уже было два, ни один ничем хорошим не кончился), больничная рубашка, операционная, каталка, катетер, спутанное сознание - всё, доброе утро, Вьетнам, Джонни, они на деревьях. Я помнила, как полтора года назад валялась под капельницей в палате Боткина и плакала в полубреду - ужас, опять больница, сейчас приедут меня резать, а потом я буду опять четверо суток орать в реанимации, чтобы мне дали обезболивающего, и опять почему-то не умру, а буду еще полгода жевать дозволенное диетой, ждать страшных болей после каждой выпитой чашки кофе и подниматься на один лестничный пролет с двумя привалами. Еле успокоилась часа через два после госпитализации - эй там, это инфекционка, чем резать-то, столовым ножом? Так это ж Боткина, откуда тут такая роскошь...
Первые два месяца я приходила в себя после новости, обложившись другими делами.
Еще пару недель водила себя за ручку к врачам - а вдруг рассосалось, ну бывает же, я же читала?
Остаток времени выбирала себе хирурга, как невесту - смотрела на неё с подозрительным прищуром опытного рогоносца, слушала, не ляпнет ли резкость или бестактность, наблюдала за её действиями, отношением ко мне и к жизни, ответственностью и пунктуальностью (и благодушно прощала сказанные-таки бестактности - у них эти фразы, похоже, цеховые, ритуальные; не брякнешь невпопад - уволят по служебному несоответствию). Наконец убедилась, что готова ей доверять свою хирургическую невинность и стала готовиться к операции.
Дальше я за шкирку таскала себя на анализы и обследования, одеревенело изумляясь своему рвению - каждый поход в лабораторию приближал день операции, вкладывал в неё всё больше сил и времени, которые будет жалко потерять, делал её с каждым днём всё более реальной, овеществлённой, переносил её из необходимости в неизбежность. Я приложила похвальные усилия к тому, чтобы в этот день никого из близких рядом не оказалось - привет всё тому же Вьетнаму, когда в реанимации я переживала не столько за себя, сколько за побелевшего за неделю отца и зарёванную маму. Вот им было по-настоящему хреново, я же не до конца понимала, что именно со мной происходит. Второй похоронной процессии я бы не перенесла.
При подписании договоров у меня попросили номер телефона близкого человека на случай непредвиденных обстоятельств, и я растерялась - вам официальный? У меня таких нет. А подруга подойдет? Медсестра смотрела с сочувствием; телефона подруги хватило.
За сутки до операции я внезапно успокоилась, померила компрессионные чулки, собралась и завалилась спать.
В отделение приехала бодрая, выспавшаяся и голодная, переоделась в платьице и босоножки (нехай облезут со своими халатами-тапками, терпеть их не могу) и завалилась читать книжку. Мёдсёстры нянчились со мной, как с трёхлетней девочкой - я держалась бодрячком, спокойно шутила и вела себя без признаков паники, но как только меня начинало тихо крыть (на входе в отделение, в разговоре с анестезиологом, под дверью операционной) - ко мне подходил кто-то из персонала и начинал успокаивать, рассказывать о ходе операции, о наркозе, о том, что ничего страшного, вы увидите. Мне не говорили, что всё будет хорошо - мне говорили, что в их практике сбоев пока не бывало, и это успокаивало, как и живое участие.
Пришли за мной быстро, не дав опомниться - Михайлова? В туалет и за мной, вот, наденьте это и подождите здесь, проходите, вот сюда, нет, не так, руку вдоль тела, сейчас кольнет - будем ставить катетер, доктор, только не начинайте, пока я не усну, ладно? Вы первый раз? - В том-то и дело, что не первый. О, здравствуйте, Ольга Александровна! - Мы сегодня уже виделись. - В таких обстоятельствах - еще нёт. Потолок поплыл, так и должно быть? - Да, всё правильно, если захотите спать - не стесняйтесь. Сейчас не пугайтесь, я ничего не делаю, только обработаю.
Как обрабатывали и что было потом - я уже не застала.
Проснулась как от глубокого сна, не помню, как оказалась в палате. Медсестры говорили - рассказывала доктору пошлые анекдоты, очень надеюсь, что они меня разыграли, а то я могла.
Через полтора часа меня выставили за ржач в общественном месте, первые несколько часов провела в эйфории - от того, что нет швов, ничего не болит, от того, что сразу захотела есть, что могу ходить, но ой, нет, не могу и это очень смешно, от того, что сейчас, прямо сегодня, на своих ногах уйду домой, а завтра на работу, и ничего, ничего не болит.
Спойлер - эйфории хватило ненадолго, после начались довольно противные отходняки, хотя, конечно, смотря с чем сравнивать.
Теперь я знаю контакты отличного гинеколога и отличное отделение амбулаторной хирургии, знаю, что не все операции - ад кромешный, что наркоз за шестнадцать лет ушагал далеко вперёд.
Сижу вот, выписываюсь; осознаю, что эпопея кончилась, а жизнь продолжается.
Рыдаю, конечно, потому что больше уже в ад не вернусь.
Я оттуда ушла
На своих ногах, на работу.
Последние полгода у меня прошли под знаком флешбеков.
Полгода назад я узнала, что мне нужна операция и полгода время от времени поджаривалась в персональном аду.
Сама по себе операция ерундовая, приключение на двадцать минут. Так говорили все - кто резал и кого резали; кто слышал от друзей; кто проходил похожее; даже всеведающий интернет поленился перечислять мне кошмарные последствия и больше успокаивал. Так подсказывал мне здравый смысл - ни одного лишнего надреза ("Для этого у меня отверстия есть!"), войти и выйти, дел на полчаса, день в стационаре и никакого больничного.
Но стоило мне подумать о том, что это общий наркоз (у меня уже было два, ни один ничем хорошим не кончился), больничная рубашка, операционная, каталка, катетер, спутанное сознание - всё, доброе утро, Вьетнам, Джонни, они на деревьях. Я помнила, как полтора года назад валялась под капельницей в палате Боткина и плакала в полубреду - ужас, опять больница, сейчас приедут меня резать, а потом я буду опять четверо суток орать в реанимации, чтобы мне дали обезболивающего, и опять почему-то не умру, а буду еще полгода жевать дозволенное диетой, ждать страшных болей после каждой выпитой чашки кофе и подниматься на один лестничный пролет с двумя привалами. Еле успокоилась часа через два после госпитализации - эй там, это инфекционка, чем резать-то, столовым ножом? Так это ж Боткина, откуда тут такая роскошь...
Первые два месяца я приходила в себя после новости, обложившись другими делами.
Еще пару недель водила себя за ручку к врачам - а вдруг рассосалось, ну бывает же, я же читала?
Остаток времени выбирала себе хирурга, как невесту - смотрела на неё с подозрительным прищуром опытного рогоносца, слушала, не ляпнет ли резкость или бестактность, наблюдала за её действиями, отношением ко мне и к жизни, ответственностью и пунктуальностью (и благодушно прощала сказанные-таки бестактности - у них эти фразы, похоже, цеховые, ритуальные; не брякнешь невпопад - уволят по служебному несоответствию). Наконец убедилась, что готова ей доверять свою хирургическую невинность и стала готовиться к операции.
Дальше я за шкирку таскала себя на анализы и обследования, одеревенело изумляясь своему рвению - каждый поход в лабораторию приближал день операции, вкладывал в неё всё больше сил и времени, которые будет жалко потерять, делал её с каждым днём всё более реальной, овеществлённой, переносил её из необходимости в неизбежность. Я приложила похвальные усилия к тому, чтобы в этот день никого из близких рядом не оказалось - привет всё тому же Вьетнаму, когда в реанимации я переживала не столько за себя, сколько за побелевшего за неделю отца и зарёванную маму. Вот им было по-настоящему хреново, я же не до конца понимала, что именно со мной происходит. Второй похоронной процессии я бы не перенесла.
При подписании договоров у меня попросили номер телефона близкого человека на случай непредвиденных обстоятельств, и я растерялась - вам официальный? У меня таких нет. А подруга подойдет? Медсестра смотрела с сочувствием; телефона подруги хватило.
За сутки до операции я внезапно успокоилась, померила компрессионные чулки, собралась и завалилась спать.
В отделение приехала бодрая, выспавшаяся и голодная, переоделась в платьице и босоножки (нехай облезут со своими халатами-тапками, терпеть их не могу) и завалилась читать книжку. Мёдсёстры нянчились со мной, как с трёхлетней девочкой - я держалась бодрячком, спокойно шутила и вела себя без признаков паники, но как только меня начинало тихо крыть (на входе в отделение, в разговоре с анестезиологом, под дверью операционной) - ко мне подходил кто-то из персонала и начинал успокаивать, рассказывать о ходе операции, о наркозе, о том, что ничего страшного, вы увидите. Мне не говорили, что всё будет хорошо - мне говорили, что в их практике сбоев пока не бывало, и это успокаивало, как и живое участие.
Пришли за мной быстро, не дав опомниться - Михайлова? В туалет и за мной, вот, наденьте это и подождите здесь, проходите, вот сюда, нет, не так, руку вдоль тела, сейчас кольнет - будем ставить катетер, доктор, только не начинайте, пока я не усну, ладно? Вы первый раз? - В том-то и дело, что не первый. О, здравствуйте, Ольга Александровна! - Мы сегодня уже виделись. - В таких обстоятельствах - еще нёт. Потолок поплыл, так и должно быть? - Да, всё правильно, если захотите спать - не стесняйтесь. Сейчас не пугайтесь, я ничего не делаю, только обработаю.
Как обрабатывали и что было потом - я уже не застала.
Проснулась как от глубокого сна, не помню, как оказалась в палате. Медсестры говорили - рассказывала доктору пошлые анекдоты, очень надеюсь, что они меня разыграли, а то я могла.
Через полтора часа меня выставили за ржач в общественном месте, первые несколько часов провела в эйфории - от того, что нет швов, ничего не болит, от того, что сразу захотела есть, что могу ходить, но ой, нет, не могу и это очень смешно, от того, что сейчас, прямо сегодня, на своих ногах уйду домой, а завтра на работу, и ничего, ничего не болит.
Спойлер - эйфории хватило ненадолго, после начались довольно противные отходняки, хотя, конечно, смотря с чем сравнивать.
Теперь я знаю контакты отличного гинеколога и отличное отделение амбулаторной хирургии, знаю, что не все операции - ад кромешный, что наркоз за шестнадцать лет ушагал далеко вперёд.
Сижу вот, выписываюсь; осознаю, что эпопея кончилась, а жизнь продолжается.
Рыдаю, конечно, потому что больше уже в ад не вернусь.
Я оттуда ушла
На своих ногах, на работу.