О врожденном и социальном.
Судя по тредам в предыдущем посте о языковой норме, нужны кое-какие пояснения.
Язык - конкретный язык (с его вполне конкретной грамматикой, словарём, с конкретными нормами) - врожденным для человека не является.
Врожденной является способность осваивать языки. Любые. И любые их диалекты и социолекты - что предъявит в качестве «нормы» ребёнку окружение, то он и будет осваивать.
И ребёнок будет считать нормальным, очевидным и естественным всё, что ему предъявит среда. Взрослые тоже далеко не все и не всегда корректируют эти представления. «Говорить по-русски - это просто, как дышать».
Отсюда растут представления о «языковом чутье» как врождённой особенности, о «врождённой грамотности», о том, что обнаруживать отклонения от языковой нормы - это как слышать музыкальный диссонанс: слышать нечто, что для всех должно бы звучать одинаково фальшиво - кроме тех, кому медведь на ухо наступил.
Но языковая норма - это вовсе не музыкальная гармония. Её строй меняется неостановимо и довольно быстро; кодификация этот процесс хоть и тормозит, но не останавливает. Она своя для каждого монастыря и для каждой избушки. Родившиеся в разных местах будут осваивать разную стихийную норму. А когда они встретятся, каждый либо своевременно признает во встречном чужого, либо будет убеждён, что этот встречный свой - просто фальшивит.
Вся эта языковая интуиция, всё это чутьё основано на имеющемся у человека социальном опыте. Какой опыт, такое и чутьё. Один внимателен к коннотационным различиям между «красиво» и «прекрасно», другой - между «чувихой» и «тёлкой». И все реакции, все слова, все действия, которые можно наблюдать на примере человека (хотя бы и себя), у которого сработало «чутьё» при отклонении от нормы - это всё его выводы из личного социального опыта. Это его текущие представления о том, что можно чувствовать-говорить-делать, столкнувшись с чем-то, выбивающимся из рутины
Язык - конкретный язык (с его вполне конкретной грамматикой, словарём, с конкретными нормами) - врожденным для человека не является.
Врожденной является способность осваивать языки. Любые. И любые их диалекты и социолекты - что предъявит в качестве «нормы» ребёнку окружение, то он и будет осваивать.
И ребёнок будет считать нормальным, очевидным и естественным всё, что ему предъявит среда. Взрослые тоже далеко не все и не всегда корректируют эти представления. «Говорить по-русски - это просто, как дышать».
Отсюда растут представления о «языковом чутье» как врождённой особенности, о «врождённой грамотности», о том, что обнаруживать отклонения от языковой нормы - это как слышать музыкальный диссонанс: слышать нечто, что для всех должно бы звучать одинаково фальшиво - кроме тех, кому медведь на ухо наступил.
Но языковая норма - это вовсе не музыкальная гармония. Её строй меняется неостановимо и довольно быстро; кодификация этот процесс хоть и тормозит, но не останавливает. Она своя для каждого монастыря и для каждой избушки. Родившиеся в разных местах будут осваивать разную стихийную норму. А когда они встретятся, каждый либо своевременно признает во встречном чужого, либо будет убеждён, что этот встречный свой - просто фальшивит.
Вся эта языковая интуиция, всё это чутьё основано на имеющемся у человека социальном опыте. Какой опыт, такое и чутьё. Один внимателен к коннотационным различиям между «красиво» и «прекрасно», другой - между «чувихой» и «тёлкой». И все реакции, все слова, все действия, которые можно наблюдать на примере человека (хотя бы и себя), у которого сработало «чутьё» при отклонении от нормы - это всё его выводы из личного социального опыта. Это его текущие представления о том, что можно чувствовать-говорить-делать, столкнувшись с чем-то, выбивающимся из рутины