Гроза
Из Песни Камня
И я начертал тебя, моя милая; оставил метку, потекло перо, я осквернил тебя, бичуя больше, чем язык мой, что падал, дабы ставки поднялись. Изрезана, избита, связана, иль взята, брошена, желаешь нежеланного - и получаешь; жребий милее, думать о нем мне подходит скорее, чем взаправду хотеть того, что ты делаешь или нет.
Но порою отнюдь не будучи нежным, я тебя сделал необыкновенной, и то, что меж нами было, встречается в мире нечасто. Я наблюдал недалеких скотов в прислуге, поденщиках, механиках, клерках, наблюдал их постылое равноправие с нами, и эта уютная заурядность, эта бездумно-чепорная нормальность казалась мне извращенно-мерзкой.
Я решил - пускай хладнокровно, - что ради этой жизни, ради ускользающей мысли, обрывка цели в окружающем, чтобы вселенский хаос был ценен, чтобы вообще чего-нибудь стоить, мне - нам - нужно избегать подробных земных стремлений и чем только можно выделяться в постановке привычного - одеждой, жилищем, речью или простыми привычками. И потому я унизил нас обоих, дабы отделить от униженных, как только позволяла фантазия, надеясь - ошибками этими - сделать нас безошибочными.
И ты, любовь моя низменная, никогда не винила меня. За восхитительную боль, за необходимую злобу; многое слетало с губ твоих, но ни слова отречения не выдохнуло горло. (....)
И все же, несмотря на все различия, полагаю, мы думаем одинаково. Лишь мы сформированы, одни мы упорядочены, а другие рассредоточены, песчаной группой навалены, беженцы - просто случайные вспышки, свист белый, бесцветный, пустая страница,заснеженный экран, бесконечный, вечно гниющий осадок благодати, к которой мы, по крайней мере, стремимся сознательно.
И я начертал тебя, моя милая; оставил метку, потекло перо, я осквернил тебя, бичуя больше, чем язык мой, что падал, дабы ставки поднялись. Изрезана, избита, связана, иль взята, брошена, желаешь нежеланного - и получаешь; жребий милее, думать о нем мне подходит скорее, чем взаправду хотеть того, что ты делаешь или нет.
Но порою отнюдь не будучи нежным, я тебя сделал необыкновенной, и то, что меж нами было, встречается в мире нечасто. Я наблюдал недалеких скотов в прислуге, поденщиках, механиках, клерках, наблюдал их постылое равноправие с нами, и эта уютная заурядность, эта бездумно-чепорная нормальность казалась мне извращенно-мерзкой.
Я решил - пускай хладнокровно, - что ради этой жизни, ради ускользающей мысли, обрывка цели в окружающем, чтобы вселенский хаос был ценен, чтобы вообще чего-нибудь стоить, мне - нам - нужно избегать подробных земных стремлений и чем только можно выделяться в постановке привычного - одеждой, жилищем, речью или простыми привычками. И потому я унизил нас обоих, дабы отделить от униженных, как только позволяла фантазия, надеясь - ошибками этими - сделать нас безошибочными.
И ты, любовь моя низменная, никогда не винила меня. За восхитительную боль, за необходимую злобу; многое слетало с губ твоих, но ни слова отречения не выдохнуло горло. (....)
И все же, несмотря на все различия, полагаю, мы думаем одинаково. Лишь мы сформированы, одни мы упорядочены, а другие рассредоточены, песчаной группой навалены, беженцы - просто случайные вспышки, свист белый, бесцветный, пустая страница,заснеженный экран, бесконечный, вечно гниющий осадок благодати, к которой мы, по крайней мере, стремимся сознательно.