7. Fikyc. "Пациент". По одноимённому рассказу В. Кузовкова

[fikyc]

Пьеса в двух частях.

Действующие лица:

Пациент: - мужчина 30-35 лет, рост и телосложение определяющего значения не имеют.
Доктор: - мужчина 40-60 лет, рост и телосложение определяющего значения не имеют.

Часть первая

Вся первая часть представляет собой монолог главного героя, присутствие других действующих лиц лишь подразумевается.
В ходе монолога пациент, преимущественно, лежит на кушетке (диване), лицом вверх, головой к зрительному залу, ногами к дверям в соседнюю комнату. Периодически герой может активно жестикулировать, садиться на кушетке (диване), вставать и передвигаться по комнате, имитируя своё поведение во время описываемых им сцен или иллюстрируя фразы и эпизоды из своего рассказа. На усмотрение режиссёра и исполнителя главной роли.
Все декорации на сцене имитируют одну из комнат достаточно комфортабельной квартиры.

Пациент. Стоя рядом с кушеткой и обращаясь в сторону двери: - Доктор, а можно я прилягу? Как в книжках, знаете ли, или как в кино… Там же всегда пациенты лежат на кушетке и рассказывают психоаналитику о своих проблемах.
(задумчиво, приглушенно) А может, мне просто книжки такие попадались, а на самом деле всё не так?

Но я всё-таки прилягу? О`кей? Я так часто это себе представлял… Да, именно так - кушетка, или диванчик, я лежу и рассказываю. И не хочется, знаете ли, расставаться с давно сложившимся образом…

Ложится на кушетку.

- А ничего, что я вот так, по-простецки, домой к вам? Мне очень неудобно, правда. Но больниц я не люблю, док. Не знаю, почему. Толчея там постоянная, суетливость какая-то, и атмосфера - ооооо, какая мерзкая там атмосфера! Я это буквально физически чувствую, доктор, я без крайней нужды минуты там не проведу. Особенно поликлиники эти… Да, вы тоже замечали? В больнице всё как-то проще, душевней, там люди болеют, у них на негатив просто сил не остаётся. А вот в поликлиниках много неопределившихся. Таких, знаете, полубольных, нервных, уставших от очередей и анализов... И совершенно неважно, к какому доктору очередь - к онкологу за приговором или к терапевту за справочкой. Пять минут в поликлинике для меня страшнее, чем два часа в московском метро, с самый, что ни на есть, час пик.

Кстати, а правильно ли называть психоаналитика «доктор»? Как-то я привык, что доктора всегда с такой штучкой для прослушивания, она ещё на шее у них висит. Да, на шее…

Висит…

Да, о чём это я? Извините, задумался вдруг. Ассоциации, ассоциации… Простите ещё раз. Хорошо, док? Вы не сердитесь на меня? О, кстати! Можно, я буду называть вас просто «док»? Вы не против? Нет? Правда? А вообще, если честно, психоаналитики не воспринимаются, как врачи. Только без обид, док, ладно? Вот психиатры - те да. Наверное, потому, что они народ в психушки укладывают, а там уколами и лекарствами пичкают, да? А психоаналитики - совсем другое дело. Такие, знаете, собеседники-исповедники, чуть ли не лучшие друзья, но никак не доктора… Вам тоже так кажется?

Извините, док, я всё никак не перейду к сути. Болтаю, болтаю, несу всякий бред. Наверное, я просто боюсь этого разговора, и подсознательно стремлюсь уйти от него. Да, док, так и есть? Это постоянная проблема, я не один такой? Согласитесь, я тоже немного понимаю в этом? А? Понимаю ведь?!

Я постоянно копаюсь в себе, постоянно. Копошусь, что-то ищу, сравниваю, сопоставляю. Но не нахожу ответа, док, не нахожу той подсказки, которая приведёт меня к выходу.

Я даже опасаюсь, что выхода нет вообще. Есть только тупик, а тот путь, по которому я туда зашёл, отрезан для меня. Ведь начало всякого большого пути в детстве, а я не знаю, как туда можно вернуться и всё исправить. Если бы меня устроила пошлая шутка, можно было бы сказать, что мне всего лишь нужно дождаться маразма. Только я не засмеюсь, док. Да и вы бы не засмеялись, кабы уже знали обо мне всё, что я собираюсь вам рассказать… А если бы даже была такая возможность, док, то что я бы смог там исправить? Ведь ребёнок беспомощен, зависим, он обречён долгие годы плыть по течению. И если вернуться в детство без груза прожитых тобой лет и накопленной мудрости - ну, уж какая ни есть, мудрость-то - то изменить ничего не удастся. А если, скажем, весь опыт твой с тобой останется, то какой смыл возвращаться? Нет никакого смысла, док. Если нанести на чистый лист детской души письмена моей жизни, то больше там уже ничего записать не получится…

Кажется, я уже упомянул ключевое слово. Детство… Да, док, детство - там корни всего, там истоки моей боли, там моя трагедия и моё проклятие. Там же, док - именно там, в моём детстве - боль, трагедия и проклятие множества других людей. Да, других, док. Людей, совершенно мне незнакомых. Совершенно…
Для вас тут нет ничего нового, да, док? Простите. Я понимаю, что мои проблемы не новы, честно. Понимаю, что даже вам, врачу, они могут быть совершенно неинтересны. Рутина, да, док?

Док, а вы никогда не задумывались над невероятной запутанностью этих причинно-следственных связей? Почему один человек погибает из-за того, что отец другого человека лет тридцать назад убил котёнка на глазах своего сына? Столько лет ведь прошло! Столько лет!!! Котёнка давно сожрали черви, из этих червей вывелись мухи, мух тех сожрали птички и паучки, которых потом тоже кто-нибудь сожрал, а вот поди ж ты…
Так и моя жизнь, док - постоянно кто-то кого-то жрёт, кто-то пытается сожрать меня, а кого-то пожираю я сам. А на коре моего мозга словно выжгли печать, которая никак не зарубцуется. И иногда она воспаляется, док, давит, физически давит на меня. Она становится рельефной, распухает, пульсирует. В такие минуты я чувствую, что все связи в моём мозгу замыкаются на ней, все сигналы проходят через неё. Она преображает и обезображивает любую мысль, родившуюся в моей голове, заставляет всё видеть иначе. Абсолютно всё, док, абсолютно…
Хотя я преувеличиваю, конечно. Правда, док? У безумия не может быть одной причины, если это не какой-то физический порок. Да, док? Правильно? Это гораздо сложнее, это всегда цепь причин, какая-то их странная последовательность… Я даже думаю, что недостаточно самих причин - нужна именно их определённая последовательность. Да, док?

Док, а у психиатрии есть понимание того, как человек из безобидного извращенца становится маньяком? Ну, какой-то проторенный путь существует? Описан? Чтобы можно было сказать - да, этот ребёнок станет маньяком, если ему пройти ещё такие-то этапы?

Пауза

Извините, я снова задумался… А знаете, я давно вот так серьёзно не относился к разговору. Всё-таки есть в подсознании какая-то зыбкая надежда докопаться до сути, найти ключик, который поможет тебе отомкнуть двери к освобождению. Ваша профессия овеяна таким количеством мифов, домыслов…

Да, о чём я? А, вот…

Вы скажете, наверное, что я не могу сам себе диагноз ставить, правда? Дескать, пока доктор не сказал, что я маньяк, мне не стоит так себя называть, да? Ну, формально вы правы, док, формально, формально…

Знаете, я ведь поначалу тоже считал себя абсолютно нормальным. Да, абсолютно, док! Я ведь тоже думал, что маньяки - они какие-то нелюди, страшные, дикие, необузданные психи. А я ведь был совершенно не таким, док! Да я и сейчас не такой! Вот присмотритесь ко мне - похож я на монстра? Ну, нет же! Нормальный, внешне, абсолютно нормальный человек. И пообщаться со мной можно, и как-то вообще - опрятный, спокойный, рассудительный даже. Вот поначалу и я, кого-нибудь убив, думал - я не маньяк какой-то, я только по очень веским поводам убиваю. Рассудочно, продуманно, тщательно всё предусмотрев, позаботившись об алиби. И кровь ничью не пил, и трупы не расчленял. Поначалу…

Кстати…
Док, а вам не кажется, что наше детство готовит из нас маньяков? Знаете, у меня всегда, когда приходилось труп кромсать, перед глазами были детские пластмассовые куклы. Помните, док, эти пластмассовые куклы с оторванными руками, ногами, головами? Голые, преимущественно - не знаю уж, почему. Они были и дома, и на улице частенько валялись - выброшенные, сломанные, жалкие пародии на человека. Док, а вам не приходило в голову, что их надо хоронить? Да, заставлять детей, которые их сломали, хоронить своих кукол? Чтобы всё, как на самом деле - гробик, могилка, мёртвая куколка со сложенными на груди руками? Чтобы они не валялись где попало, док - хотя бы только для этого…
Глупая мысль? Нет, правда - глупая, да? Ну да, да, согласен. Но, правда, док, правда ведь - эти пластмассовые девочки с голубенькими глазками, губками бантиком и оторванными конечностями производят странное впечатление. И самое страшное - привыкаешь ведь к этому. В самом детстве, когда всё это закладывается на всю жизнь, док, с твоём мозгу откладывается картинка с расчленённой девочкой. Вы не задумывались об этом, док? Нет? Нет?!

Везёт вам…

Потом, когда детство кончилось… А, да я уже говорил об этом. Куклы, пластиковые куклы. Я всегда представлял себе, что это очередная кукла - откручиваем одну ручку, другую, потом ножки, головёшку. И на помойку, на свалку истории…

Извините, док, «на свалку истории» - это пошлый штамп, зря я его сказал…

Смерть совершенна, док. Вы не задумывались над этим? А ведь это так. Нет, не в каком-то пошлом смысле совершенства, вроде красоты, гармонии, ещё каких-то сладких розовых соплей. Совершенство от слова «совершено», от слова «завершено», и от слова «вершина». Смерть, как вершина жизни… Смерть, как венец, и как подпись под документом, и как продолжение начатого не нами… Я никогда не боялся смерти, док. Может, это главная моя беда, не знаю… Мёртвый котёнок на лестничной клетке вызывал лишь любопытство, а брызги его яркой, какой-то нереально яркой крови были как магниты для глаз. Знаете, эти совковые подъезды в наспех сданных новостройках - комковатая побелка, серый цемент лестничных маршей, какая-то блёклая краска на перилах, обитые дерматином двери соседей… И на этом фоне - брызги крови, док, яркие-яркие брызги кошачьей крови. На серых лестницах, на побелке стен - везде эти ядовито-розовые пятна…
И ещё, док - он очень долго лежал там, этот котёнок. Такой, знаете, ощеренный, некрасивый. С оскаленными зубами и высунутым в агонии язычком. И вся мордочка у него была в этой крови. И никто из взрослых почему-то не убирал его. Конечно, всем было неприятно его видеть. Но взять его в руки, вообще, взять на себя эту миссию погребения не решался никто. И я ходил мимо, док. Несколько раз ходил мимо него, представляете? И смотрел, смотрел на этот закоченевший трупик, на эту кровь. И даже потом, когда его убрали, кровь на стенах ещё долго оставалась яркой, цепляющей мой взгляд. Из-за свежей извёстки, наверное. Ослепительно красное на ослепительно белом…
А ещё, док, я чувствовал вину. Да, док, вину. Папа убил котёнка из-за меня, это я точно помню. Детали уже почти стёрлись из памяти - кажется, я слишком громко играл с ним, и мешал страдающему с похмелья отцу. Знаете, как это бывает - ты играешь с котёнком, подкидывая ему какую-то свёрнутую бумажку на верёвочке, а он носится за ней, как сумасшедший, сам весь в неописуемом кошачьем восторге. Его так смешно заносит на крашеном полу, он падает, переворачивается, ты звонко хохочешь, просто заливаешься. И тут открывается дверь в родительскую спальню, оттуда выходит твой отец, этакая громада страдающей от похмелья плоти, хватает котёнка, выносит его на лестничную площадку и со всего размаху бьёт о цементный пол. Поворачивается, обжигает тебя угрюмым взглядом и молча уходит в комнату. А ты стоишь - маленький такой, жалкий, растерянный, напуганный, беспомощный. И тихо-тихо плачешь… Тихо, док, потому что ты только что понял, что тишина в этом доме очень дорого стоит…

Я не боюсь умереть, док, и тем более не боюсь убивать. Жизнь есть лишь петля, выбившаяся из небытия. Петля… Вроде петли на одежде, док. Такие петли, выбившиеся, просто разрезают, и завязывают кончики узелком. Раз, и нету петли… Раз, и нету котёнка.
Да, я никогда не боялся смерти, док. В том числе и своей. А вот позора, огласки, изобличения боюсь безумно. Это очень важно, док, очень важно! Наверное, если бы не страх быть однажды разоблачённым, я бы и не убивал. Даже не знаю, чего я боюсь теперь больше - то ли реакции моих родных, которые сойдут с ума, узнав обо мне всю правду, то ли взглядов родственников своих жертв. Наверное, первое всё-таки страшнее. Кстати, вам не странно, док - а я ведь очень люблю своих родных, я безумно боюсь разбить им сердце. Ненавидел я только своего отца, док, да и то, как теперь понимаю, не столько за то, что он делал, сколько за то, чего не делал. Он не был хорошим отцом, док, я не мог им гордиться. Самый острый стыд моего детства связан именно с тем, к чему он так или иначе имел прямое отношение - наша нищета, неустроенность, вечная пьяная говорильня на кухне, косые взгляды одноклассников… Папа любил выпить, док. Ну, это уж точно не ново, и вам наверняка малоинтересно…
А вообще, я иногда говорю, что у меня было два отца. Один трезвый, другой пьяный. Знаете, док, разница была просто поразительная. Просто поразительная, я до сих пор не понимаю, как эти двое уживались в одном человеке. Знаете, если бы он не пил, то лучшего отца мне бы и не надо было. Но как-то вот иначе сложилось… Обидно, док. Правда, знаете, очень обидно. Многое могло совсем по-другому пойти, совсем не так….

Так вот… О чём это я? Извините, док, увлёкся. А, да - я долгое время считал себя нормальным. Даже сверхнормальным. Можно сказать, чувствовал себя немного сверхчеловеком, какая-то достоевщина в башку всё лезла про тварь дрожащую. Ха, док - ну не смешно ли? Всё, что я запомнил из школьной программы про Достоевского и его героев - именно эта фраза про тварь дрожащую, представляете? Ну, там, по мелочи ещё - Раскольников, Соня Мармеладова, старуха-процентщица. Слушайте, док, может, хоть вы мне объясните - зачем всё это нам вдалбливали в школе? Зачем, док? Что могут школьники понять в Достоевском?! Что они в Толстом могут понять? Я и сейчас далеко не всё понимаю у них, а что я мог там понять пятнадцать лет назад? И зачем всё это вбивать в детские головы?

Кстати, этот бред про тварь дрожащую стал причиной моего первого убийства. Хотя нет, конечно, не только он, причины были чуть серьёзнее, но и без него не обошлось. И конечно, я убил не старушку. Убил несколько кавказцев, док.

Знаете, они странные люди, эти горцы. Любая бытовая свара с ними быстро превращается в войну. Так и у меня получилось - не так посмотрел на сына гор, снимавшего квартиру в моём подъезде, обменялись с ним парой фраз, а потом оказалось, что за его спиной десятки вооружённых овцеводов, а за моей, при таком раскладе, никого… Тут же остался без машины и квартиры, оставил на больничной койке изрядную часть своего здоровья и из ливера кое-что, но самое главное - пришлось выбирать, кем жить дальше. И вот тут, конечно, достое-е-е-е-е-евщина. Много, много свободного времени для достоевщины, док, свободного больничного времени. Эта фраза всё время, всё время сверлила мой мозг, и именно она, наверное, заставила меня взяться за оружие.

О, док, это был настоящий детектив! Кровавый детектив, с убийствами. Но я не жалею об этом, док - знаете, с ними ведь нельзя по-другому, они не умеют забывать и останавливаться. И ты понимаешь, что если ты не убьёшь их, то они убьют тебя. Мне кажется, док, что именно поэтому у нас никто не хочет с ними связываться - мало кто готов идти до конца, док, мало кто готов убивать. В отличие от них, не видящих в этом ничего, кроме доблести.

Может, и я бы не решился, но вы ведь помните, что я запомнил из школьного курса Достоевского…
И вышел я из больницы через два месяца, и не стал ничего доказывать, требовать - забрал заявление из ментовки и сделал вид, что меня вполне устраивает просто остаться в живых. Но на самом деле… На самом деле, док, я ждал и готовился. Кое-что почитал, кое-что прикупил, а потом, когда всё успокоилось и про меня просто забыли, выбрал место и ударил.
Если бы вы знали, док, как просто убить человека в современном городе. Как просто в нём убивать… Я купил по случаю охотничью мелкашку, с самой простейшей оптикой. Да, док, совсем невзрачное оружие, если вдуматься. Научился нормально стрелять, научился делать простейшие одноразовые глушители из пары детских сосок или отрезанных от резиновых перчаток пальцев, и почувствовал себя… Нет, не богом, конечно. Но дьяволом, властелином, демиургом, наделённым властью восстановить справедливость, решающим, кому жить, а кому в земле гнить - да. И уже тогда, док, проявилось одно из главных моих качеств - терпение. Это важно, док, эта моя черта безумно важна…

Да, док, я оказался чертовски терпеливым. Я неделями выслеживал тех тварей, что катали меня ногами по земле, стараясь обязательно попасть в лицо острым носком ботинка. Сутками готовил место, откуда буду стрелять, и всё это ради одного - двух выстрелов. Обычно это был подвал, какое-нибудь маленькое оконце напротив места, где они любили стоять. В городе ведь всё близко, док. Даже для мелкашки с простейшей оптикой и человека, который взял её в свои неумелые руки совсем недавно. Я забирался туда ещё ночью, потом долго-долго выжидал, потом стрелял. Если позволяли обстоятельства, стрелял ещё раз…
А потом, док, я прятался в том же подвале, в двух-трех пролетах от места выстрела, в каком-нибудь заваленном мусором закутке, заваливал себя хламом, засыпал все вокруг махоркой и перцем, чтобы собаки след не взяли, и сидел там сутки, двое. В общем, столько, сколько надо, чтобы всё успокоилось. Иногда я даже слышал, как рядом ходят мальчики из органов, переговариваются, ищут следы. А я сидел, заваленный разным старым дерьмом, затёкший, уставший от неподвижности, в каком-то странном оцепенении.
А один раз я даже попался в глупую ловушку - после моих выстрелов на вход в подвал навесили новые замки, а на окна наварили железные прутья. Я несколько дней расшатывал один из них, точнее, несколько ночей. А потом едва не застрял, когда вылезал в образовавшуюся дыру. То есть, я застрял, и это, пожалуй, был самый страшный момент во всей моей киллерской эпопее…
Вырвался, порвав одежду и до крови ободрав кожу. И решил завязать с этим, док. Просто испугался - случайностей, закономерностей, возможной мести. Знаете, всё-таки это не доставляло мне удовольствия. Я доказал себе, что чего-то стою, отомстил и почти сразу потерял к этому интерес. Может, я бы убил ещё одного-двоих вайнахов, просто по инерции, но в тот момент, когда я торчал, застрявший и беспомощный, в дыре подвального оконца, пришло осознание того, что сливки я уже снял, а хлебать сыворотку мне как-то не улыбается…

Но так я убил троих, док. В первый раз двоих, потом двоих тяжело ранил, потом убил ещё одного. Мой бывший сосед был среди тяжелораненых… Выжил с простреленной головой. Наверное, пуля не задела мозг, ха-ха…

Извините, док - снова занесло. Нет, ну глупо ведь, согласитесь? Зачем школьнику Достоевский? Чтобы он потом своих бесов по именам знал? Только разве это поможет ему с ними справиться?

Если честно, док, вы мне вряд ли поможете, если уж совсем честно. Цель моего визита - отнюдь не избавление. Хотя… Хотя какие-то зыбкие надежды, конечно, есть. Просто иногда тянет выговорится, излить душу… Тьфу, блин, опять штампами заговорил. Это у меня из-за занятий литературой, наверное. Знаете, я ведь пописываю иногда. Серьёзных публикаций нет, только в Интернете, на разных литпорталах, вывешиваю свои нетленки. А знаете, док, очень удобно - сам себе редактор, размещаешь тексты, правишь, получаешь комментарии и отвечаешь на них, где-то даже и совершенствуешься. Вообще, интернет - хорошая отдушина, в плане общения, прежде всего. Может, я и пишу-то для того, чтобы иметь повод с умными людьми пообщаться, с талантливыми писателями, поэтами. Знаете, это и само по себе интересно, и возвышает как-то в собственных глазах…
Но, конечно, и там есть какие-то рамки, док. Хоть это и виртуальное пространство, но о наболевшем не поговоришь, если у тебя такое вот наболевшее. Об этом либо с вами, психологами, либо со священником, да, док? Но со священниками я говорить не стану. Знаете, я не боюсь бога, хотя и не сомневаюсь в его существовании. Да, можно сказать, что я верю в Бога, док, как это ни дико прозвучит. Может, дело в том, что я слишком хорошо знаю Сатану? Да, док, мы ведь рациональные люди, во всяком случае, должны такими оставаться, согласитесь? А любому рациональному человеку ясно - в мире всё уравновешено, каждому явлению есть какой-то противовес. Вот и значит, что если есть Сатана, то есть и Бог, правда? А Сатана есть, тут уж можете не сомневаться, док, это Я вам говорю…

(возбужденно) Я даже знаю его имя, док! Его настоящее, подлинное, первое имя, полученное им при рождении. Да, док, как хотите, но это правда, я ни секунды не сомневаюсь. Только я один знаю его, представляете? Я избранный, док. Нет, серьёзно! Серьёзно, так и есть! А знаете, откуда я его узнал? Нет? Ну, вы же психоаналитик, неужели не догадаетесь? Ааа, ну ладно… В общем, оно мне приснилось. Самый страшный сон в моей жизни, док, кроме шуток вам говорю. Вам интересно, что в нем было? А ничего, док. Ничего, кроме этого имени. Мне что-то снилось, сейчас не помню уже, что-то, совсем не имеющее отношения ни к богу, ни к дьяволу. Обычный сон, который забылся в ту же секунду, как закончился. Но вдруг в этом сне родилось какое-то слово. Док, я даже не знаю, как вам объяснить… Просто слово, из ниоткуда, понимаете? И я, вроде, спрашиваю себя - а что это за слово? И тут же сам себе отвечаю - да это же настоящее имя Сатаны. И вот тут, док, я просто захлебнулся затопившим меня ужасом, я почувствовал такой безумный, такой иррациональный, такой настоящий страх, с каким вряд ли сравнится что-нибудь ещё. Я ощутил его присутствие, док. Да, это был он, собственной персоной! Он зашёл представиться, как я понимаю. Он избрал меня, док. Да, так и есть, так и есть, не сомневайтесь!
Он избрал меня, док, он на самом деле избрал меня! И это не случайно! Не просто потому, что я тогда уже совершил свои первые жертвоприношения, не потому даже, что я не собирался останавливаться, тут причина в другом, док. Я говорил уже, что пишу? Ну, литература, книги, да? Говорил? Да? А, ну да, говорил. Да, я пишу, док. Разное - стихи, рассказы, всякую всячину, в общем. А тогда я писал книгу именно от лица сатаны. Ага, уловили связь, да? О, она есть, док, самая прямая, самая настоящая. Я писал от его имени, понимаете? Но имени его не знал, настоящего имени. И это было несправедливо, ещё более несправедливо, чем сам сатана. И тогда он явился ко мне, док…

Как же мне было страшно… Док, вы не представляете, каким бывает истинный страх. Не знаю, мне даже кажется, что я бы умер от него, если бы не проснулся. Но он позволил мне проснуться, он отпустил меня, док. Он не затем приходил, чтобы убить меня, он просто зашёл сказать своё имя. Просто имя, док… А представляете, что бы я испытал, если бы он ещё и в глаза свои дал мне заглянуть?

Кстати, доооок! Глаза! Ещё один мой страшный сон! Рассказать? Нет, ну вам же должно быть интересно, док! Вы ведь мозговед, извините за вульгарность. Вы не против? Ага, ладно. Вот… В общем, этот сон приснился мне ещё в детстве, но я почти забыл о нём. А сейчас вот вспомнил. Странно… Нет, я вспоминал о нём раньше; скорее, я просто не связывал их. Не связывал, хотя, наверное, стоило бы…
Вот. Сон. Детский. Небольшая предыстория, док. Мы должны были пойти на рыбалку. Ночью. Куда-то очень далеко, со взрослыми, я там ни разу не был. Всё, что я знал - нам придётся идти ночью мимо старого кладбища. Пешком. Через лес и старое кладбище, представляете? И вот снится мне, что мы уже идём туда, идём по хорошей грунтовой дороге, по сторонам чёрные стены леса, луна. Но мне весело - это приключение, док. Приключение, которого я ждал очень давно, к которому готовился, которым заранее хвастал перед друзьями. Я рад, ноги сами несут меня вперёд, меня не страшит ни лес, ни кладбище. Со мной мои друзья и несколько взрослых, мы идём и оживлённо о чём-то переговариваемся. Но ноги, док, ноги сами несут меня вперёд... И я потихоньку отрываюсь от нашей группы. Сначала не замечаю этого, а потом дорога сворачивает, я ухожу за поворот и чувствую, что я один, все остальные позади меня, доносятся только их голоса. Я ещё не беспокоюсь, док. Я ещё продолжаю движение вперёд. Но оборачиваюсь. Оборачиваюсь и вижу, что никто ещё не вышел из-за поворота. А потом я снова смотрю вперёд, а передо мной, на расстоянии вытянутой руки, прямо посреди дороги, сидит огромный волк.
Волк, док. Огромный, тёмно серый, неподвижный. Просто сидит. Просто сидит, док, а его глаза светятся жутким зелёным светом. Он смотрит мне в глаза, и я просто цепенею от ужаса. Потом всё-таки разворачиваюсь, дико кричу и бегу назад, к друзьям, ко взрослым, которые должны меня спасти. Он за мной не гонится. Он остаётся на месте, сверля мне спину своим взглядом… И тут я просыпаюсь - меня будит бабушка, испуганная моим криком.
Док, если бы вы видели эти глаза. Бабушка спросила меня, отчего я так кричал, а я только и смог сказать - «там волк, ба, у него т-а-к-и-е злы-ы-ы-е глаз-а-а-а»… И цвет, совершенно непередаваемый, какой бывает только во сне, настоящий цвет, рождённый не вне, а внутри нас. Цвет наших эмоций, нашего ужаса, нашей паники… Я сейчас это рассказываю, док, а у меня по коже мураши волнами бегут и волосы потихоньку встают дыбом. Страшное воспоминание, док… Страшный сон, от которого и через десятилетия не по себе становится.

Так вот, док, вам не кажется, что он уже тогда меня избрал? Избрал, и не упустил случая заглянуть мне в душу. Знаете, что самое забавное, док?

Когда мы всё-таки пошли на рыбалку, я узнал эту дорогу…