Даешь Крым
Отрывок из воспоминаний моего отца vva1925: кусочек Большой Войны глазами 19-летнего солдата (1925-1911)
"Даешь Крым!
...Наконец, подготовка операции по освобождению Крыма была закончена. Наш полк, как и конный корпус Кириченко, был передан 19-му танковому корпусу. Передовую прорвали стоящие в обороне части. Танковый корпус входил в прорыв вместе с конным корпусом Кириченко - шли вперед, не обращая внимания на остающихся в тылу немцев. Задача полка складывалась по обстановке - закрывать танкоопасные направления и подавлять узлы сопротивления.
Через Сиваш перешли заблаговременно, в прорыв вошли еще ночью, в Джанкое были в пять утра. Паровозы стояли на парах с прицепными составами. К вечеру были в Симферополе. Немцы и румыны убегали в нижнем белье - никто не ожидал такого напора. В степи за Джанкоем на расстоянии 10-15 км, на ширине видимости, вдоль дороги все было усеяно повозками, машинами, трупами немцев и румын - это был результат работы танков и конницы. Полку оставалось подавление отдельных оставшихся огневых точек и очагов сопротивления за Джанкоем и на окраине Симферополя. За Симферополем и Бахчисараем полк разделился по трем или даже четырем направлениям. Наша батарея направилась на Севастополь в район бухты Северной, часть полка пошла по старой Алуштинской дороге, на Байдарские ворота и Ялту. На Севастопольском направлении руководство потеряло связь с батареями. Меня послали - одного! - попытаться найти и установить связь с ними. Конечно, это было глупо, но приказ есть приказ.
Полдня без карты, без знания местности и расположения войск противника я мотался в районе бухты, по каким-то песчаным горкам. Ехал до тех пор, пока по машине не начинали стрелять. Это заставляло нырять в кусты. С высоты горок я видел бухту, а вот Севастополь так и не увидел. Бросил я это занятие после того, как подошли «катюши» и через меня полетели снаряды. Они-то уехали сразу, и я не стал дожидаться мощного артналета немцев по этому месту. Приехал в часть и тут же получил другое задание. Одно из орудий заехало в немецкие окопы, «студебеккер», который вез орудие, сумел уехать, а расчет и орудие остались в немецких окопах. Разведчики не сумели к нему пробраться. До орудия я, конечно, не доехал. Попробовал и подойти, и подползти - ничего не получилось. Время шло к вечеру. Я решил, что можно попробовать подобраться ближе только после захода солнца, с наступлением темноты. Так и сделал.
Тихонько, без света, подъехал, развернулся, расчет зацепил орудие, погрузили раненого, все встали или зацепились за машину. Только когда тронулся и добавил газу, немцы забеспокоились - пустили ракеты, все осветилось, начали стрелять. Однако было уже поздно. Мы благополучно выскочили из зоны обстрела. На рассвете отправляют меня (опять одного) в направлении Байдарских ворот, куда ушла часть полка. Еду я преспокойно, один-одинешенек, любуюсь крымскими красотами, все зеленеет. Машины встречаются редко. Солнышко светит ласково, я никуда не спешу. Вдруг на одном из поворотов прямо из кювета поднимаются два немца с поднятыми вверх руками. От неожиданности они показались мне здоровенными. Я не испугался, но быстро сообразил, что брать мне их нельзя - могут убить и забрать машину. Не останавливаясь, я им показал назад, давая понять, чтобы они сдавались едущим за мной машинам: расстреливать безоружных я не смог. Так я не взял немцев в плен - теперь и похвастаться нечем.
Своих я нашел и рассказал, где наш полк. Через некоторое время они закончили с немецким заслоном на дороге и двинулись к Севастополю. На обратном пути повстречал наших, которые пошли по старой Алуштинской дороге. Они с большим трудом развернулись на этой узкой горной дороге, т.к. Алушту взяла Приморская армия, пришедшая из Керчи. Здесь у наших орлов я увидел удивительное приспособление: бочку с вином, установленную на лафете орудия. В нее вставлен шланг - желающие могут в любое время приложиться к вину.
Намотавшись вдоволь по Крыму, я наконец добрался до штаба нашего полка, где уже никому не был нужен. Севастополь сходу взять не удалось. Наступление прекратилось. Офицерский состав праздновал победу и охотился за женским составом. Я не принимал участия в этой охоте по той причине, что не спал и не мылся уже несколько суток, да и не надеялся на успех. Спокойно устроил себе хорошее ложе в кузове машины, упал и заснул блаженным сном. Утром проснулся, согрел воды, начал бриться, мыться, приводить себя и "доджа" в порядок. Не сразу обратил внимание, что молодые девчата из обслуги прогуливаются неподалеку и, как доходят до меня, фыркают и смеются. Вот тут я вспомнил, что, спасаясь от офицеров, одна из них спряталась у меня в кузове. Ясно вспомнил, как она, холодная, залезла ко мне под плащ палатку, я положил ее голову себе на руку, поцеловал и мгновенно уснул. Кем она была, когда ушла? - ничего не знаю. Все проспал. Но она-то о своем «приключении» наверняка рассказала подружкам. Вот они и потешались надо мной!
Сапун-Гора
Брать Севастополь доверили Приморской армии, а войска 4-го Украинского фронта передислоцировали в район Балаклавы, Сапун-Горы и мыса Херсонес. Первый штурм не дал результатов. Войска только приблизились и уплотнились. Теперь мы стояли в низине, у дорог на Балаклаву и Сапун-гору. Не проходило и дня, чтобы я не ездил по разным делам. Машина стояла в полутора километрах от подножия Сапун-горы. Вся низина с горы обстреливалась - вначале даже снайперами. Попал и я в такую переделку. Однажды утром, сняв гимнастерку, в нижней белой рубахе, отошел от капонира, в котором стояла машина, чтобы помыться в маленьком озерце или просто луже в бомбовой воронке. Вдруг защелкали вокруг пули. Забыл о чистой рубашке, ползком убрался в укрытие. Наверное, фриц подумал, что я офицер. Больше я не ходил умываться в белой рубашке - хватило одного урока.
Наверное, пришла пора признаться в двух поступках, о которых не хотелось бы вспоминать. Но война есть война. Во время боев зимой 1943 года я ходил в резиновых сапогах, которые в конце концов окончательно развалились, и мне пришлось снять с убитого пехотинца армейские американские ботинки. Ботинки были красивые, но сделаны непрочно. А второй раз во время первого штурма Севастополя мне пришлось снять с убитого офицера сапоги, в которых я проходил до конца войны и приехал домой. Немецких сапог я перемерил много, но они мне не подходили из-за моего большого подъема.
В начале мая 1944 года начался второй штурм Сапун горы и Севастополя. Хочется написать о том, что видел, что врезалось в память или произвело сильное впечатление.
Артподготовка была такой силы, что дым и пыль от разрывов доходили до нас, располагающихся метрах в восьмистах в тылу. На штурм Сапун горы через наши позиции прошло больше десятка цепей пехоты. Штурмовая авиация (ИЛ-2) непрерывно обрабатывала передний край обороны немцев, которые вели по ним эффективный огонь. Многие из возвращающихся ИЛов имели пробоины в крыльях, хорошо видимые с земли. Когда пехота поднялась на штурм, немцы ответили плотным, ружейным, артиллерийским и минометным огнем, закрыв весь передний край разрывами.
Мы с машиной были в подчинении начальника штаба полка майора Лебедева. Он в это время замещал раненого командира части. С началом штурма все двинулись на Сапун гору. Поехали и мы с ним туда же. Едем еще по низине, артиллерия и минометы постреливают. Подъезжаем к заболоченному месту. Майор вынимает пистолет и говорит: «Застрянешь - застрелю!». А я вижу, что не проехать, - останавливаюсь. Он не выдерживает, соскакивает с машины и идет пешком. Я сдаю назад, объезжаю заболоченное место, догоняю его и останавливаюсь. Он молча садится, и мы едем на Сапун-Гору. Забрались почти на вершину, но там идет бой. Он оставил меня у машины, а сам пошел к орудиям. Место, где я поставил машину, ровненькое, не изрытое воронками, зелененькое - травка растет. Но меня оно почему-то не устраивало - чувствую, что не хочу стоять здесь. Сел в машину, завел, начал включать скорость и поднял глаза - на меня пикируют два «мессершмидта». И вижу оторвавшиеся от них бомбы. Включить скорость, дать газу, залететь в какую-то воронку, вывалиться из машины - много времени не потребовалось. Упали четыре бомбы (по 250 кг) на площадку, где я только что стоял. Вся земля встала дыбом.
Выкопал выезд из воронки, пошел встречать майора. А он пришел на то место, где оставил меня и машину. Увидел меня, удивился: «Ты живой?». «Живой», - говорю. «А машина?» - «Поехали», - говорю. Поехали дальше. В это время вперед уже пошли самоходки. Мы подъехали к нашим орудиям, зацепили одно из них и поехал по плато уже на горе. Происходит какая-то заминка в движении, откуда-то стреляют. Получаем команду - установить орудие на небольшой высотке в километре от дороги. Двинулись туда по целине - сильно не разгонишься. Расчет (уже очень хорошо обстрелянный!) рассыпался и идет, а местами - бежит, следом за машиной. Командир орудия в машине. Попадаем под пулеметную очередь. Командир орудия соскакивает и получает ранение в ногу. Расчет отцепляет пушку, разворачивает и бьет по пулемету. Немцы удирают. Орудие остается на огневой, я с раненым спускаюсь к дороге. Теперь мы с майором едем дальше по плато, видим сверху Черное море и корабли на нем. Вышли мы к мысу Херсонес. Орудия стреляют по кораблям. Севастополь уже взят. На мысе Херсонес скопилось большое количество немецких войск - танки, автомашины, пехота. Сопротивление ожесточенное. Подходят новые орудия, танки, пехота. Начинают окапываться. Поздним вечером меня посылают зачем-то в тыл. Выезжаю на плато. Не видно ни зги. Свет зажигать нельзя, ориентиров нет. Летают румынские «кукурузники» и бомбят. Останавливаю машину, залезаю под моторную часть и засыпаю до рассвета. С первыми лучами солнца просыпаюсь и еду в тыл. Ехать на машине я уже не могу - сказалось лежание в снегу под Сивашем. Тело все в нарывах - фурункулах. Самый большой - под мышкой правой руки, немного поменьше - на большом пальце левой руки. Рулить и переключать скорости невозможно, хотя до этого я умудрялся как-то еще рулить, но здесь сдался окончательно.
Утром, как рассказывали ребята,скопившиеся на мысе немцы пошли на прорыв, наша пехота отступила за орудия. Орудия стреляли осколочными, но немцы шли и были уже близко. Тогда начали бить шрапнелью. Было жутко - шрапнель выкашивала рядами. От немецких шинелей летели клочья. Наступил перелом. На этом участке немцы выбросили белые флаги и начали сдаваться. Солдаты, разъяренные боем, кричали: «Пленных не брать!», продолжали стрелять и убивать сдающихся. Офицеры (наверное, из заградотрядов) пытались остановить это повальное убийство. Начали стрелять вверх и грозить расстрелом. Строили немцев в колонны и отправляли в тыл.
Управляя больными руками и здоровыми ногами я умудрился как-то спуститься с Сапун-Горы в расположение наших тылов и передать поручение. Залез в кузов и стал наблюдать за происходящим.
И вот, что я видел воочию.
Мы стояли в двух-трех километрах от Херсонеса. Подходили колонны немцев, солдаты и офицеры врывались в колонны и били чем попало. Стреляли редко. Убивали руками, железными прутьями, всем, что попадало под руку. Первые колонны были почти полностью убиты. Не забуду, как медсестра сидела на корточках и методично разбивала железкой голову лежащему пленному с татарскими чертами лица. Никто не остановил и не осудил ее.
Через несколько часов все постепенно успокоились. Нас поспешно отвели подальше в татарское селение, из которого уже были выселены все жители. Птица и скот бродили без присмотра. Все было брошено. К нам прибился пленный немец, который доил корову и поил нас молоком. Относились мы к нему нормально, но пробыл он у нас недолго. СМЕРШ позаботился о том, чтобы убрать его от нас.
Я немного отдышался - половину большого пальца на левой руке вместе с ногтем отрезали без наркоза прямо на улице, фурункул под правой рукой вскрыли и перебинтовали. Через несколько дней солдат снова был готов к употреблению."
"Даешь Крым!
...Наконец, подготовка операции по освобождению Крыма была закончена. Наш полк, как и конный корпус Кириченко, был передан 19-му танковому корпусу. Передовую прорвали стоящие в обороне части. Танковый корпус входил в прорыв вместе с конным корпусом Кириченко - шли вперед, не обращая внимания на остающихся в тылу немцев. Задача полка складывалась по обстановке - закрывать танкоопасные направления и подавлять узлы сопротивления.
Через Сиваш перешли заблаговременно, в прорыв вошли еще ночью, в Джанкое были в пять утра. Паровозы стояли на парах с прицепными составами. К вечеру были в Симферополе. Немцы и румыны убегали в нижнем белье - никто не ожидал такого напора. В степи за Джанкоем на расстоянии 10-15 км, на ширине видимости, вдоль дороги все было усеяно повозками, машинами, трупами немцев и румын - это был результат работы танков и конницы. Полку оставалось подавление отдельных оставшихся огневых точек и очагов сопротивления за Джанкоем и на окраине Симферополя. За Симферополем и Бахчисараем полк разделился по трем или даже четырем направлениям. Наша батарея направилась на Севастополь в район бухты Северной, часть полка пошла по старой Алуштинской дороге, на Байдарские ворота и Ялту. На Севастопольском направлении руководство потеряло связь с батареями. Меня послали - одного! - попытаться найти и установить связь с ними. Конечно, это было глупо, но приказ есть приказ.
Полдня без карты, без знания местности и расположения войск противника я мотался в районе бухты, по каким-то песчаным горкам. Ехал до тех пор, пока по машине не начинали стрелять. Это заставляло нырять в кусты. С высоты горок я видел бухту, а вот Севастополь так и не увидел. Бросил я это занятие после того, как подошли «катюши» и через меня полетели снаряды. Они-то уехали сразу, и я не стал дожидаться мощного артналета немцев по этому месту. Приехал в часть и тут же получил другое задание. Одно из орудий заехало в немецкие окопы, «студебеккер», который вез орудие, сумел уехать, а расчет и орудие остались в немецких окопах. Разведчики не сумели к нему пробраться. До орудия я, конечно, не доехал. Попробовал и подойти, и подползти - ничего не получилось. Время шло к вечеру. Я решил, что можно попробовать подобраться ближе только после захода солнца, с наступлением темноты. Так и сделал.
Тихонько, без света, подъехал, развернулся, расчет зацепил орудие, погрузили раненого, все встали или зацепились за машину. Только когда тронулся и добавил газу, немцы забеспокоились - пустили ракеты, все осветилось, начали стрелять. Однако было уже поздно. Мы благополучно выскочили из зоны обстрела. На рассвете отправляют меня (опять одного) в направлении Байдарских ворот, куда ушла часть полка. Еду я преспокойно, один-одинешенек, любуюсь крымскими красотами, все зеленеет. Машины встречаются редко. Солнышко светит ласково, я никуда не спешу. Вдруг на одном из поворотов прямо из кювета поднимаются два немца с поднятыми вверх руками. От неожиданности они показались мне здоровенными. Я не испугался, но быстро сообразил, что брать мне их нельзя - могут убить и забрать машину. Не останавливаясь, я им показал назад, давая понять, чтобы они сдавались едущим за мной машинам: расстреливать безоружных я не смог. Так я не взял немцев в плен - теперь и похвастаться нечем.
Своих я нашел и рассказал, где наш полк. Через некоторое время они закончили с немецким заслоном на дороге и двинулись к Севастополю. На обратном пути повстречал наших, которые пошли по старой Алуштинской дороге. Они с большим трудом развернулись на этой узкой горной дороге, т.к. Алушту взяла Приморская армия, пришедшая из Керчи. Здесь у наших орлов я увидел удивительное приспособление: бочку с вином, установленную на лафете орудия. В нее вставлен шланг - желающие могут в любое время приложиться к вину.
Намотавшись вдоволь по Крыму, я наконец добрался до штаба нашего полка, где уже никому не был нужен. Севастополь сходу взять не удалось. Наступление прекратилось. Офицерский состав праздновал победу и охотился за женским составом. Я не принимал участия в этой охоте по той причине, что не спал и не мылся уже несколько суток, да и не надеялся на успех. Спокойно устроил себе хорошее ложе в кузове машины, упал и заснул блаженным сном. Утром проснулся, согрел воды, начал бриться, мыться, приводить себя и "доджа" в порядок. Не сразу обратил внимание, что молодые девчата из обслуги прогуливаются неподалеку и, как доходят до меня, фыркают и смеются. Вот тут я вспомнил, что, спасаясь от офицеров, одна из них спряталась у меня в кузове. Ясно вспомнил, как она, холодная, залезла ко мне под плащ палатку, я положил ее голову себе на руку, поцеловал и мгновенно уснул. Кем она была, когда ушла? - ничего не знаю. Все проспал. Но она-то о своем «приключении» наверняка рассказала подружкам. Вот они и потешались надо мной!
Сапун-Гора
Брать Севастополь доверили Приморской армии, а войска 4-го Украинского фронта передислоцировали в район Балаклавы, Сапун-Горы и мыса Херсонес. Первый штурм не дал результатов. Войска только приблизились и уплотнились. Теперь мы стояли в низине, у дорог на Балаклаву и Сапун-гору. Не проходило и дня, чтобы я не ездил по разным делам. Машина стояла в полутора километрах от подножия Сапун-горы. Вся низина с горы обстреливалась - вначале даже снайперами. Попал и я в такую переделку. Однажды утром, сняв гимнастерку, в нижней белой рубахе, отошел от капонира, в котором стояла машина, чтобы помыться в маленьком озерце или просто луже в бомбовой воронке. Вдруг защелкали вокруг пули. Забыл о чистой рубашке, ползком убрался в укрытие. Наверное, фриц подумал, что я офицер. Больше я не ходил умываться в белой рубашке - хватило одного урока.
Наверное, пришла пора признаться в двух поступках, о которых не хотелось бы вспоминать. Но война есть война. Во время боев зимой 1943 года я ходил в резиновых сапогах, которые в конце концов окончательно развалились, и мне пришлось снять с убитого пехотинца армейские американские ботинки. Ботинки были красивые, но сделаны непрочно. А второй раз во время первого штурма Севастополя мне пришлось снять с убитого офицера сапоги, в которых я проходил до конца войны и приехал домой. Немецких сапог я перемерил много, но они мне не подходили из-за моего большого подъема.
В начале мая 1944 года начался второй штурм Сапун горы и Севастополя. Хочется написать о том, что видел, что врезалось в память или произвело сильное впечатление.
Артподготовка была такой силы, что дым и пыль от разрывов доходили до нас, располагающихся метрах в восьмистах в тылу. На штурм Сапун горы через наши позиции прошло больше десятка цепей пехоты. Штурмовая авиация (ИЛ-2) непрерывно обрабатывала передний край обороны немцев, которые вели по ним эффективный огонь. Многие из возвращающихся ИЛов имели пробоины в крыльях, хорошо видимые с земли. Когда пехота поднялась на штурм, немцы ответили плотным, ружейным, артиллерийским и минометным огнем, закрыв весь передний край разрывами.
Мы с машиной были в подчинении начальника штаба полка майора Лебедева. Он в это время замещал раненого командира части. С началом штурма все двинулись на Сапун гору. Поехали и мы с ним туда же. Едем еще по низине, артиллерия и минометы постреливают. Подъезжаем к заболоченному месту. Майор вынимает пистолет и говорит: «Застрянешь - застрелю!». А я вижу, что не проехать, - останавливаюсь. Он не выдерживает, соскакивает с машины и идет пешком. Я сдаю назад, объезжаю заболоченное место, догоняю его и останавливаюсь. Он молча садится, и мы едем на Сапун-Гору. Забрались почти на вершину, но там идет бой. Он оставил меня у машины, а сам пошел к орудиям. Место, где я поставил машину, ровненькое, не изрытое воронками, зелененькое - травка растет. Но меня оно почему-то не устраивало - чувствую, что не хочу стоять здесь. Сел в машину, завел, начал включать скорость и поднял глаза - на меня пикируют два «мессершмидта». И вижу оторвавшиеся от них бомбы. Включить скорость, дать газу, залететь в какую-то воронку, вывалиться из машины - много времени не потребовалось. Упали четыре бомбы (по 250 кг) на площадку, где я только что стоял. Вся земля встала дыбом.
Выкопал выезд из воронки, пошел встречать майора. А он пришел на то место, где оставил меня и машину. Увидел меня, удивился: «Ты живой?». «Живой», - говорю. «А машина?» - «Поехали», - говорю. Поехали дальше. В это время вперед уже пошли самоходки. Мы подъехали к нашим орудиям, зацепили одно из них и поехал по плато уже на горе. Происходит какая-то заминка в движении, откуда-то стреляют. Получаем команду - установить орудие на небольшой высотке в километре от дороги. Двинулись туда по целине - сильно не разгонишься. Расчет (уже очень хорошо обстрелянный!) рассыпался и идет, а местами - бежит, следом за машиной. Командир орудия в машине. Попадаем под пулеметную очередь. Командир орудия соскакивает и получает ранение в ногу. Расчет отцепляет пушку, разворачивает и бьет по пулемету. Немцы удирают. Орудие остается на огневой, я с раненым спускаюсь к дороге. Теперь мы с майором едем дальше по плато, видим сверху Черное море и корабли на нем. Вышли мы к мысу Херсонес. Орудия стреляют по кораблям. Севастополь уже взят. На мысе Херсонес скопилось большое количество немецких войск - танки, автомашины, пехота. Сопротивление ожесточенное. Подходят новые орудия, танки, пехота. Начинают окапываться. Поздним вечером меня посылают зачем-то в тыл. Выезжаю на плато. Не видно ни зги. Свет зажигать нельзя, ориентиров нет. Летают румынские «кукурузники» и бомбят. Останавливаю машину, залезаю под моторную часть и засыпаю до рассвета. С первыми лучами солнца просыпаюсь и еду в тыл. Ехать на машине я уже не могу - сказалось лежание в снегу под Сивашем. Тело все в нарывах - фурункулах. Самый большой - под мышкой правой руки, немного поменьше - на большом пальце левой руки. Рулить и переключать скорости невозможно, хотя до этого я умудрялся как-то еще рулить, но здесь сдался окончательно.
Утром, как рассказывали ребята,скопившиеся на мысе немцы пошли на прорыв, наша пехота отступила за орудия. Орудия стреляли осколочными, но немцы шли и были уже близко. Тогда начали бить шрапнелью. Было жутко - шрапнель выкашивала рядами. От немецких шинелей летели клочья. Наступил перелом. На этом участке немцы выбросили белые флаги и начали сдаваться. Солдаты, разъяренные боем, кричали: «Пленных не брать!», продолжали стрелять и убивать сдающихся. Офицеры (наверное, из заградотрядов) пытались остановить это повальное убийство. Начали стрелять вверх и грозить расстрелом. Строили немцев в колонны и отправляли в тыл.
Управляя больными руками и здоровыми ногами я умудрился как-то спуститься с Сапун-Горы в расположение наших тылов и передать поручение. Залез в кузов и стал наблюдать за происходящим.
И вот, что я видел воочию.
Мы стояли в двух-трех километрах от Херсонеса. Подходили колонны немцев, солдаты и офицеры врывались в колонны и били чем попало. Стреляли редко. Убивали руками, железными прутьями, всем, что попадало под руку. Первые колонны были почти полностью убиты. Не забуду, как медсестра сидела на корточках и методично разбивала железкой голову лежащему пленному с татарскими чертами лица. Никто не остановил и не осудил ее.
Через несколько часов все постепенно успокоились. Нас поспешно отвели подальше в татарское селение, из которого уже были выселены все жители. Птица и скот бродили без присмотра. Все было брошено. К нам прибился пленный немец, который доил корову и поил нас молоком. Относились мы к нему нормально, но пробыл он у нас недолго. СМЕРШ позаботился о том, чтобы убрать его от нас.
Я немного отдышался - половину большого пальца на левой руке вместе с ногтем отрезали без наркоза прямо на улице, фурункул под правой рукой вскрыли и перебинтовали. Через несколько дней солдат снова был готов к употреблению."