Где растут и как растят идеологии
Главный признак истинной идеологии, укоренённой в народном сознании - отсутствие полицейского принуждения к следованию ей. Монархия продержалась в России больше тысячи лет, а Советская власть рассыпалась на семьдесят четвёртом году своего существования. Обе идеи погибли, лишившись ореола безусловной истинности, но первая продержалась намного дольше второй. Кто-то скажет: за словесные, не говоря уже о вооружённых, выступления против правящего строя на Руси карали во все времена. Но я отвечу:до начала XX века ерепенилось неизменно меньшинство вопреки воле подавляющего большинства. К тому же, Пугачёв, например, формально с монархией вовсе не боролся, скорее наоборот - добивался исправления преступного извращения законности, допущенного его непокорной как бы супругой, а до него стрельцы бунтовали вовсе не с целью учредить республику, и в Смутное время решался вопрос, кому быть следующим царём.
Характерный признак мёртвой идеи, предвещающий гибель государства - двоемыслие, когда профессор каких-нибудь гуманитарных наук рассказывает на лекциях студентам нечто диаметрально противоположное его личным убеждениям, а те прекрасно его понимают и на экзамене умеют соврать для положительной отметки. Вторая примета - элита, не удовлетворённая своим положением. Она хочет более широкого доступа к власти в любом из доступных смыслов, а именно - демократии. В России в 1917-м, как и в конце 80-х, простой человек был полностью отстранён от участия в государственных делах - голосование в обеих ситуациях было ущербным и всем понятным образом искажало реальную, пускай даже размытую и бесформенную, волю масс, тем самым открывая безбрежный простор элитам для манипуляций над несведущим в тонкостях политических механизмов масс. Разумеется, в интересах элит, а не масс.
Вопреки многократным утверждениям обратного с телевизионных экранов, в очередной раз торжественно заявляю: действующая российская Конституция не запрещает идеологию. Она запрещает стоящей у власти группировке объявить какую-либо идеологию единственно верной и законно карать всех несогласных с такой постановкой проблемы. Очевидно, Путин основывает свой подход на продвижении российского гражданского национализма, хотя нельзя отрицать сильнейшего и опаснейшего влияния этнического русского национализма, который уже погубил Советский Союз. Никакую идеологию не встретят бурными продолжительными аплодисментами абсолютно все без исключения - к любой её версии неизбежно возникнет оппозиция, и критерием истины, как и положено классиками, станет практика.
Неоднократные попытки российских властей смастерить продержавные молодёжные организации одна за другой бесследно утонули в посттоталитарном болоте - юркие мальчики и девочки некоторое время произносили требуемые от них слова, но со временем находили себе более прибыльные занятия, не оставив после себя преемников. Не знаю, способен ли Путин признать ограниченность своих возможностей - он не Демиург, и мановениям его указательного перста не подчиняются глубинные течения общественной жизни провинциальных городов. Он может только попытаться провести в жизнь конституционные положения и не пресекать силой инициативы снизу, даже если они не нравятся директору ФСБ - борьба с экстремизом не спасла Российскую империю от нескольких тысяч большевиков, а Советский Союз - от примерно такого же количества диссидентов, поскольку следует лечить болезнь, а не симпотомы. Очарование Западом в позднем СССР во многом объяснялось его запретом - мол, если заживо сгнившее Политбюро, не способное обеспечить стремительное развитие стране и достойное существование людям, против, то именно там - правильные ответы на все проклятые вопросы. Иностранное финансирование в первую очередь не должно быть тайной - если его факт не отталкивает толпы страждущих, то страна с идейной точки зрения тяжело и опасно больна, и свинцовые примочки не спасут её. Только убеждение людей, что их чаяния - не пустой звук для политического класса.
Государство долго болело верой в доброго царя, а добротой партноменклатуры, как мне кажется, ни в один из периодов советской истории общество особо не обольщалось - следовательно, после 1917 года был сделан важный эволюционный шаг и новая власть по собственной инициативе лишилась нимба богоизбранности. Когда миллионы наших сограждан стремились на прямых сеансах связи пожаловаться Путину на плохое состояние водопровода и канализации в своих таёжных посёлках и степных станицах, они, полагаю, рассматривали его не как помазанника, а как верховного бюрократа, ответственного за состояние всех дел на всех своих землях. Остался следующий шаг: бюрократы на местах должны бояться людей, а не административного нагоняя сверху. И русский, и чеченец требуют от государства хорошей работы, социального и коммунального обеспечения. И поддержания правопорядка, разумеется - методами, не провоцирующими возмущения невиновных. Такое теоретическое государство могло бы добровольно объединить множество непохожих друг на друга слоёв российского общества и утвердиться надолго. Можно в очередной раз сослаться на мудрость циничного Черчилля, который не видел в достижениях политической инженерии ничего лучше крайне несовершенных и уязвимых для критики институтов представительной демократии, но можно согласиться в одном: без свободы критики толка в любом случае не выйдет. Хоть наизнанку вывернись. Даже если критика необоснованная и профинансирована из-за границы. Потому что правду формулирует народ, а не власть.
Характерный признак мёртвой идеи, предвещающий гибель государства - двоемыслие, когда профессор каких-нибудь гуманитарных наук рассказывает на лекциях студентам нечто диаметрально противоположное его личным убеждениям, а те прекрасно его понимают и на экзамене умеют соврать для положительной отметки. Вторая примета - элита, не удовлетворённая своим положением. Она хочет более широкого доступа к власти в любом из доступных смыслов, а именно - демократии. В России в 1917-м, как и в конце 80-х, простой человек был полностью отстранён от участия в государственных делах - голосование в обеих ситуациях было ущербным и всем понятным образом искажало реальную, пускай даже размытую и бесформенную, волю масс, тем самым открывая безбрежный простор элитам для манипуляций над несведущим в тонкостях политических механизмов масс. Разумеется, в интересах элит, а не масс.
Вопреки многократным утверждениям обратного с телевизионных экранов, в очередной раз торжественно заявляю: действующая российская Конституция не запрещает идеологию. Она запрещает стоящей у власти группировке объявить какую-либо идеологию единственно верной и законно карать всех несогласных с такой постановкой проблемы. Очевидно, Путин основывает свой подход на продвижении российского гражданского национализма, хотя нельзя отрицать сильнейшего и опаснейшего влияния этнического русского национализма, который уже погубил Советский Союз. Никакую идеологию не встретят бурными продолжительными аплодисментами абсолютно все без исключения - к любой её версии неизбежно возникнет оппозиция, и критерием истины, как и положено классиками, станет практика.
Неоднократные попытки российских властей смастерить продержавные молодёжные организации одна за другой бесследно утонули в посттоталитарном болоте - юркие мальчики и девочки некоторое время произносили требуемые от них слова, но со временем находили себе более прибыльные занятия, не оставив после себя преемников. Не знаю, способен ли Путин признать ограниченность своих возможностей - он не Демиург, и мановениям его указательного перста не подчиняются глубинные течения общественной жизни провинциальных городов. Он может только попытаться провести в жизнь конституционные положения и не пресекать силой инициативы снизу, даже если они не нравятся директору ФСБ - борьба с экстремизом не спасла Российскую империю от нескольких тысяч большевиков, а Советский Союз - от примерно такого же количества диссидентов, поскольку следует лечить болезнь, а не симпотомы. Очарование Западом в позднем СССР во многом объяснялось его запретом - мол, если заживо сгнившее Политбюро, не способное обеспечить стремительное развитие стране и достойное существование людям, против, то именно там - правильные ответы на все проклятые вопросы. Иностранное финансирование в первую очередь не должно быть тайной - если его факт не отталкивает толпы страждущих, то страна с идейной точки зрения тяжело и опасно больна, и свинцовые примочки не спасут её. Только убеждение людей, что их чаяния - не пустой звук для политического класса.
Государство долго болело верой в доброго царя, а добротой партноменклатуры, как мне кажется, ни в один из периодов советской истории общество особо не обольщалось - следовательно, после 1917 года был сделан важный эволюционный шаг и новая власть по собственной инициативе лишилась нимба богоизбранности. Когда миллионы наших сограждан стремились на прямых сеансах связи пожаловаться Путину на плохое состояние водопровода и канализации в своих таёжных посёлках и степных станицах, они, полагаю, рассматривали его не как помазанника, а как верховного бюрократа, ответственного за состояние всех дел на всех своих землях. Остался следующий шаг: бюрократы на местах должны бояться людей, а не административного нагоняя сверху. И русский, и чеченец требуют от государства хорошей работы, социального и коммунального обеспечения. И поддержания правопорядка, разумеется - методами, не провоцирующими возмущения невиновных. Такое теоретическое государство могло бы добровольно объединить множество непохожих друг на друга слоёв российского общества и утвердиться надолго. Можно в очередной раз сослаться на мудрость циничного Черчилля, который не видел в достижениях политической инженерии ничего лучше крайне несовершенных и уязвимых для критики институтов представительной демократии, но можно согласиться в одном: без свободы критики толка в любом случае не выйдет. Хоть наизнанку вывернись. Даже если критика необоснованная и профинансирована из-за границы. Потому что правду формулирует народ, а не власть.