(no subject)
Выйдешь засветло заспанным школьником
и прищурясь вокруг поглядишь:
чужеродным ритмическим дольником
шепелявит шафранная тишь,
словно песню весны лебединую,
а хамсин - всё ему трын-трава -
шерудит за твоею грудиною,
до локтя закатав рукава.
Убедится, что всё разворочено,
и уходит, оставив рваньё -
бурой струйкой течёт на обочину
неприглядное сердце твоё
и душа, а за ними обоими
выпадают куски естества:
детский мир с голубыми обоями,
опустевшие разом слова,
промокашки, картонные домики,
заграничный капрон, барбарис,
хрестоматий затёртые томики
со знакомым клеймом «Учпедгиз»,
вот и память, блестит стеклотарою,
вот и всё, что болело внутри,
вот и мамины бусы янтарные -
ничего не осталось, смотри,
как земля превращается в плоскую…
И внезапна усмешка у рта:
значит, вот ты какая - неброская,
неказистая ты, пустота…
Если кто-то потребует алиби:
утром, в пятницы первую треть
нету улицы, лучшей, чем Алленби,
чтоб спокойно в толпе умереть
от бездушия и бессердечия.
Тут один неслучайный портной,
напевая на странном наречии,
охраняет порядок земной,
всё качается он да сутулится…
Будешь здесь проходить - замолчи
и услышишь, как тихо над улицей
поминальную «Зингер» стучит.