Эпилептические персонажи в романах Достоевского
В романе “Хозяйка” (1847 г.) были изображены два героя-эпилептика - старик Мурин и эксцентрический художник Ордынов, оба влюбленные в одну женщину. Заболевание является фундаментальным элементом в кульминации произведения: когда Мурин хотел убить Ордынова, у него развился эпиприпадок, из-за чего он упустил свою жертву. С другой стороны, во время лихорадочного бреда Ордынов переживает ощущение счастья и радостные воспоминания детства. В отличие от своих поздних произведений, Достоевский описывает припадки не точно, но в случае с Муриным замечает, что судороги были вызваны употреблением алкоголя - в этом также отражался личный опыт писателя.
Девушка Нелли из романа “Униженные и оскорбленные” (1861 г.) - третий эпилептический персонаж писателя. Ее болезнь началась в раннем детстве: “Внезапно она вскрикнула, ее лицо судорожно задрожало и тело ударилось о пол”. В данном произведении также изображен послесудорожный период: “Она смотрела на меня обездвиженная и с большим напряжением, как будто пытаясь что-то понять, хотя была очевидна вся тяжесть ее состояния. Наконец будто какая-то мысль прояснила лицо. После приступа Нелли, как правило, не могла четко думать и бормотала непонятные слова”.
Самым известным героем-эпилептиком в произведениях Достоевского, конечно, является князь Лев Николаевич Мышкин из романа “Идиот” (1868 г.). Подобно автору, он отдает преимущество аристократии, а не толпе. Его репутация “хорошего человека”, преданного русским традициям, в частности обрядам православия, отражает славянофильские взгляды писателя, антагонистичные относительно мировоззрения декадентской аристократии Петербурга, бездумно имитировавшей западный образ жизни. Еще одной важной чертой персонажа является его всепрощение - Мышкин прощает всех, даже своих злейших врагов. Он страдает как эпилептическими аурами, так и генерализованными судорогами. Когда его соперник Рогожин хотел отправить князя на тот свет, то у последнего начался эпиприпадок, что и стало спасением.
В романе “Бесы” (1872 г.) литератор развивает известную криминальную историю из реальной жизни, когда один студент-нигилист убивает другого по политическим убеждениям. Один из героев произведения, атеистичный мистик Кириллов, страдает эпилепсией с аурами счастья и обсессионными идеями самоуничижения. В конечном итоге он убивает себя при жутких обстоятельствах.
В романе “Братья Карамазовы” (1880 г.) эпилептик становится ключевой фигурой; это Смердяков - “ублюдок”, известный окружению как стеснительный, спокойный и надменный мизантроп. После длительных морально-религиозных рефлексий он приходит к выводу, что в мире все разрешено. Последующее убийство им своего тиранического отца считается шедевром криминалистики. Поскольку Смердяков страдает эпилепсией, то на момент преступления он симулирует эпилептический статус, обеспечивая себе идеальное алиби. Однако после этого его заболевание прогрессирует, появляются ужасные галлюцинации - когда этому персонажу мерещится дьявол, он кончает жизнь самоубийством.
Болезнь писателя в значительной степени повлияла на его речь и стиль письма.
Он пишет нервно, напряжено и импульсивно; фразы иногда длинные и усложненные, содержат причудливые скопления разговорных высказываний, официальных, журнальных и научных терминов, заграничных слов, названий и цитат, иногда прерывающихся короткими вставками.
Любимым словом Достоевского было “вдруг”. Многие события в его романах возникают неожиданно, без каких-либо предшествующих объяснений, подобно приступам эпилепсии. Творец часто использовал повторение одного и того же слова в различных интонациях, что часто шокировало литературных критиков.
Писал он очень педантично, заполняя все свободное пространство листа (рис).
Страница рукописи романа “Бесы”, демонстрирующая гиперграфию, наряду с использованием минимального свободного пространства, навязчивым почерком и проявлениями чрезмерной религиозности (рисунок церкви, трансформация слова “Rachel” в “Raphael”).
Как писатель Достоевский был “странным и чужим” для 19 века; его язык считался “неправильным”. Однако это был язык будущего, трагического 20 века с его мировыми войнами и революционным террором. “Болезненный” язык творца стала зеркалом больной человеческой натуры.
Когда началась эпилепсия у писателя, точно не известно. Большинство биографов утверждает, что первый судорожный припадок у него произошел в 1846 году. Другие исследователи считают, что он страдал слуховыми галлюцинациями еще с детства: однажды молодой Достоевский услышал, как кто-то кричит: “Волки, волки!!!”, хотя в действительности никого вокруг не было. После первых тяжелых приступов в возрасте 25 лет частота и тяжесть эпилептических атак прогрессировала. Некоторые известные ученые писали, что в действительности писатель страдал “истероэпилепсией” (по современной терминологии - неэпилептические психогенные судороги). В пользу данной теории выдвигалось два аргумента:
во-первых, первый эпизод судорог произошел в 1846 году, вскоре после смерти отца,
во-вторых, его болезнь интерпретировалась как следствие эдипового комплекса по отношению к отцу. Так, Freud предполагал, что первый приступ произошел намного раньше, хотя его трактовки не следует считать точными, поскольку он сосредоточился исключительно на эмоциональном компоненте ненависти к родственникам, не обратив внимания на семиотику судорог и естественную эволюцию заболевания. Кроме того, появление ночных приступов нетипично для судорог психогенного генеза.
Alajouanine ограничивал симптоматологию эпилепсии Достоевского парциальными и вторично генерализированными судорогами, а Voskuil - ночными сложными парциальными судорогами со вторичной генерализацией в комплексе с экстатическими аурами.
В конечном итоге DeToledo, отталкиваясь от сюжета романа “Братья Карамазовы” (симуляция судорог Смердяковым), предложил гипотезу, что писатель знал о преимуществах, которые можно получить, имитируя эпиприпадки, и в данном смысле действительно страдал “всеми типами судорог” (эпилептическими и неэпилептическими), о чем он и утверждал в молодые годы. Gastaut остановился на диагнозе височной эпилепсии, при этом не исключая существование и первично генерализованной формы.
В пользу последней свидетельствовали преимущественно генерализированная семиотика судорог, их традиционное развитие в первой половине ночи, вероятный отягощенный анамнез (эпилепсия у сына) и отсутствие нейропсихологических проявлений в межприступный период. Кроме того, ученый указывал на тот факт, что у Достоевского редко возникала аура, и сомневался в существовании у него экстатической ауры, поскольку ни разу не сталкивался с такими пациентами.
Его близкий друг Страхов описывал судороги так: “Как правило, приступы возникали раз в месяц, иногда - два раза в неделю, но все же редко… Он говорил об определенных эмоциональных изменениях, предшествовавших каждому эпизоду, хотя иногда такие впечатления не были точными. У меня была возможность видеть эпилептическую атаку в 1865 году. Поздним вечером Достоевский пришел ко мне и через некоторое время мы горячо спорили. Я помню, что он очень загорелся энтузиазмом и стал блуждать по комнате, говоря о чем-то благородном. Когда я согласился, Федор Михайлович повернулся в мою сторону и меня поразило его пылающее лицо переполненное яростью. Он запнулся, так, будто подбирая правильное слово, и открыл рот… Вдруг комнату наполнил продолжительный вопль, и наш друг упал на пол… Сам приступ был не очень силен. Его тело тряслось, а в углах рта появилась пена. Достоевский говорил мне, что перед приступом он впадает в состояние экстаза: “Меня пронизывает ощущение глубокого счастья, которое невозможно почувствовать при нормальных обстоятельствах”. Такое описание не позволяет провести адекватную классификацию, но содержит определенные доказательства в пользу парциальных судорог с инициальной аурой (“определенные эмоциональные изменения перед каждым эпизодом”), с последующей вокализацией и вторичной генерализацией. Неизвестно, являлись ли в данном случае вторичные клонические судороги начальным симптомом или вторичной генерализацией фокального приступа. К тому же преимущественно ночной характер приступов не является доказательством первичной генерализованной эпилепсии - наоборот, это скорее проявление лобной или ночной височной эпилепсии.
Что касается мнения Gastaut об ауре, то мы немного по-разному смотрим на существование и интерпретацию данного феномена у писателя. Во-первых, в проспективном исследовании Schulz et al. засвидетельствовали, что больные сложной парциальной эпилепсией часто забывают об ауре. Среди больных с двусторонними изменениями на ЭЭГ только 73% испытуемых помнили о ней. Именно поэтому редкие сообщения о подобных состояниях у Достоевского не свидетельствуют об их отсутствии вообще. Во-вторых, психические, зрительные, обонятельные и слуховые галлюцинации типичны для височной эпилепсии. Кроме того, мы не исключаем существования экстатических аур, несколько из которых наблюдались в клинике. Такое состояние может провоцироваться электрической стимуляцией неокортекса в височной области. Аналогично, в исследованиях с позитронно-эмиссионной томографией было доказано достоверное относительное угнетение метаболизма глюкозы в височных областях головного мозга среди больных с аурами по типу “уже виденного” и ”уже пережитого”.
“Эпилепсию” у сына творца нельзя считать доказательством семейной первичной генерализированной эпилепсии. У него был эпистатус, который, вероятно, был проявлением энцефалита. Даже при наличии генетической склонности это могла бы быть фокальная эпилепсия, как, например, аутосомно-доминантная форма лобного ее варианта.
Нельзя поддержать теорию, что писатель не страдал нейропсихологическими нарушениями в межприступный период. Немало известно о его плохой памяти - в записных книжках он фиксировал практически все.http://msvitu.com/archive/2007/october/article-7-ru.php?lang=ru
http://dr-serbskij.livejournal.com/147493.html