(no subject)
Между двумя звонками будильника (с промежутком в 10 минут) приснился очень подробный кошмар про медовую богиню.
Иду куда-то ночью. По темной улице, к пустырю. И думаю - ну нормальные же люди не бродят так, не нарываются. Тут что изнасилуют, что убьют - никто не узнает даже. И тут же вижу - тащат из машины женщину в желтом махровом халате, двое, держат ее за руки, бросают на землю и производят первый из упомянутых актов. Я почему-то никак не реагирую, даже мысленно, вообще не обращаю внимания и иду дальше.
Слева от пустыря - мрачные многоэтажки. Справа - не то парк, не то лес, и речка плещется - лунные отблески на воде. А на пустыре играют детки - два, три, четыре года, и несколько еще других - постарше. Грязноватые, диковатые; они ругаются, толкают друг друга, бегают сломя голову... и в лесу дети, и на другом берегу - хотя там их немного, здесь же - целая стайка.
Один из мальчиков, лет девяти, совсем бледный - я это вижу даже при тусклом свете единственного фонаря - вдруг говорит мне: Она там, скоро придет и заберет кого-нибудь. Она уже столько народу забрала. Говорит без особого выражения, а в глазах - даже не ужас. Обреченность.
Где-то в глубине леса появляется очень теплое, медового оттенка сияние. Не костер, нет - настоящее облако света, которое движется в нашу сторону. Я как-то мгновенно понимаю, что вот это и есть Она. Дверь в ближайший подъезд открыта; я вижу лестницу вниз, в подвал. Я хватаю за руки двоих пробегающих мальчишек, тащу их в подвал и пытаюсь уговорить сидеть тихо. Бесполезно. Они вырываются, крича во все горло. Они не специально на меня орут, а просто так - им хочется поорать. Утихомирить их невозможно. Я хватаю еще кого-то, убегаю в подъезд, закрываю за собой дверь, падаю на ребенка животом и зажмуриваю глаза. Я почему-то уверена, что сюда Она не пойдет - даже если и поняла, где я прячусь. Но лежать вот так, не дыша, и зажимая рот слюнявому малышу, который ерзает, изворачивается и не понимает, почему надо лежать тихо... мало приятного.
В какой-то момент я понимаю - все. Ушла. И выпускаю ребенка. Он тут же убегает, не оглядываясь.
Старших мальчиков на улице нет. И нигде нет, вдруг понимаю я.
А на улице светлеет. И я вижу, что той черной улицы, по которой я вышла на пустырь, больше не существует. Вместо нее - пушистые тополя, извилистая дорога, и старый дом под черепичной крышей. А вместо густой лесополосы перед речкой - неширокий пляж, покрытый желтым песочком. Весь пляж этот заполнен детьми в купальниках и спортивной одежде. Они кажутся измученными, но пытаются улыбаться, с притворным энтузиазмом копаются в песке пластмассовыми лопатками. Вдруг один из них поднимает на меня глаза и говорит: за две недели Она уже половину забрала. Нас было в два раза больше. Целый лагерь. А потом Она пришла. И ребенок снова наклоняется к своим куличикам.
И вдруг я Ее вижу. Очень близко, метрах в пятидесяти. Она огромна, в четыре человеческих роста, кожа Ее бела, но переливается на свету медовыми оттенками, волосы Ее рыжие, и окружают Ее лицо, как лепестки окружают сердечко ромашки - лицо невообразимо, немыслимо, несравненно прекрасное, так что реальность рядом с ним дрожит и размывается. Она не смотрит на меня, но знает, что я здесь. Я начинаю очень медленно пятиться по извилистой дороге, так, чтобы не оказаться к Ней спиной; прохожу мимо тополей, и мимо старого дома, и когда уже точно выпадаю из Ее поля зрения, начинаю бежать так, что мгновенно срывается дыхание. И прибегаю на пустырь - с другой стороны.
За многоэтажкой на пустыре - лес. Я ухожу в него, но деревья становятся все ниже, кустарник - все гуще. И вскоре я уже не могу сделать ни шага.
Она меня заперла.
Я различаю Ее силуэт сквозь ветви деревьев. Она стоит коленопреклоненная, внимательно наблюдая за своими подопечными. Днем Она ведет себя, как заботливая мать - следит, чтобы Ее дети были накормлены и не ссорились; а ночью питается ими.
Я понимаю, что начинаю впадать в ступор, и скоро сама направлюсь к Ней - чтобы Она поглядела на меня невыносимо ореховыми глазами, согрела меня своим теплом, отогнала тьму. Навсегда.
И тут мой взгляд падает на мужчину - он приближается ко мне по той самой дороге, по которой я не сумела никуда убежать. Толстый, в возрасте несомненный американский полицейский. При фуражке, сдвинутой на лоб, с дубинкой и кобурой на поясе, с рукавами форменной рубашки, закатанными до локтей. Он жует зубочистку, перекидывая ее языком из одного угла рта в другой, а в глазах его - очень глубокое удивление. Он глазеет на меня, как на кенгуру с крыльями. Потом кивает в сторону старого дома. Я встряхиваюсь, как мокрая собака, и боком направляюсь к дому.
Только за закрытой дверью я окончательно прихожу в себя и начинаю шипеть по-змеиному. Что это у вас здесь? Что вы развели тут, шериф? Откуда эта медовая тварь? Почему вы ее не пристрелите? Он смотрит на меня немного печально и усмехается. Ну уж, девочка, не разгоняйся так, ты и сама все видишь. Убежать-то пробовала? Вот и делай выводы. А вас Она почему пропускает? Терпит пока. Разрешает приходить, на детей посмотреть. Родители их отдают, конечно - куда деваться, но просят иногда - посмотри, забрала уже или нет... ну я и хожу, мне в охотку. Лес, речка... Ну что ты смотришь? Мы уже так не рассуждаем, как ты. Она нас всех держит. Так же, как и лес, как и дорогу. Как все вокруг. И сила Ее все дальше достает. Она когда-то первая была, самая первая. А теперь Они по всему побережью расселились. Их тысяча шестьсот уже. И будет еще больше.
И я будто увидела перед собой карту, утыканную рыжими огоньками. И в каждом из них извивалось невообразимо, немыслимо, несравненно прекрасное лицо. А потом огоньки слились в одно сплошное пламя. И не было больше ничего. Кроме второго звонка будильника.
Доктор. Расскажите мне, что такое шизофрения.
Иду куда-то ночью. По темной улице, к пустырю. И думаю - ну нормальные же люди не бродят так, не нарываются. Тут что изнасилуют, что убьют - никто не узнает даже. И тут же вижу - тащат из машины женщину в желтом махровом халате, двое, держат ее за руки, бросают на землю и производят первый из упомянутых актов. Я почему-то никак не реагирую, даже мысленно, вообще не обращаю внимания и иду дальше.
Слева от пустыря - мрачные многоэтажки. Справа - не то парк, не то лес, и речка плещется - лунные отблески на воде. А на пустыре играют детки - два, три, четыре года, и несколько еще других - постарше. Грязноватые, диковатые; они ругаются, толкают друг друга, бегают сломя голову... и в лесу дети, и на другом берегу - хотя там их немного, здесь же - целая стайка.
Один из мальчиков, лет девяти, совсем бледный - я это вижу даже при тусклом свете единственного фонаря - вдруг говорит мне: Она там, скоро придет и заберет кого-нибудь. Она уже столько народу забрала. Говорит без особого выражения, а в глазах - даже не ужас. Обреченность.
Где-то в глубине леса появляется очень теплое, медового оттенка сияние. Не костер, нет - настоящее облако света, которое движется в нашу сторону. Я как-то мгновенно понимаю, что вот это и есть Она. Дверь в ближайший подъезд открыта; я вижу лестницу вниз, в подвал. Я хватаю за руки двоих пробегающих мальчишек, тащу их в подвал и пытаюсь уговорить сидеть тихо. Бесполезно. Они вырываются, крича во все горло. Они не специально на меня орут, а просто так - им хочется поорать. Утихомирить их невозможно. Я хватаю еще кого-то, убегаю в подъезд, закрываю за собой дверь, падаю на ребенка животом и зажмуриваю глаза. Я почему-то уверена, что сюда Она не пойдет - даже если и поняла, где я прячусь. Но лежать вот так, не дыша, и зажимая рот слюнявому малышу, который ерзает, изворачивается и не понимает, почему надо лежать тихо... мало приятного.
В какой-то момент я понимаю - все. Ушла. И выпускаю ребенка. Он тут же убегает, не оглядываясь.
Старших мальчиков на улице нет. И нигде нет, вдруг понимаю я.
А на улице светлеет. И я вижу, что той черной улицы, по которой я вышла на пустырь, больше не существует. Вместо нее - пушистые тополя, извилистая дорога, и старый дом под черепичной крышей. А вместо густой лесополосы перед речкой - неширокий пляж, покрытый желтым песочком. Весь пляж этот заполнен детьми в купальниках и спортивной одежде. Они кажутся измученными, но пытаются улыбаться, с притворным энтузиазмом копаются в песке пластмассовыми лопатками. Вдруг один из них поднимает на меня глаза и говорит: за две недели Она уже половину забрала. Нас было в два раза больше. Целый лагерь. А потом Она пришла. И ребенок снова наклоняется к своим куличикам.
И вдруг я Ее вижу. Очень близко, метрах в пятидесяти. Она огромна, в четыре человеческих роста, кожа Ее бела, но переливается на свету медовыми оттенками, волосы Ее рыжие, и окружают Ее лицо, как лепестки окружают сердечко ромашки - лицо невообразимо, немыслимо, несравненно прекрасное, так что реальность рядом с ним дрожит и размывается. Она не смотрит на меня, но знает, что я здесь. Я начинаю очень медленно пятиться по извилистой дороге, так, чтобы не оказаться к Ней спиной; прохожу мимо тополей, и мимо старого дома, и когда уже точно выпадаю из Ее поля зрения, начинаю бежать так, что мгновенно срывается дыхание. И прибегаю на пустырь - с другой стороны.
За многоэтажкой на пустыре - лес. Я ухожу в него, но деревья становятся все ниже, кустарник - все гуще. И вскоре я уже не могу сделать ни шага.
Она меня заперла.
Я различаю Ее силуэт сквозь ветви деревьев. Она стоит коленопреклоненная, внимательно наблюдая за своими подопечными. Днем Она ведет себя, как заботливая мать - следит, чтобы Ее дети были накормлены и не ссорились; а ночью питается ими.
Я понимаю, что начинаю впадать в ступор, и скоро сама направлюсь к Ней - чтобы Она поглядела на меня невыносимо ореховыми глазами, согрела меня своим теплом, отогнала тьму. Навсегда.
И тут мой взгляд падает на мужчину - он приближается ко мне по той самой дороге, по которой я не сумела никуда убежать. Толстый, в возрасте несомненный американский полицейский. При фуражке, сдвинутой на лоб, с дубинкой и кобурой на поясе, с рукавами форменной рубашки, закатанными до локтей. Он жует зубочистку, перекидывая ее языком из одного угла рта в другой, а в глазах его - очень глубокое удивление. Он глазеет на меня, как на кенгуру с крыльями. Потом кивает в сторону старого дома. Я встряхиваюсь, как мокрая собака, и боком направляюсь к дому.
Только за закрытой дверью я окончательно прихожу в себя и начинаю шипеть по-змеиному. Что это у вас здесь? Что вы развели тут, шериф? Откуда эта медовая тварь? Почему вы ее не пристрелите? Он смотрит на меня немного печально и усмехается. Ну уж, девочка, не разгоняйся так, ты и сама все видишь. Убежать-то пробовала? Вот и делай выводы. А вас Она почему пропускает? Терпит пока. Разрешает приходить, на детей посмотреть. Родители их отдают, конечно - куда деваться, но просят иногда - посмотри, забрала уже или нет... ну я и хожу, мне в охотку. Лес, речка... Ну что ты смотришь? Мы уже так не рассуждаем, как ты. Она нас всех держит. Так же, как и лес, как и дорогу. Как все вокруг. И сила Ее все дальше достает. Она когда-то первая была, самая первая. А теперь Они по всему побережью расселились. Их тысяча шестьсот уже. И будет еще больше.
И я будто увидела перед собой карту, утыканную рыжими огоньками. И в каждом из них извивалось невообразимо, немыслимо, несравненно прекрасное лицо. А потом огоньки слились в одно сплошное пламя. И не было больше ничего. Кроме второго звонка будильника.
Доктор. Расскажите мне, что такое шизофрения.