Неизвестный Достоевский
(11 ноября 2011 года Ф. М. Достоевскому - 190 лет)
За всю историю России случай тесного сближения ее всемирно признанного писателя и мыслителя с представителями династии был один, но - замечательно яркий, ибо гений, предложивший династии свое перо, не просто вышел из низов, он ряд лет числился лишенным всех прав состояния каторжником. Если же учесть, что лишение прав последовало по делу об антигосударственной пропаганде, тогда как никакого политического переворота в стране не произошло, то случай представляется поистине уникальным. И, тем не менее, обращать внимание на него не принято. Старая советская традиция! Освещая биографию великого писателя, вошло в обычай, если и упоминать о сближении с царствующим домом, то как об эпизоде второстепенном и даже бросающем тень. Мол, обусловлен карьерными соображениями. Напрямик об этом возвестил стране и миру авторитетный достоевед эпохи коммунистического строительства Л. П. Гроссман, заложив тем основу для злопыхательства многочисленных ненавистников Достоевского. Что же касается почитателей, то - своеобразие их мнения, как правило, лишь в том, что они версию Гроссмана принимают по умолчанию.
А между тем письма, личные записи и опубликованные тексты Достоевского дают исчерпывающее объяснение происшедшего совсем в другом ключе. Они отчетливо указывают на весьма красноречивую идейную эволюцию. Началась она с того, что писатель, в вопиющем противоречии с мнением интеллектуальной элиты своего времени, узрел в социализме религию смерти и разрушения - антихристианство. Затем пришел к сознанию необходимости сопротивления и, наконец, к напряженному поиску путей борьбы. Особую тревогу вызвала развернутая Интернационалом проповедь новейшего варианта антихристианской идеологии - коммунизма. На почве этой тревоги Достоевский в 1868 году, по собственному признанию, «окончательно стал для России совершенным монархистом», а далее, в 1870 - 71 годах, произошло самое главное - писателя постигло какое-то озарение. Только так можно понять выход в тот момент из-под его пера романа «Бесы».
Дело в том, что 47 лет спустя люди вдруг стали узнавать в этом романе события, происходящие на их глазах. По словам философа Н. А. Бердяева, при чтении «охватывает жуткое чувство», ибо «невероятно, как можно было всё так предвидеть и предсказать. В маленьком городе, во внешне мелких масштабах давно уже разыгралась русская революция и вскрылись ее духовные первоосновы».
Как раз, написав «Бесы», Достоевский начал сближение с представителями династии - он преподнес роман наследнику российского престола. В советском литературоведении, благодаря Гроссману, утвердилось мнение, что инициатором этого шага был «реакционный» политический деятель К. П. Победоносцев. Но последние исследования опровергают версию шефства сановника над писателем. Есть основания полагать, что скорее Достоевский использовал Победоносцева, чем он его. А о том, зачем понадобилось автору «Бесов» обратиться к будущему императору Александру III, можно догадаться, например, по рассуждению о грядущем торжестве коммунизма, появившемуся у него в личной записной книжке год спустя. Отметив для себя неизбежность этой «крайней точки удаления от Царства Небесного», писатель в горестном раздумье посетовал: «…торжества надо ждать. Его, однако же, никто не ждет из правящих судьбами мира сего».
Следующий шаг Достоевский предпринял в ноябре 1876 года, обратившись к наследнику с просьбой регулярно высылать ему все номера своего нового периодического издания - «Дневника писателя». А это, если учесть, что представляла собой политическая аналитика «Дневника», в значительной мере уже раскрывает замысел, указывает на преследуемую цель.
В «Дневнике» ведь излагался прогноз политической обстановки в Европе на ближайшие десятилетия. Основываясь на тенденциях, сложившихся в итоге франко-прусской войны, и на своей концепции трех культурных зон (католической, протестантской и православной), Достоевский предсказывал, во-первых, общеевропейскую войну. Она, предупреждал он, разразится внезапно, по причине конфликта между Францией и Германией, и откроет эпоху грандиозных исторических перемен. Главное событие эпохи - вспышка европейской коммунистической революции на почве разгрома Франции в войне. Вспыхнет она, говорилось в «Дневнике», при содействии католического духовенства во главе с папой, которое в расчете на восстановление своей светской власти развернет проповедь коммунизма, замаскированного под христианство.
Попутно с этим прогнозом намечался внешнеполитический курс России. Достоевский указывал: избежать втягивания страны в мировую войну и революцию позволит дружба с Германией. Важно помнить, что враг православного Востока - католический Запад с Францией во главе, тогда как протестантская Германия послужит щитом, если предоставить ей на Западе полную свободу рук. Поэтому надлежит незамедлительно наладить вечные дружественные отношения с немцами, а затем - копить силы в ожидании революционного взрыва в Европе. Ибо коммунизм станет для России историческим вызовом. Отнюдь не Германия остановит чудовище: «остановит и победит его воссоединенный Восток и новое слово, которое скажет он человечеству».
Нельзя не отметить, оценивая состоятельность излагавшегося в «Дневнике» прогноза, что, в сущности, то же самое предсказывали в те годы Маркс и Энгельс - с той лишь разницей, что чудовищем в их глазах была Россия. Они боялись, что, когда в Европе начнется революция, «придут казаки». Именно поэтому зазвучала у социал-демократов тема свержения «царизма» как необходимого предварительного условия «освобождения европейского пролетариата». Достоевский, таким образом, как раз на ту опасность указал и как раз те рекомендации дал, о коих необходимо надо было знать наследнику российского престола. Ибо вряд ли кто-нибудь станет сейчас возражать, что если бы не заключенный Александром III военный союз с Францией, революция в России не разразилась бы.
Естественно возникает вопрос: а зачем нужно было Достоевскому заботиться о предотвращении революции в России, если, как показал потомкам роман «Бесы», он будущее страны на удивление точно предвидел?
Логически безупречный ответ появляется сразу, как только мы сообразим, что открытое предсказание гибели России было бы подарком революционерам. Христианский публицист позволить себе такого ни в коем случае не мог (кстати, важно иметь в виду, что распространенные среди людей, не читающих Достоевского, «цитаты из Дневника писателя» с предсказанием русской революции - фальшивки). Отстаивая христианский идеал, естественно было не заявлять о предстоящей катастрофе, а звать страну к сопротивлению и - изыскивать возможности спасения даже вопреки доводам рассудка. Ничуть не мешал такой позиции и пророческий дар, ибо всемогущ Бог, а не пророк: знание судьбы человечества, которым пророк может располагать, - род предчувствия, не более.
А Достоевский был пророком, предчувствие гибели России он имел. И даже многие детали этой катастрофы прозревал. На то есть три несомненных указания.
Первое - внезапная смерть за месяц до перехода власти над Империей к человеку, поверившему в его дар. Писатель уже прочно входил в придворные и правительственные круги, пользовался почтительным вниманием у младших Романовых, играя роль их идейного наставника. Только-только начался его личный контакт с наследником престола и цесаревной. Достоевскому, вне всякого сомнения, предстояло стать неофициальным советником Александра III и, значит, повлиять на ход событий. Ведь тогда, в канун трагедии 1 марта, ему было еще 59 лет…
И, как ни странно, невозможность сделать то, чего он хотел, удержать Россию от втягивания в роковую войну, подчеркнута рассказом свидетеля (Анны Григорьевны) о последних часах его жизни. Случилось так, что Федор Михайлович за несколько часов до конца почувствовал приближение смерти, а когда жена попыталась убедить его в ложности предчувствия, настроить на выздоровление, он в задумчивости раскрыл настольное Евангелие (оно часто служило ему средством разрешения тревожных сомнений). Выпали слова: «Но Иисус сказал ему в ответ: не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить великую правду».
Второе указание мы находим в тексте последнего романа Достоевского «Братья Карамазовы». Там в символическом изложении одним из братьев всеобщей истории приоткрывается совсем другая картина водворения коммунизма, нежели в «Дневнике». Исходный пункт ее - бунт против Церкви: бунтовщики разрушают храмы и заливают кровью землю. Этот акт задает сквозную тему последующих событий: торжество «науки», строительство Вавилонской башни идет на фоне долгих и упорных гонений на христиан. Они продолжаются до тех пор, пока строители не осознают, наконец, ничтожество своей «науки» и тщетность своих усилий. Только когда это происходит, когда строительство терпит крах, государство, сооружавшее Башню («зверь багряный»), обращается к духовенству за помощью. И - получает ее: обманувшая, не оправдавшая ожиданий «наука» заменяется христианской религией, приспособленной для целей того же государства. Духовенство садится на «зверя».
Кстати, фраз, свидетельствующих о принадлежности этого духовенства к католичеству, в первоначальном тексте Достоевского не было. Они введены по цензурным соображениям. Редактор журнала, публиковавшего роман, не хотел, чтобы в теме далеко идущей вовлеченности христианства в политику можно было усмотреть намек на Православную Церковь. Об этом сообщает в своих воспоминаниях ближайший помощник редактора Д. Н. Любимов (Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников. Т. 2. М., 1990. С. 412).
Ну а третье и, пожалуй, самое яркое указание на пророческий дар Достоевского заключается в том факте, что коммунистическую революцию в России не сумел предвидеть ни один политический аналитик. Все были убеждены: революция произойдет в Европе. Даже Троцкий и Ленин отводили России не более чем роль запала европейского взрыва и после 1917 года решительно не понимали, что происходит. Вынужденные приступить к строительству «нового мира», они, вопреки своим расчетам, перевели революционное брожение на Западе в русло заинтересованного наблюдения за «социалистическим экспериментом русских». То есть прежний, изученный ход мировых событий изменился - началась советская история, реализовалась возможность, которая никогда никому не приходила в голову.
Сомневаться в подоплеке такого положения дел вряд ли уместно. Конечно же: предвидеть революцию в России, опираясь на предшествующий опыт (прогнозировать ее), было попросту нельзя - исторический процесс с этой революцией вышел из установившегося русла, состоялась бифуркация. И, значит, картины, узнанные читателями в романе «Бесы» после 1917 года и в романе «Братья Карамазовы» после 1991-го, созданы могли быть только пророком.
Но раз так, то встает главный вопрос - о предчувствиях писателем спасительной миссии России. Именно о предчувствиях, не о прогнозах. Прогноз, высказанный в «Дневнике» (грядущее освобождении Европы от коммунизма), после 1917 года разошелся с реальностью. Как раз Россия-то и не устояла в христианстве, как раз она оказалась добычей «багряного зверя», она отброшена назад, к варварству, став первой в истории антихристианской страной, да еще и с претензией на охват всего мира. Позиция ее перешла к Западу. Это очевидно. Но на тему о миссии России Достоевский оставил и свои предчувствия, свои пророчества. У них другой тон, они сливаются с перспективой, намеченной тайновидцем Иоанном, и речь в них только о слове, о новом слове, которое скажет Восток человечеству на исходе апокалипсических времен, чтоб повести к указанной Христом неведомой вершине. Последний раз звучали они в Пушкинской речи и в «Братьях Карамазовых». Как относится к ним?
Пророчества остаются в силе. Это становится ясным сразу, как только мы обращаем внимание на фундаментальный факт: для Достоевского русский народ немыслим вне православия, а православный для него - тот, кто хранит в себе образ Христов, неискаженный, во всей чистоте. Здесь та же логика, что у апостола Павла: «тот иудей, кто внутренне таков, и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве». Отсюда, разумеется, следует вывод, соответствующий наблюдаемой картине: торжество коммунизма, став концом христианства в коллективном сознании, стало и концом русского народа (народ уцелел лишь в биологическом смысле). Россия, жившая 900 лет - от Крещения, распята большевиками, она сгинула - в революционном пожаре, в расстрельных рвах и лагерной пыли, в мерзости коммунистического строительства. Началась другая Россия - советская.
Идейные полюса поменялись местами: Запад стал оплотом христианства. Все оценки соседних народов, сделанные Достоевским в контексте рассуждений о подготовке России к противодействию коммунизму, перестали соответствовать действительности. Католическая Польша явилась первым щитом христианской Европы, германцы остановили экспансию «багряного зверя», англосаксы измотали чудовище в Холодной войне.
А это ли не предпосылка исполнения пророчества о спасительной миссии, если мы знаем, как жадно тянулась отступавшая от христианства Европа к социализму в начале ХХ века, и ясно видим, чем заканчивается сейчас, сто лет спустя, на российском пространстве строительство «нового мира»? Сооруженное по «науке» здание (в сущности, Вавилонская башня), даже при желании войти в сообщество нормальных стран, не может этого сделать - продолжает неудержимо разрушаться, вписывая в историю беспрецедентные картины разложения и вымирания, ставя рекорды духовного опустошения, интенсивности убийств и самоубийств.
Но это не всё… Достоевский предсказал, что разрушение здания «нового общества» совершится «под проклятиями человечества». И на сегодняшний день действительно есть основания ожидать нечто в этом роде, вплоть до вмешательства - на последнем этапе, в силу необходимости прекратить воцарившийся хаос. А такое вмешательство, чтобы стать эффективным, непременно потребует удара в корень зла, то есть налицо потрясающая возможность - суд над коммунизмом! Может случиться так, что катастрофа ХХ века предстанет, наконец, в своем истинном свете, что величайшие в истории преступления будут осуждены, а первопричина их - осознана. Будет понято предостережение пророка о результатах, которых достигает ум человеческий, «раз отвергнув Христа». И в первую очередь - понято русскими.
Не это ли та «великая правда», ради которой погибла Россия?.. Вспомним эпиграф, выбранный Достоевским к своему последнему пророческому роману: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода».
За всю историю России случай тесного сближения ее всемирно признанного писателя и мыслителя с представителями династии был один, но - замечательно яркий, ибо гений, предложивший династии свое перо, не просто вышел из низов, он ряд лет числился лишенным всех прав состояния каторжником. Если же учесть, что лишение прав последовало по делу об антигосударственной пропаганде, тогда как никакого политического переворота в стране не произошло, то случай представляется поистине уникальным. И, тем не менее, обращать внимание на него не принято. Старая советская традиция! Освещая биографию великого писателя, вошло в обычай, если и упоминать о сближении с царствующим домом, то как об эпизоде второстепенном и даже бросающем тень. Мол, обусловлен карьерными соображениями. Напрямик об этом возвестил стране и миру авторитетный достоевед эпохи коммунистического строительства Л. П. Гроссман, заложив тем основу для злопыхательства многочисленных ненавистников Достоевского. Что же касается почитателей, то - своеобразие их мнения, как правило, лишь в том, что они версию Гроссмана принимают по умолчанию.
А между тем письма, личные записи и опубликованные тексты Достоевского дают исчерпывающее объяснение происшедшего совсем в другом ключе. Они отчетливо указывают на весьма красноречивую идейную эволюцию. Началась она с того, что писатель, в вопиющем противоречии с мнением интеллектуальной элиты своего времени, узрел в социализме религию смерти и разрушения - антихристианство. Затем пришел к сознанию необходимости сопротивления и, наконец, к напряженному поиску путей борьбы. Особую тревогу вызвала развернутая Интернационалом проповедь новейшего варианта антихристианской идеологии - коммунизма. На почве этой тревоги Достоевский в 1868 году, по собственному признанию, «окончательно стал для России совершенным монархистом», а далее, в 1870 - 71 годах, произошло самое главное - писателя постигло какое-то озарение. Только так можно понять выход в тот момент из-под его пера романа «Бесы».
Дело в том, что 47 лет спустя люди вдруг стали узнавать в этом романе события, происходящие на их глазах. По словам философа Н. А. Бердяева, при чтении «охватывает жуткое чувство», ибо «невероятно, как можно было всё так предвидеть и предсказать. В маленьком городе, во внешне мелких масштабах давно уже разыгралась русская революция и вскрылись ее духовные первоосновы».
Как раз, написав «Бесы», Достоевский начал сближение с представителями династии - он преподнес роман наследнику российского престола. В советском литературоведении, благодаря Гроссману, утвердилось мнение, что инициатором этого шага был «реакционный» политический деятель К. П. Победоносцев. Но последние исследования опровергают версию шефства сановника над писателем. Есть основания полагать, что скорее Достоевский использовал Победоносцева, чем он его. А о том, зачем понадобилось автору «Бесов» обратиться к будущему императору Александру III, можно догадаться, например, по рассуждению о грядущем торжестве коммунизма, появившемуся у него в личной записной книжке год спустя. Отметив для себя неизбежность этой «крайней точки удаления от Царства Небесного», писатель в горестном раздумье посетовал: «…торжества надо ждать. Его, однако же, никто не ждет из правящих судьбами мира сего».
Следующий шаг Достоевский предпринял в ноябре 1876 года, обратившись к наследнику с просьбой регулярно высылать ему все номера своего нового периодического издания - «Дневника писателя». А это, если учесть, что представляла собой политическая аналитика «Дневника», в значительной мере уже раскрывает замысел, указывает на преследуемую цель.
В «Дневнике» ведь излагался прогноз политической обстановки в Европе на ближайшие десятилетия. Основываясь на тенденциях, сложившихся в итоге франко-прусской войны, и на своей концепции трех культурных зон (католической, протестантской и православной), Достоевский предсказывал, во-первых, общеевропейскую войну. Она, предупреждал он, разразится внезапно, по причине конфликта между Францией и Германией, и откроет эпоху грандиозных исторических перемен. Главное событие эпохи - вспышка европейской коммунистической революции на почве разгрома Франции в войне. Вспыхнет она, говорилось в «Дневнике», при содействии католического духовенства во главе с папой, которое в расчете на восстановление своей светской власти развернет проповедь коммунизма, замаскированного под христианство.
Попутно с этим прогнозом намечался внешнеполитический курс России. Достоевский указывал: избежать втягивания страны в мировую войну и революцию позволит дружба с Германией. Важно помнить, что враг православного Востока - католический Запад с Францией во главе, тогда как протестантская Германия послужит щитом, если предоставить ей на Западе полную свободу рук. Поэтому надлежит незамедлительно наладить вечные дружественные отношения с немцами, а затем - копить силы в ожидании революционного взрыва в Европе. Ибо коммунизм станет для России историческим вызовом. Отнюдь не Германия остановит чудовище: «остановит и победит его воссоединенный Восток и новое слово, которое скажет он человечеству».
Нельзя не отметить, оценивая состоятельность излагавшегося в «Дневнике» прогноза, что, в сущности, то же самое предсказывали в те годы Маркс и Энгельс - с той лишь разницей, что чудовищем в их глазах была Россия. Они боялись, что, когда в Европе начнется революция, «придут казаки». Именно поэтому зазвучала у социал-демократов тема свержения «царизма» как необходимого предварительного условия «освобождения европейского пролетариата». Достоевский, таким образом, как раз на ту опасность указал и как раз те рекомендации дал, о коих необходимо надо было знать наследнику российского престола. Ибо вряд ли кто-нибудь станет сейчас возражать, что если бы не заключенный Александром III военный союз с Францией, революция в России не разразилась бы.
Естественно возникает вопрос: а зачем нужно было Достоевскому заботиться о предотвращении революции в России, если, как показал потомкам роман «Бесы», он будущее страны на удивление точно предвидел?
Логически безупречный ответ появляется сразу, как только мы сообразим, что открытое предсказание гибели России было бы подарком революционерам. Христианский публицист позволить себе такого ни в коем случае не мог (кстати, важно иметь в виду, что распространенные среди людей, не читающих Достоевского, «цитаты из Дневника писателя» с предсказанием русской революции - фальшивки). Отстаивая христианский идеал, естественно было не заявлять о предстоящей катастрофе, а звать страну к сопротивлению и - изыскивать возможности спасения даже вопреки доводам рассудка. Ничуть не мешал такой позиции и пророческий дар, ибо всемогущ Бог, а не пророк: знание судьбы человечества, которым пророк может располагать, - род предчувствия, не более.
А Достоевский был пророком, предчувствие гибели России он имел. И даже многие детали этой катастрофы прозревал. На то есть три несомненных указания.
Первое - внезапная смерть за месяц до перехода власти над Империей к человеку, поверившему в его дар. Писатель уже прочно входил в придворные и правительственные круги, пользовался почтительным вниманием у младших Романовых, играя роль их идейного наставника. Только-только начался его личный контакт с наследником престола и цесаревной. Достоевскому, вне всякого сомнения, предстояло стать неофициальным советником Александра III и, значит, повлиять на ход событий. Ведь тогда, в канун трагедии 1 марта, ему было еще 59 лет…
И, как ни странно, невозможность сделать то, чего он хотел, удержать Россию от втягивания в роковую войну, подчеркнута рассказом свидетеля (Анны Григорьевны) о последних часах его жизни. Случилось так, что Федор Михайлович за несколько часов до конца почувствовал приближение смерти, а когда жена попыталась убедить его в ложности предчувствия, настроить на выздоровление, он в задумчивости раскрыл настольное Евангелие (оно часто служило ему средством разрешения тревожных сомнений). Выпали слова: «Но Иисус сказал ему в ответ: не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить великую правду».
Второе указание мы находим в тексте последнего романа Достоевского «Братья Карамазовы». Там в символическом изложении одним из братьев всеобщей истории приоткрывается совсем другая картина водворения коммунизма, нежели в «Дневнике». Исходный пункт ее - бунт против Церкви: бунтовщики разрушают храмы и заливают кровью землю. Этот акт задает сквозную тему последующих событий: торжество «науки», строительство Вавилонской башни идет на фоне долгих и упорных гонений на христиан. Они продолжаются до тех пор, пока строители не осознают, наконец, ничтожество своей «науки» и тщетность своих усилий. Только когда это происходит, когда строительство терпит крах, государство, сооружавшее Башню («зверь багряный»), обращается к духовенству за помощью. И - получает ее: обманувшая, не оправдавшая ожиданий «наука» заменяется христианской религией, приспособленной для целей того же государства. Духовенство садится на «зверя».
Кстати, фраз, свидетельствующих о принадлежности этого духовенства к католичеству, в первоначальном тексте Достоевского не было. Они введены по цензурным соображениям. Редактор журнала, публиковавшего роман, не хотел, чтобы в теме далеко идущей вовлеченности христианства в политику можно было усмотреть намек на Православную Церковь. Об этом сообщает в своих воспоминаниях ближайший помощник редактора Д. Н. Любимов (Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников. Т. 2. М., 1990. С. 412).
Ну а третье и, пожалуй, самое яркое указание на пророческий дар Достоевского заключается в том факте, что коммунистическую революцию в России не сумел предвидеть ни один политический аналитик. Все были убеждены: революция произойдет в Европе. Даже Троцкий и Ленин отводили России не более чем роль запала европейского взрыва и после 1917 года решительно не понимали, что происходит. Вынужденные приступить к строительству «нового мира», они, вопреки своим расчетам, перевели революционное брожение на Западе в русло заинтересованного наблюдения за «социалистическим экспериментом русских». То есть прежний, изученный ход мировых событий изменился - началась советская история, реализовалась возможность, которая никогда никому не приходила в голову.
Сомневаться в подоплеке такого положения дел вряд ли уместно. Конечно же: предвидеть революцию в России, опираясь на предшествующий опыт (прогнозировать ее), было попросту нельзя - исторический процесс с этой революцией вышел из установившегося русла, состоялась бифуркация. И, значит, картины, узнанные читателями в романе «Бесы» после 1917 года и в романе «Братья Карамазовы» после 1991-го, созданы могли быть только пророком.
Но раз так, то встает главный вопрос - о предчувствиях писателем спасительной миссии России. Именно о предчувствиях, не о прогнозах. Прогноз, высказанный в «Дневнике» (грядущее освобождении Европы от коммунизма), после 1917 года разошелся с реальностью. Как раз Россия-то и не устояла в христианстве, как раз она оказалась добычей «багряного зверя», она отброшена назад, к варварству, став первой в истории антихристианской страной, да еще и с претензией на охват всего мира. Позиция ее перешла к Западу. Это очевидно. Но на тему о миссии России Достоевский оставил и свои предчувствия, свои пророчества. У них другой тон, они сливаются с перспективой, намеченной тайновидцем Иоанном, и речь в них только о слове, о новом слове, которое скажет Восток человечеству на исходе апокалипсических времен, чтоб повести к указанной Христом неведомой вершине. Последний раз звучали они в Пушкинской речи и в «Братьях Карамазовых». Как относится к ним?
Пророчества остаются в силе. Это становится ясным сразу, как только мы обращаем внимание на фундаментальный факт: для Достоевского русский народ немыслим вне православия, а православный для него - тот, кто хранит в себе образ Христов, неискаженный, во всей чистоте. Здесь та же логика, что у апостола Павла: «тот иудей, кто внутренне таков, и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве». Отсюда, разумеется, следует вывод, соответствующий наблюдаемой картине: торжество коммунизма, став концом христианства в коллективном сознании, стало и концом русского народа (народ уцелел лишь в биологическом смысле). Россия, жившая 900 лет - от Крещения, распята большевиками, она сгинула - в революционном пожаре, в расстрельных рвах и лагерной пыли, в мерзости коммунистического строительства. Началась другая Россия - советская.
Идейные полюса поменялись местами: Запад стал оплотом христианства. Все оценки соседних народов, сделанные Достоевским в контексте рассуждений о подготовке России к противодействию коммунизму, перестали соответствовать действительности. Католическая Польша явилась первым щитом христианской Европы, германцы остановили экспансию «багряного зверя», англосаксы измотали чудовище в Холодной войне.
А это ли не предпосылка исполнения пророчества о спасительной миссии, если мы знаем, как жадно тянулась отступавшая от христианства Европа к социализму в начале ХХ века, и ясно видим, чем заканчивается сейчас, сто лет спустя, на российском пространстве строительство «нового мира»? Сооруженное по «науке» здание (в сущности, Вавилонская башня), даже при желании войти в сообщество нормальных стран, не может этого сделать - продолжает неудержимо разрушаться, вписывая в историю беспрецедентные картины разложения и вымирания, ставя рекорды духовного опустошения, интенсивности убийств и самоубийств.
Но это не всё… Достоевский предсказал, что разрушение здания «нового общества» совершится «под проклятиями человечества». И на сегодняшний день действительно есть основания ожидать нечто в этом роде, вплоть до вмешательства - на последнем этапе, в силу необходимости прекратить воцарившийся хаос. А такое вмешательство, чтобы стать эффективным, непременно потребует удара в корень зла, то есть налицо потрясающая возможность - суд над коммунизмом! Может случиться так, что катастрофа ХХ века предстанет, наконец, в своем истинном свете, что величайшие в истории преступления будут осуждены, а первопричина их - осознана. Будет понято предостережение пророка о результатах, которых достигает ум человеческий, «раз отвергнув Христа». И в первую очередь - понято русскими.
Не это ли та «великая правда», ради которой погибла Россия?.. Вспомним эпиграф, выбранный Достоевским к своему последнему пророческому роману: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода».