Бежим
Бежим. Бежим, оставляем все так: переполненная пепельница, остановившиеся часы, живущая собственной жизнью форточка. Вон замерзла за ночь на подоконнике вода, и веселые пьяные буквы пляшут в открытом блокноте; свалены кучей в углу какие-то посторонние книжки, скомканные купюры, мертвые айподы, уютный коричневый шарф. Словно примазываются ко вчерашнему полупустые рюмки, и грязные ножи, и едва слышные короткие гудки из снятой трубки старого, обиженного городского телефона - набери номер, попробуй, шагни в эту гулкую черную пустоту, окликни, тронь за плечо: каково там? Нет, тишина в ответ: ломится, ломится в затылок фальшивое, но настойчивое утро, и звук чемоданной молнии, и гудок нетерпеливого такси, и звон связки с ключами, и выстуженная лестница. Оставляем, бежим.
Бежим, и несутся следом бессмысленные, впопыхах и наотмашь прожитые годы: тусклым взглядом по календарю, в переполненный мусорный контейнер ненужную теперь сим-карту, диски с гигабайтами фотографий, и почерневший от злости портфель вместе с суетливым, жадным его нутром: мятыми визитками, важным разбухшим ежедневником да полупустыми сигаретными пачками. И - понеслись мимо многообещающими всполохами фонарные столбы, замелькала разметка, и чемодан нетерпеливо подпрыгивает в багажнике, и красный, будто прострелен, посадочный талон, и судорожный глоток виски, и взлет в дождливую ночь, где ни печалей, ни восторгов, ни криков, ни горячего шепота; непрозрачные очки, ледяная тишина, повисшая безвольно кисть, осознание расстояния. Ведь что-то и помнил я про этот ноябрь: осколки бокала в руке, и красное вино, струящееся, струящееся по белоснежному рукаву, смешивающееся с кровью, смешивающееся с гулким хохотом, с телефонными трелями, с самым первым “никогда”, с чем-то еще, уже нецензурным, но пока еще настоящим, живым и искренним. Что позади? Твои ночные истерики, твои вульгарные подруги, твой голос, возникающий на автоответчике ближе к шести утра, хлопок входной двери, туфли на комоде, недопитая бутылка коньяка в бардачке, и многоэтажные секреты, и ты была у мамы, и молчание сутками, и прическа под мальчика, и “ненавижу” губной помадой на холодильнике. Еще? Мои исчезновения, мои зашифрованные фантомы в записной книжке, и прятать кредитки, и спать за покерным столом, и звать ночью в ближайший кабак давно забытых знакомых, и просыпаться к трем, и больше всего бояться криков твоей мамы или остаться с чистым листом бумаги один на один. Тень одиночества, разорванный конверт, адрес, который нашел бы и наощупь - нет, нет, прочь: оставляем, бежим.
И очень, очень просто: всего-то на двоих один пляж, одна избушка, луна, смотри-ка, - тоже одна, старается, а куда ей деться. Надо добавить тепла, приглушить светильники, тихо-тихо спросить: как ты? как ты? - и можно даже не ждать ответа, а идти на веранду. Почистить рыбу, порезать овощи, спрятать в плетеную корзину вино: нарочно долго курить, думать, курить, поглядывать неохотно на восток, курить, с собой о чем-то уже и совсем пустяковом разговаривать. Приоткрыть дверь: спишь? А я не буду, у меня уйма дел: отнести наверх чемоданы, расставить книги, подождать, пока вскипит вода. Поправить шторы, чтоб не пробивался в комнаты ранний солнечный свет, собрать на скрипящем столе компьютер с планшетом, повесить на рассохшиеся вешалки простые льняные вещи. Есть такое ощущение: когда позади длинная и опостылевшая дорога, когда хочется остановиться, лечь прямо здесь и проспать, пропустить лет сразу несколько, когда время вдруг резко тормозит, исчезают лица, высыхают слезы, кончаются слова - а ты стоишь и глупо улыбаешься, понимая, что весь мир этот, бесформенный и серый, не стоит одной человеческой жизни - той самой, что, обхватив подушку, сопит в соседней комнате с легкомысленными желтыми занавесками. И тогда плевать на всех остальных, разрастаются крылья, исчезают границы, и мы рождаемся снова, и раскрываем объятия, и видим впервые, и чувствуем не как все, и верим, и ждем, и любим отчаянно, и смотрим, как в последний раз, и бежим.
Бежим, и несутся следом бессмысленные, впопыхах и наотмашь прожитые годы: тусклым взглядом по календарю, в переполненный мусорный контейнер ненужную теперь сим-карту, диски с гигабайтами фотографий, и почерневший от злости портфель вместе с суетливым, жадным его нутром: мятыми визитками, важным разбухшим ежедневником да полупустыми сигаретными пачками. И - понеслись мимо многообещающими всполохами фонарные столбы, замелькала разметка, и чемодан нетерпеливо подпрыгивает в багажнике, и красный, будто прострелен, посадочный талон, и судорожный глоток виски, и взлет в дождливую ночь, где ни печалей, ни восторгов, ни криков, ни горячего шепота; непрозрачные очки, ледяная тишина, повисшая безвольно кисть, осознание расстояния. Ведь что-то и помнил я про этот ноябрь: осколки бокала в руке, и красное вино, струящееся, струящееся по белоснежному рукаву, смешивающееся с кровью, смешивающееся с гулким хохотом, с телефонными трелями, с самым первым “никогда”, с чем-то еще, уже нецензурным, но пока еще настоящим, живым и искренним. Что позади? Твои ночные истерики, твои вульгарные подруги, твой голос, возникающий на автоответчике ближе к шести утра, хлопок входной двери, туфли на комоде, недопитая бутылка коньяка в бардачке, и многоэтажные секреты, и ты была у мамы, и молчание сутками, и прическа под мальчика, и “ненавижу” губной помадой на холодильнике. Еще? Мои исчезновения, мои зашифрованные фантомы в записной книжке, и прятать кредитки, и спать за покерным столом, и звать ночью в ближайший кабак давно забытых знакомых, и просыпаться к трем, и больше всего бояться криков твоей мамы или остаться с чистым листом бумаги один на один. Тень одиночества, разорванный конверт, адрес, который нашел бы и наощупь - нет, нет, прочь: оставляем, бежим.
И очень, очень просто: всего-то на двоих один пляж, одна избушка, луна, смотри-ка, - тоже одна, старается, а куда ей деться. Надо добавить тепла, приглушить светильники, тихо-тихо спросить: как ты? как ты? - и можно даже не ждать ответа, а идти на веранду. Почистить рыбу, порезать овощи, спрятать в плетеную корзину вино: нарочно долго курить, думать, курить, поглядывать неохотно на восток, курить, с собой о чем-то уже и совсем пустяковом разговаривать. Приоткрыть дверь: спишь? А я не буду, у меня уйма дел: отнести наверх чемоданы, расставить книги, подождать, пока вскипит вода. Поправить шторы, чтоб не пробивался в комнаты ранний солнечный свет, собрать на скрипящем столе компьютер с планшетом, повесить на рассохшиеся вешалки простые льняные вещи. Есть такое ощущение: когда позади длинная и опостылевшая дорога, когда хочется остановиться, лечь прямо здесь и проспать, пропустить лет сразу несколько, когда время вдруг резко тормозит, исчезают лица, высыхают слезы, кончаются слова - а ты стоишь и глупо улыбаешься, понимая, что весь мир этот, бесформенный и серый, не стоит одной человеческой жизни - той самой, что, обхватив подушку, сопит в соседней комнате с легкомысленными желтыми занавесками. И тогда плевать на всех остальных, разрастаются крылья, исчезают границы, и мы рождаемся снова, и раскрываем объятия, и видим впервые, и чувствуем не как все, и верим, и ждем, и любим отчаянно, и смотрим, как в последний раз, и бежим.