Мальчик с омской крыши
Не отпускает разговор о двух художниках Добровых, который начали в Музее. Как-то особенно взволновало, что Геннадий Добров провел свое детство в нашем городе.
И самое главное, именно в те годы к нему пришло ощущение трагичности жизни, он очень рано принял в себя ее боль.
Гена Гладунов (тогда он еще не был Добровым) приехал в Москву тринадцатилетним, поступил в среднюю художественную школу им. В.Сурикова (на фотографии он крайний справа).
Но продолжал рисовать омские улочки и домишки.
Смотрю, каким был город 60 лет назад, и так все узнаваемо и близко.
Из биографии Г.Доброва (http://gennady-dobrov.ru/):
"Послевоенная Сибирь...
Многолюдный шумный «Казачий» базар на окраине Омска (уточню - в самом центре).
Нищие. Покалеченные войной недавние солдаты. Гармонь, смех... Дорога на кладбище, проходящая рядом. Духовой оркестр, траур, слёзы...
Пыль и босоногая детвора...
Наконец-то, после 7 лет разлуки с отцом-фронтовиком и скитаний матери с сынишкой по Дальнему Востоку, семья опять воссоединилась.
Отец
Родной дом на 2-й Линии
Родной дворик
Родители-художники работают в художественном фонде, Геннадий учится в школе, заботится о младших сёстрах, ходит за водой на водокачку, стоит в длинных очередях за керосином и хлебом...
Бегает рыбачить с товарищем на Омку и Иртыш...
И рисует, рисует с натуры каждый день. Мирная жизнь постепенно налаживается. Но будущий художник уже знает, что счастливы не все. Недалеко от дома находятся две психиатрические больницы…
Всю жизнь он помнил красный кирпичный 4-х этажный дом на соседней улице «1-ая линия», душераздирающие женские крики и рыдания, доносящиеся оттуда по вечерам, и появлявшиеся за решётками окон нелепые страдальческие фигуры наголо остриженных женщин в нижних сорочках. По дороге за водой он их видел каждый день, проходя мимо босиком с вёдрами и коромыслом. Их образы врезались в память и таинственно и мучительно преследовали душу впечатлительного мальчика. Знал он и то, что до войны в этой психбольнице лежала его мать..."
С матерью
Впечатления детства не могли не отозваться в знаменитом цикле "Автографы войны":
А Омск еще долго оставался таким, как в 40-е, и на том же Казачьем базаре и близлежащих улочках по-прежнему встречались те, для кого война не закончилась никогда...
Но представьте, "мальчик на крыше", такой светлый и поэтичный, стал одним из поводов лишить выпускника Московского художественного института его законного диплома:
"За полгода до защиты Геннадий показал своему руководителю Е.А.Кибрику 3 графических листа.
Первый же лист «Юный художник» удивил маститого педагога. К композиции 1-го плана и исполнению вопросов не было: на крыше сарая перед раскрытым этюдником сидит (в полупрофиль) босоногий курносый парнишка. Он заворожено смотрит вдаль на закат солнца, забыв и об этюде, и о кисточке в руке. Вокруг провинциальных домиков тянутся покосившиеся заборчики, соседка возится на огородной грядке…
«А где же тут советская действительность? - внезапно ошарашил вопросом Е.А.Кибрик. - Нет, так не годится. Сходите, Гена, в порт. Посмотрите, какие там стоят краны, какие баржи проплывают мимо с плакатами «Первый хлеб государству!». Это должно стать вторым планом рисунка, а не какое-то захолустье».
Следуя советам авторитетного наставника, Геннадий изменил все 3 рисунка. Когда он снова их принёс - Евгений Адольфович похвалил: «Теперь я вполне спокоен за ваш диплом».
Но не мог успокоиться сам Гена. «Так где же та правда жизни, к которой призывает педагог на занятиях? Разве я не имею права изобразить свой родной дом, любимые дворики в Омске. Причём здесь порт и баржи, которых и не видно с нашей крыши?» - мучительно думал он. Несколько дней студент ходил, как в воду опущенный.
«Значит так и суждено будет мне всю жизнь следовать советам авторитетов? А где же самостоятельность?»
Геннадий вернулся к первоначальным эскизам. Кибрик их посмотрел, но уже ничего не сказал. Но оказалось, что на ближайшем педсовете было принято решение - не допускать строптивого студента до защиты диплома".
Правда, через 10 лет тот же Евгений Адольфович Кибрик подсказал своему бывшему ученику главную тему его жизни, сказав: "Вот если бы вам удалось проникнуть на остров Валаам, да нарисовать там инвалидов войны - вот это был бы шум и гром в общественном мнении, эти бы рисунки прошли везде. Я там был, всё видел, но рисовать не мог, не моя это тема, я оптимист. А вам желаю успеха. Вперёд!"
Так летом 1974 года художник Геннадий Добров оказался на острове Валаам.
Поразительны строки из его писем к жене:
"Меня пугает, что ты так боишься всяких страданий, и так старательно от них отгораживаешься. Я тут вожу на коляске больных в баню, мою им руки и спину, таскаю их, перетаскиваю, вожу на коляске, помогаю, чем могу, и ничем не брезгую. И кушаю с ними вместе".
"Я возил свою натурщицу Симу Комиссарову 8 июля на кладбище в Сортавала, 8 км вёз её коляску по грунтовой дороге до кладбища, да 8 км обратно".
Разведчица Серафима Комиссарова. Сражалась в партизанском отряде в Белоруссии. Во время выполнения задания зимней ночью вмерзла в болото, где ее нашли только утром и буквально вырубили изо льда.
"А теперь Юра Писарев (с Никольского) просит, чтобы я его свёз в Кемери (16 км от Сартавала) к больной сестре в психбольницу на 2 дня. И я не могу отказать, хотя может дирекция ещё не разрешит. Другой Юра, парализованный, просит, чтобы я его снёс в лес на муравейник (я один раз его носил на себе, ещё хочет). Я вожу больных в баню и из бани, вообще, всем слуга. Все удивляются, что за человек, первый раз, говорят, такого видим. Художник, интеллигент, а такой простой. Один пьяный инвалид говорит мне: «Спасибо за внимание к людям». Все предлагают мне выпить 10 раз на день…, но я от всего отказываюсь… Ведь этот остров был святой…"
"Несколько дней (вечеров) провёл на Никольском острове среди психохроников. Возил своего друга Юру Писарева на коляске на улицу. У него ни руки, ни ноги не двигаются. Я привёз на Никольский остров коляску, и его перетаскивал в коляску, а потом вёз к церкви. Там мы сидели и смотрели, как солнце садится в тучи. Уже в озеро солнце не садится с июня (всё время тучи). А потом я его вёз обратно в палату. А один раз приехал к нему на лодке, и сначала вывезли его на коляске, потом на руках по крутому скалистому берегу спускали его в лодку. И так же обратно… Катал его по озеру, и мы беседовали… Он тут самый умный".
Работы Геннадия Доброва - это боль. Вот семья Лобачевых. Василий Лобачев оборонял Москву, был ранен. Из-за гангрены ему ампутировали руки и ноги. И стал бы он совсем беспомощным, если бы не жена Лидия, тоже во время войны потерявшая обе ноги. А так зажили, поддерживая друг друга, и даже родили двух сыновей.
На фотографии видно, как жизнь и сами люди боль сглаживают.
А художник - обнажает. Даже в улыбке и преодолении - боль.
И еще неожиданные слова об Омске из интервью художника.
В 80-х годах он 5 раз бывал в Афганистане.
«Я часто задумывался, почему меня так тянет в Афганистан. И понял. Он напоминает послевоенный Омск - город, где прошло моё детство. Такая же пыль, грязь, бедность, инвалиды, сидящие на рынках. И одновременно доверчивость, открытость людей, от которой в нашей жизни практически ничего не осталось».
И самое главное, именно в те годы к нему пришло ощущение трагичности жизни, он очень рано принял в себя ее боль.
Гена Гладунов (тогда он еще не был Добровым) приехал в Москву тринадцатилетним, поступил в среднюю художественную школу им. В.Сурикова (на фотографии он крайний справа).
Но продолжал рисовать омские улочки и домишки.
Смотрю, каким был город 60 лет назад, и так все узнаваемо и близко.
Из биографии Г.Доброва (http://gennady-dobrov.ru/):
"Послевоенная Сибирь...
Многолюдный шумный «Казачий» базар на окраине Омска (уточню - в самом центре).
Нищие. Покалеченные войной недавние солдаты. Гармонь, смех... Дорога на кладбище, проходящая рядом. Духовой оркестр, траур, слёзы...
Пыль и босоногая детвора...
Наконец-то, после 7 лет разлуки с отцом-фронтовиком и скитаний матери с сынишкой по Дальнему Востоку, семья опять воссоединилась.
Отец
Родной дом на 2-й Линии
Родной дворик
Родители-художники работают в художественном фонде, Геннадий учится в школе, заботится о младших сёстрах, ходит за водой на водокачку, стоит в длинных очередях за керосином и хлебом...
Бегает рыбачить с товарищем на Омку и Иртыш...
И рисует, рисует с натуры каждый день. Мирная жизнь постепенно налаживается. Но будущий художник уже знает, что счастливы не все. Недалеко от дома находятся две психиатрические больницы…
Всю жизнь он помнил красный кирпичный 4-х этажный дом на соседней улице «1-ая линия», душераздирающие женские крики и рыдания, доносящиеся оттуда по вечерам, и появлявшиеся за решётками окон нелепые страдальческие фигуры наголо остриженных женщин в нижних сорочках. По дороге за водой он их видел каждый день, проходя мимо босиком с вёдрами и коромыслом. Их образы врезались в память и таинственно и мучительно преследовали душу впечатлительного мальчика. Знал он и то, что до войны в этой психбольнице лежала его мать..."
С матерью
Впечатления детства не могли не отозваться в знаменитом цикле "Автографы войны":
А Омск еще долго оставался таким, как в 40-е, и на том же Казачьем базаре и близлежащих улочках по-прежнему встречались те, для кого война не закончилась никогда...
Но представьте, "мальчик на крыше", такой светлый и поэтичный, стал одним из поводов лишить выпускника Московского художественного института его законного диплома:
"За полгода до защиты Геннадий показал своему руководителю Е.А.Кибрику 3 графических листа.
Первый же лист «Юный художник» удивил маститого педагога. К композиции 1-го плана и исполнению вопросов не было: на крыше сарая перед раскрытым этюдником сидит (в полупрофиль) босоногий курносый парнишка. Он заворожено смотрит вдаль на закат солнца, забыв и об этюде, и о кисточке в руке. Вокруг провинциальных домиков тянутся покосившиеся заборчики, соседка возится на огородной грядке…
«А где же тут советская действительность? - внезапно ошарашил вопросом Е.А.Кибрик. - Нет, так не годится. Сходите, Гена, в порт. Посмотрите, какие там стоят краны, какие баржи проплывают мимо с плакатами «Первый хлеб государству!». Это должно стать вторым планом рисунка, а не какое-то захолустье».
Следуя советам авторитетного наставника, Геннадий изменил все 3 рисунка. Когда он снова их принёс - Евгений Адольфович похвалил: «Теперь я вполне спокоен за ваш диплом».
Но не мог успокоиться сам Гена. «Так где же та правда жизни, к которой призывает педагог на занятиях? Разве я не имею права изобразить свой родной дом, любимые дворики в Омске. Причём здесь порт и баржи, которых и не видно с нашей крыши?» - мучительно думал он. Несколько дней студент ходил, как в воду опущенный.
«Значит так и суждено будет мне всю жизнь следовать советам авторитетов? А где же самостоятельность?»
Геннадий вернулся к первоначальным эскизам. Кибрик их посмотрел, но уже ничего не сказал. Но оказалось, что на ближайшем педсовете было принято решение - не допускать строптивого студента до защиты диплома".
Правда, через 10 лет тот же Евгений Адольфович Кибрик подсказал своему бывшему ученику главную тему его жизни, сказав: "Вот если бы вам удалось проникнуть на остров Валаам, да нарисовать там инвалидов войны - вот это был бы шум и гром в общественном мнении, эти бы рисунки прошли везде. Я там был, всё видел, но рисовать не мог, не моя это тема, я оптимист. А вам желаю успеха. Вперёд!"
Так летом 1974 года художник Геннадий Добров оказался на острове Валаам.
Поразительны строки из его писем к жене:
"Меня пугает, что ты так боишься всяких страданий, и так старательно от них отгораживаешься. Я тут вожу на коляске больных в баню, мою им руки и спину, таскаю их, перетаскиваю, вожу на коляске, помогаю, чем могу, и ничем не брезгую. И кушаю с ними вместе".
"Я возил свою натурщицу Симу Комиссарову 8 июля на кладбище в Сортавала, 8 км вёз её коляску по грунтовой дороге до кладбища, да 8 км обратно".
Разведчица Серафима Комиссарова. Сражалась в партизанском отряде в Белоруссии. Во время выполнения задания зимней ночью вмерзла в болото, где ее нашли только утром и буквально вырубили изо льда.
"А теперь Юра Писарев (с Никольского) просит, чтобы я его свёз в Кемери (16 км от Сартавала) к больной сестре в психбольницу на 2 дня. И я не могу отказать, хотя может дирекция ещё не разрешит. Другой Юра, парализованный, просит, чтобы я его снёс в лес на муравейник (я один раз его носил на себе, ещё хочет). Я вожу больных в баню и из бани, вообще, всем слуга. Все удивляются, что за человек, первый раз, говорят, такого видим. Художник, интеллигент, а такой простой. Один пьяный инвалид говорит мне: «Спасибо за внимание к людям». Все предлагают мне выпить 10 раз на день…, но я от всего отказываюсь… Ведь этот остров был святой…"
"Несколько дней (вечеров) провёл на Никольском острове среди психохроников. Возил своего друга Юру Писарева на коляске на улицу. У него ни руки, ни ноги не двигаются. Я привёз на Никольский остров коляску, и его перетаскивал в коляску, а потом вёз к церкви. Там мы сидели и смотрели, как солнце садится в тучи. Уже в озеро солнце не садится с июня (всё время тучи). А потом я его вёз обратно в палату. А один раз приехал к нему на лодке, и сначала вывезли его на коляске, потом на руках по крутому скалистому берегу спускали его в лодку. И так же обратно… Катал его по озеру, и мы беседовали… Он тут самый умный".
Работы Геннадия Доброва - это боль. Вот семья Лобачевых. Василий Лобачев оборонял Москву, был ранен. Из-за гангрены ему ампутировали руки и ноги. И стал бы он совсем беспомощным, если бы не жена Лидия, тоже во время войны потерявшая обе ноги. А так зажили, поддерживая друг друга, и даже родили двух сыновей.
На фотографии видно, как жизнь и сами люди боль сглаживают.
А художник - обнажает. Даже в улыбке и преодолении - боль.
И еще неожиданные слова об Омске из интервью художника.
В 80-х годах он 5 раз бывал в Афганистане.
«Я часто задумывался, почему меня так тянет в Афганистан. И понял. Он напоминает послевоенный Омск - город, где прошло моё детство. Такая же пыль, грязь, бедность, инвалиды, сидящие на рынках. И одновременно доверчивость, открытость людей, от которой в нашей жизни практически ничего не осталось».