Дмитрий или Мамай. Великое противостояние. Часть 2
Более ранние части смотрите по тэгу " Древняя Русь"
Когда уже обе армии были собраны, состоялась последняя попытка решить дело миром. Мамай послал к Дмитрию гонцов с требованием заплатить дань такого же размера, как Русь платила Джанибеку. Условие было заведомо невыполнимо, но Дмитрий, желая сберечь людей, предложил ордынцам посильную для христиан дань. Это было бы очень выгодно Москве: пожертвовав немногим, сохранить свою силу и выждать, пока ордынцы еще больше истощат свои силы в братоубийственных войнах за Сарай, а потом с легкостью сбросить иго. Однако Мамай торговаться не захотел и начал войну.
Беклярибек рассчитывал, что московская армия станет в оборону на северном берегу Оки, как это было в 1373 или 1379 годах, однако русская армия двинулась навстречу и перешла Дон, вступив в татарские земли. Тут, у слияния Дона и Непрядвы, было решено дать бой.
Русская армия была разделена на шесть отрядов-полков: сторожевой, передовой, большой, полк правой руки, левой руки и засадный. Впереди были выдвинуты конные разведчики под командованием Семена Мелика, которые должны были обнаружить противника и следить за его перемещениями. Именно этот отряд первым и столкнулся с татарами. В «Сказании о мамаевом побоище» говорится: «Разведчики же поторапливают, ибо уже близко поганые и все приближаются. А в шестом часу дня примчался Семен Мелик с дружиной своею, а за ним гналось множество татар; нагло гнались почти до нашего войска, но, лишь только русских увидели, возвратились быстро к царю и сообщили ему, что князья русские изготовились к бою у Дона. Ибо Божьим промыслом увидели великое множество людей снаряженных и сообщили царю… Семен же Мелик поведал князю великому: «Уже Мамай-царь на Гусин брод пришел, и одна только ночь между нами, ибо к утру он дойдет до Непрядвы. Тебе же, государю великому князю, следует сейчас изготовиться, чтоб не застали врасплох поганые».
Так и было сделано, весь вечер князь и воеводы расставляли полки на позиции. О том, что происходило в ночь перед битвой, нам известно благодаря автору «Сказания о мамаевом побоище», писавшему свою работу, основываясь на рассказах непосредственных участников битвы. «Осень тогда задержалась и днями светлыми еще радовала, была и в ту ночь теплынь большая и очень тихо, и туманы от росы встали. И сказал Дмитрий Волынец великому князю: «Хочу, государь, в ночь эту примету свою проверить»,- а уже заря померкла. Когда наступила глубокая ночь, Дмитрий Волынец, взяв с собою великого князя только, выехал на поле Куликово и, став между двумя войсками и поворотясь на татарскую сторону, услышал стук громкий, и клики, и вопль, будто торжища сходятся, будто город строится, будто гром великий гремит; с тылу же войска татарского волки воют грозно весьма, по правой стороне войска татарского вороны кличут и гомон птичий, громкий очень, а по левой стороне будто горы шатаются - гром страшный, по реке же Непрядве гуси и лебеди крыльями плещут, небывалую грозу предвещая. И сказал князь великий Дмитрию Волынцу: «Слышим, брат, - гроза страшная очень». И ответил Волынец: «Призывай, княже, Бога на помощь!» И повернулся он к войску русскому - и была тишина великая. Спросил тогда Волынец: «Видишь ли что-нибудь, княже?» - тот же ответил: «Вижу: много огненных зорь поднимается...» И сказал Волынец: «Радуйся, государь, добрые это знамения, только Бога призывай и не оскудевай верою!» И снова сказал: «И еще у меня есть примета проверить». И сошел с коня, и приник к земле правым ухом на долгое время. Поднявшись, поник и вздохнул тяжело. И спросил князь великий: «Что там, брат Дмитрий?» Тот же молчал и не хотел говорить ему, князь же великий долго понуждал его. Тогда он сказал: «Одна примета тебе на пользу, другая же - к скорби. Услышал я землю, рыдающую двояко: одна сторона, точно какая-то женщина, громко рыдает о детях своих на чужом языке, другая же сторона, будто какая-то дева, вдруг вскрикнула громко печальным голосом, точно в свирель какую, так что горестно слышать очень. Я ведь до этого много теми приметами битв проверил, оттого теперь и рассчитываю на милость Божию - молитвою святых страстотерпцев Бориса и Глеба, родичей ваших, и прочих чудотворцев, русских хранителей, я жду поражения поганых татар. А твоего христолюбивого войска много падет, но, однако, твой верх, твоя слава будет».
Гадавший князю Дмитрий Волынец - это прославленный московский воевода Дмитрий Боброк-Волынский. Он был внуком литовского князя Михаила-Кориата Гедиминовича, правившего на Волыни, но по неизвестным причинам не получил княжества и стал боярином сначала на службе в Суздальском княжестве, а затем переехал в Москву. Его женой стала сестра князя Дмитрия Ивановича, а он сам занял одно из первых мест в окружении московского правителя. На новом месте он проявил себя как один из лучших полководцев и не раз командовал московскими войсками, неизменно добиваясь успеха. В Куликовской битве он вместе с Владимиром Андреевичем Серпуховским возглавил засадный полк, которому было суждено переломить ход битвы.
Ранним утром восьмого сентября Дмитрий Иванович объехал свое войско, поднимая боевой дух воинов, а затем, перед началом боя князь совершил поступок, который ни до, ни после не совершал ни он сам, ни один из его предков или потомков. Дмитрий одел простой доспех и отправился биться, как простой воин, в передовой полк. Золоченый великокняжеский доспех надел на себя боярин Михаил Бренок. Он же встал на место Дмитрия Ивановича под знаменем.
Есть несколько версий объяснения этого поступка. Например, детективщик Александр Бушков написал, что князь таким образом … прятался, спасая свою жизнь! Такая версия не вызывает ничего, кроме улыбки. Интересно, есть ли еще люди, считающие что полк, принимающий на себя основной удар врага, является безопасным местом?
Публицист Юрий Мухин предложил другой вариант. По его мнению, которое он подтверждает примерами из европейской истории, вассалы должны были сражаться, пока был жив и свободен их сюзерен. Гибель полководца или падение его знамени расценивались как поражение, и войско имело моральное право разбегаться или сдаваться. После того, как Дмитрий ушел в ряды простых воинов, все знали, что смерть воина в золотых доспехах или падение знамени не означает гибели Великого князя. Так что дружинники все равно будут биться.
Следующее объяснение необычного поведения заключается в том, что таким поступком он отдавал себя на Божий суд. Ведь он был предан анафеме и, хотя считал себя правым, хотя получил благословение Сергия Радонежского, все равно зерно сомнений должно было быть в его душе. Поэтому, уходя в ряды простых воинов, не только поднимал их дух, но и сам хотел получить ответ от высших сил, правильно ли он поступал. Если выживет в круговороте бойни - значит анафема пустая формальность. Если нет, то, по крайней мере, он погибнет как простой воин, а его войско в бой поведут незатронутые проклятьем князья и бояре.
Именно такой точки зрения придерживается историк Лев Прозоров. В своем блоге он написал следующее: «Великий князь отлучен от церкви, его ставленник умер - что многими могло восприниматься как доказательство неугодности Митяя - и его покровителя! - Христу. Сам Дмитрий Иоаннович не мог не чувствовать себя более чем неуютно. Но Мамай и его орда не собирались считаться с этим. Орда шла на Русь. Орду надо было остановить - но как, если во главе войска стоит отлученный, неугодный богу князь-анафема?!
Сам князь Дмитрий, такой же средневековый христианин, как и большинство его подданных, не мог не думать об этом.
И вот, накануне битвы, великий князь решается на поразительный шаг. Он перелагает княжеские регалии на плечи друга, не задетого анафемой Киприана приближенного. Делается это в прямом смысле перед богом - перед ликом Спаса на черном московском знамени, ратной иконой Москвы. Теперь Христу не за что гневаться на московское войско - во главе его не отлученный, не анафема, а благоверный православный христианин. Сам же Дмитрий уходит простым воином в передний полк, отдавая себя на суд божий - не как князь, а как простой человек.
После боя, очнувшийся, он наверняка испытал большую радость, чем мы это представляем себе сейчас. Не просто лично он уцелел, не просто войско выиграло битву - бог явил волю, вседержитель рассудил, и признал его, Дмитрия, правым. Отлучение снято - снято волею высшею, чем воля митрополита и самого патриарха. Не только жизнь, не только победа - примирение с богом».
Как бы там ни было, Дмитрий Донской совершил подвиг, возглавив колонну, идущую во главе войска. Сильный боевой дух князя и готовность пожертвовать собой сыграли определенную роль - по войску пронеслось, что сам князь среди них, и это удвоило силы воинов и укрепило их боевой дух. Этот эффект был сродни тому, что испытали в 1941 году защитники Москвы, узнав, что Сталин остался в городе.
Когда уже обе армии были собраны, состоялась последняя попытка решить дело миром. Мамай послал к Дмитрию гонцов с требованием заплатить дань такого же размера, как Русь платила Джанибеку. Условие было заведомо невыполнимо, но Дмитрий, желая сберечь людей, предложил ордынцам посильную для христиан дань. Это было бы очень выгодно Москве: пожертвовав немногим, сохранить свою силу и выждать, пока ордынцы еще больше истощат свои силы в братоубийственных войнах за Сарай, а потом с легкостью сбросить иго. Однако Мамай торговаться не захотел и начал войну.
Беклярибек рассчитывал, что московская армия станет в оборону на северном берегу Оки, как это было в 1373 или 1379 годах, однако русская армия двинулась навстречу и перешла Дон, вступив в татарские земли. Тут, у слияния Дона и Непрядвы, было решено дать бой.
Русская армия была разделена на шесть отрядов-полков: сторожевой, передовой, большой, полк правой руки, левой руки и засадный. Впереди были выдвинуты конные разведчики под командованием Семена Мелика, которые должны были обнаружить противника и следить за его перемещениями. Именно этот отряд первым и столкнулся с татарами. В «Сказании о мамаевом побоище» говорится: «Разведчики же поторапливают, ибо уже близко поганые и все приближаются. А в шестом часу дня примчался Семен Мелик с дружиной своею, а за ним гналось множество татар; нагло гнались почти до нашего войска, но, лишь только русских увидели, возвратились быстро к царю и сообщили ему, что князья русские изготовились к бою у Дона. Ибо Божьим промыслом увидели великое множество людей снаряженных и сообщили царю… Семен же Мелик поведал князю великому: «Уже Мамай-царь на Гусин брод пришел, и одна только ночь между нами, ибо к утру он дойдет до Непрядвы. Тебе же, государю великому князю, следует сейчас изготовиться, чтоб не застали врасплох поганые».
Так и было сделано, весь вечер князь и воеводы расставляли полки на позиции. О том, что происходило в ночь перед битвой, нам известно благодаря автору «Сказания о мамаевом побоище», писавшему свою работу, основываясь на рассказах непосредственных участников битвы. «Осень тогда задержалась и днями светлыми еще радовала, была и в ту ночь теплынь большая и очень тихо, и туманы от росы встали. И сказал Дмитрий Волынец великому князю: «Хочу, государь, в ночь эту примету свою проверить»,- а уже заря померкла. Когда наступила глубокая ночь, Дмитрий Волынец, взяв с собою великого князя только, выехал на поле Куликово и, став между двумя войсками и поворотясь на татарскую сторону, услышал стук громкий, и клики, и вопль, будто торжища сходятся, будто город строится, будто гром великий гремит; с тылу же войска татарского волки воют грозно весьма, по правой стороне войска татарского вороны кличут и гомон птичий, громкий очень, а по левой стороне будто горы шатаются - гром страшный, по реке же Непрядве гуси и лебеди крыльями плещут, небывалую грозу предвещая. И сказал князь великий Дмитрию Волынцу: «Слышим, брат, - гроза страшная очень». И ответил Волынец: «Призывай, княже, Бога на помощь!» И повернулся он к войску русскому - и была тишина великая. Спросил тогда Волынец: «Видишь ли что-нибудь, княже?» - тот же ответил: «Вижу: много огненных зорь поднимается...» И сказал Волынец: «Радуйся, государь, добрые это знамения, только Бога призывай и не оскудевай верою!» И снова сказал: «И еще у меня есть примета проверить». И сошел с коня, и приник к земле правым ухом на долгое время. Поднявшись, поник и вздохнул тяжело. И спросил князь великий: «Что там, брат Дмитрий?» Тот же молчал и не хотел говорить ему, князь же великий долго понуждал его. Тогда он сказал: «Одна примета тебе на пользу, другая же - к скорби. Услышал я землю, рыдающую двояко: одна сторона, точно какая-то женщина, громко рыдает о детях своих на чужом языке, другая же сторона, будто какая-то дева, вдруг вскрикнула громко печальным голосом, точно в свирель какую, так что горестно слышать очень. Я ведь до этого много теми приметами битв проверил, оттого теперь и рассчитываю на милость Божию - молитвою святых страстотерпцев Бориса и Глеба, родичей ваших, и прочих чудотворцев, русских хранителей, я жду поражения поганых татар. А твоего христолюбивого войска много падет, но, однако, твой верх, твоя слава будет».
Гадавший князю Дмитрий Волынец - это прославленный московский воевода Дмитрий Боброк-Волынский. Он был внуком литовского князя Михаила-Кориата Гедиминовича, правившего на Волыни, но по неизвестным причинам не получил княжества и стал боярином сначала на службе в Суздальском княжестве, а затем переехал в Москву. Его женой стала сестра князя Дмитрия Ивановича, а он сам занял одно из первых мест в окружении московского правителя. На новом месте он проявил себя как один из лучших полководцев и не раз командовал московскими войсками, неизменно добиваясь успеха. В Куликовской битве он вместе с Владимиром Андреевичем Серпуховским возглавил засадный полк, которому было суждено переломить ход битвы.
Ранним утром восьмого сентября Дмитрий Иванович объехал свое войско, поднимая боевой дух воинов, а затем, перед началом боя князь совершил поступок, который ни до, ни после не совершал ни он сам, ни один из его предков или потомков. Дмитрий одел простой доспех и отправился биться, как простой воин, в передовой полк. Золоченый великокняжеский доспех надел на себя боярин Михаил Бренок. Он же встал на место Дмитрия Ивановича под знаменем.
Есть несколько версий объяснения этого поступка. Например, детективщик Александр Бушков написал, что князь таким образом … прятался, спасая свою жизнь! Такая версия не вызывает ничего, кроме улыбки. Интересно, есть ли еще люди, считающие что полк, принимающий на себя основной удар врага, является безопасным местом?
Публицист Юрий Мухин предложил другой вариант. По его мнению, которое он подтверждает примерами из европейской истории, вассалы должны были сражаться, пока был жив и свободен их сюзерен. Гибель полководца или падение его знамени расценивались как поражение, и войско имело моральное право разбегаться или сдаваться. После того, как Дмитрий ушел в ряды простых воинов, все знали, что смерть воина в золотых доспехах или падение знамени не означает гибели Великого князя. Так что дружинники все равно будут биться.
Следующее объяснение необычного поведения заключается в том, что таким поступком он отдавал себя на Божий суд. Ведь он был предан анафеме и, хотя считал себя правым, хотя получил благословение Сергия Радонежского, все равно зерно сомнений должно было быть в его душе. Поэтому, уходя в ряды простых воинов, не только поднимал их дух, но и сам хотел получить ответ от высших сил, правильно ли он поступал. Если выживет в круговороте бойни - значит анафема пустая формальность. Если нет, то, по крайней мере, он погибнет как простой воин, а его войско в бой поведут незатронутые проклятьем князья и бояре.
Именно такой точки зрения придерживается историк Лев Прозоров. В своем блоге он написал следующее: «Великий князь отлучен от церкви, его ставленник умер - что многими могло восприниматься как доказательство неугодности Митяя - и его покровителя! - Христу. Сам Дмитрий Иоаннович не мог не чувствовать себя более чем неуютно. Но Мамай и его орда не собирались считаться с этим. Орда шла на Русь. Орду надо было остановить - но как, если во главе войска стоит отлученный, неугодный богу князь-анафема?!
Сам князь Дмитрий, такой же средневековый христианин, как и большинство его подданных, не мог не думать об этом.
И вот, накануне битвы, великий князь решается на поразительный шаг. Он перелагает княжеские регалии на плечи друга, не задетого анафемой Киприана приближенного. Делается это в прямом смысле перед богом - перед ликом Спаса на черном московском знамени, ратной иконой Москвы. Теперь Христу не за что гневаться на московское войско - во главе его не отлученный, не анафема, а благоверный православный христианин. Сам же Дмитрий уходит простым воином в передний полк, отдавая себя на суд божий - не как князь, а как простой человек.
После боя, очнувшийся, он наверняка испытал большую радость, чем мы это представляем себе сейчас. Не просто лично он уцелел, не просто войско выиграло битву - бог явил волю, вседержитель рассудил, и признал его, Дмитрия, правым. Отлучение снято - снято волею высшею, чем воля митрополита и самого патриарха. Не только жизнь, не только победа - примирение с богом».
Как бы там ни было, Дмитрий Донской совершил подвиг, возглавив колонну, идущую во главе войска. Сильный боевой дух князя и готовность пожертвовать собой сыграли определенную роль - по войску пронеслось, что сам князь среди них, и это удвоило силы воинов и укрепило их боевой дух. Этот эффект был сродни тому, что испытали в 1941 году защитники Москвы, узнав, что Сталин остался в городе.