"У нас некорректная профессия"
Глубокий подробный материал - функции и роль журналистики, место и задачи журналиста в современном российском обществе? инструментарий журналиста etc. Выступление журналиста «Новой газеты» Елены Костюченко перед аудиторией в петербургском книжном магазине «Порядок слов» (июль 2011 года).
Пожалуй, наиболее современный и глубокий анализ ситуации; рекомендую не только представителям некогда «четвертой власти», но и блоггерам, которые хотят писать интересно и объективно. Не всё там бесспорно, но прочесть стоит. Бонусом вам будут вкусные истории из жизни репортёра :) которые я не привожу здесь.
Сам материал - порядка 60 тыс. знаков (правда, десятая примерно часть про лесбиянок )), я приведу тут реферативное изложение и несколько цитат.
На самом деле, мне кажется, что если можно сказать, что у новой социальной журналистики есть какая-то цель, то эта цель - дать голос каждому. Дать голос каждому вне зависимости от того, кто это: политик-революционер или проститутка трассовая, или беженка, которая работает на рынке, продает кинзу, или глухая актриса. Довольно сложно разговаривать с ними со всеми, довольно сложно их всех понимать. Но соблюдая какие-то простые правила, это можно делать.
Прежде всего, нужно ехать на место и общаться с людьми как можно плотнее.
Информационный повод должен формироваться журналистами, а не какой-то повесткой дня, которую формируют чиновники, или политики, или какие-то люди от бизнеса.
Журналист должен погружаться в среду, о которой он пишет. Если я в командировке могу поселиться не в гостинице, а у кого-нибудь из героев, или просто где-нибудь в городе на частной квартире, я стараюсь это делать. Потому что одно дело, когда ты живешь в гостинице, где там у тебя горничные, и чай по утрам, и все так красиво и чисто. А другое дело - когда ты живешь внутри среды, если ты много находишься рядом со своими героями, герои начинают расслабляться и проговаривать какие-то вещи, которые они бы не проговорили журналисту. Мне кажется, что расстояние между людьми, о которых ты пишешь, и тобой должно быть минимальным.
Журналист не имеет право на моральную оценку своих героев. Мораль, как и религия, это мое личное убеждение, к журналистике не имеет отношения. Это такая штука, про которую чем больше говоришь, тем меньше ее становится.
Фигня в том, что читатель, как правило, нас умнее, и когда выпускники журфака, или уже такие забронзовевшие журналисты, которые работают еще с Советского Союза, начинают ему рассказывать что-то за жизнь, читатель вполне себе имеет право сказать «какого черта я должен тебя слушать, какого черта я тебе должен верить, ты мне расскажи, что было, покажи, что было, я сделаю выводы сам». Когда ты начинаешь врать в мелочах, то начинает сыпаться все остальное.
Я стараюсь писать так, чтобы читатель мог делать эти выводы сам, и если мне хочется внести какую-то мысль, я прибегаю к более хитрому жульничеству: устраиваю определенным способом композицию или выстраиваю в определенном порядке эпизоды, чтобы, собственно, порядок поступления информации рождал в голове какую-то искру.
Мне кажется, что в репортаже точно нужно избегать слов «страшно», «ужасно», «возмутительно». Или наоборот «радостно», «полный восторг». Либо к этому моменту, когда ты пишешь слово «страшно», читателю уже страшно, либо ему не будет страшно, если ты напишешь слово «страшно» большими буквами двадцать раз.
Журналисты иногда вводят себя как героев в репортаж. Журналист - самый неинтересный герой в своем репортаже. Потому что журналист может писать о себе, собственно, не выходя из своей квартиры.
Репортажи выигрывают, когда есть фотография. Один из редакторов «Русского репортера» Дмитрий Соколов-Митрич написал о том, что фотография - это как воздух, которым дышит Ваш текст.
Когда пишешь текст, у всех свои примочки, кто-то представляет себе читателя, кто-то не представляет себе читателя, кто-то представляет себе своих родных и близких. Я всегда представляю себе попутчика в поезде, с которым я еду, и мне с ним хочется завести разговор, потому что у меня нет книжки. Ну, и, собственно, я с ним завожу разговор, но я понимаю, что когда ему будет неинтересно, он отвлечется. И потому я стараюсь рассказывать ему интересно, сжать, но при этом каким-то простым и понятным языком. И при этом не стараясь что-то врать и приукрашивать, потому что если попутчик в поезде поймет, что я перед ним Ваньку валяю, он лучше свою книжку почитает.
Мы абсолютно не знаем, что происходит в нашей стране. И даже о станице Кущевской - если кто не знает, этот случай стал федеральным вовсе не потому, что там одновременно убили 12 человек, четверо из которых были дети. Дело в том, что в тот день, это было 4 ноября, если я не ошибаюсь, в станицу приехала группа телевизионщиков с ОРТ, которые снимали сюжет для передачи «Жди меня» про сироту, которого нашли чудесным образом в этой станице в детском доме.
К сожалению, из-за того, что региональная пресса практически полностью уничтожена местными властями, мы ничего не знаем о том, что происходит в регионах. Не говоря уж о телевизионной картинке - реалистичная телевизионная картинка очень редко к нам приходит откуда-то из провинции. Отчасти это компенсируют блоги и интернет, но, прежде всего, блоги, которые действительно становятся просто неисчерпаемым источником тем для журналистов. Но при этом какие-то вещи не напишут в блоге никогда.
О функции журналистики. Мне не кажется, что журналистика имеет право какое-то воспитывать читателя. Особенно после того, что пережила журналистика сначала в конце 90-х, потом в 2000-х. Мы не имеем никакого морального права воспитывать читателя. Журналистика имеет функцию летописи, что ли. Мы фиксатор, мы ходячие диктофоны, которые переваривают реальность в какую-то удобную для восприятия форму. Никакой сверх этого, мне кажется, социальной функции, нравственной функции или какой-то еще у журналистики нет.
Наша профессия абсолютно некорректна, потому что не секрет, что журналист рассматривает людей как источник информации. И мало кому из людей это нравится. Даже пресс-секретарям не нравится, когда их рассматривают как источник информации. Они очень обижаются, когда их не поздравляешь с днем рождения, например. Так трогательно.
Потом, когда я уже, собственно, заканчиваю этот этап сбора информации, мне для того, чтобы написать текст, наоборот нужно подумать, впустить в себя, проникнуться всем этим. Потому что тоже есть такая маленькая хитрость. Как ни странно, если ты пишешь очень хорошо, но тебя не цепляет, читателя не зацепит тоже.
Фигня в том, что я не пишу опровержений. Если только это не решение суда, которое еще можно оспорить десять раз. У меня не особо много денег, у меня нет квартиры, у меня есть имя, которым я подписываю свои статьи, и у меня есть читатель, который моему имени верит. И если я буду писать опровержение каждый раз, как какой-то мудак попросит...
У нас в газете, нашей газете 18 лет, за 18 лет в нашей газете убиты 9 человек. Только за то время, как я работаю, в редакции были убиты 4 моих коллеги: Анна Степановна Политковская, Настя Бабурова, Стас Маркелов и Наташа Эстемирова. Правда в том, что каждые два-три года у нас кого-то убивают. И это очень тяжело, потому что это твои коллеги, твои друзья, твои самые близкие люди. И ты стараешься не думать о том, что это произойдет еще раз, но это происходит. Поэтому у нас в редакции работают люди, которые так или иначе эту проблему для себя решили. Я решила ее так, кто-то решает ее по-другому. Это тот риск, которые есть, который нужно осознавать, который нельзя забивать куда-то, на который нельзя посмотреть, это может случиться с журналистом.
У нас в России нет безопасных тем, у нас в России нет безопасной полянки, на которой можно пастись. Ты можешь всю жизни писать колонки про то, что Путин ест детей, и тебе за это не будет ничего. Или ты можешь написать маленькую заметку про то, что у школы помещение отбирают, а на следующий день оказаться в канаве с перерезанным горлом. До того, как пытались убить Михаила Бекетова, что считалось более безопасной темой, чем экология? Нет безопасных тем, у нас в России у всего двойное, тройное дно, никогда не знаешь, чей интерес под этой темой.
Если тебе так страшно, если ты так не можешь работать - меняй профессию. Благо много смежных профессий: пиарщик, рекламщик, всякие корпоративные газеты, «Николая Васильевича поздравляем с юбилеем, желаем счастья». Все это есть, все эти выходы есть, и я знаю некоторых людей, которые уходят из профессии по той или иной мотивации. Это нормально, это нестрашно, это нестыдно уходить из профессии. Гораздо страшнее и стыднее оставаться в этой профессии, когда ты в ней не можешь работать.
По поводу эффективности журналистской работы. Наша работа абсолютно неэффективна в плане каких-то реальных дел. Я не знаю, меня в редакции считают эффективным журналистом, потому что мои статьи часто, чаще, чем у других, встречают какие-то государственные органы, что-то меняют. То есть, есть реальные случаи, когда что-то реально меняется. Ну, я как-то села и честно посчитала, оказалось, что официальная реакция приходит примерно на каждую 30-ую мою статью. А что-то меняется к лучшему примерно каждую 50-ую. При этом меня считают эффективным журналистом. То есть, видимо, у других еще меньше.
Поэтому я сделала для себя очень нехитрый вывод: если хочешь что-то менять в этом мире, то журналист - не лучшая профессия. Есть врач, учитель, милиционер, регулировщик дорожного движения, которые более практичны, более понятны, более четкий критерий успешности и неуспешности. И поэтому, когда ко мне приходят стажеры, которые говорят, что они хотят изменить мир, своими текстами помочь всем страждущим, я советую им идти учиться на юриста, или пойти в правозащитники или в госпиталь сиделкой, ну, правда.
Жизнь, она гораздо более интересная, страшная и жестокая, чем любая наша выдумка.
Пожалуй, наиболее современный и глубокий анализ ситуации; рекомендую не только представителям некогда «четвертой власти», но и блоггерам, которые хотят писать интересно и объективно. Не всё там бесспорно, но прочесть стоит. Бонусом вам будут вкусные истории из жизни репортёра :) которые я не привожу здесь.
Сам материал - порядка 60 тыс. знаков (правда, десятая примерно часть про лесбиянок )), я приведу тут реферативное изложение и несколько цитат.
На самом деле, мне кажется, что если можно сказать, что у новой социальной журналистики есть какая-то цель, то эта цель - дать голос каждому. Дать голос каждому вне зависимости от того, кто это: политик-революционер или проститутка трассовая, или беженка, которая работает на рынке, продает кинзу, или глухая актриса. Довольно сложно разговаривать с ними со всеми, довольно сложно их всех понимать. Но соблюдая какие-то простые правила, это можно делать.
Прежде всего, нужно ехать на место и общаться с людьми как можно плотнее.
Информационный повод должен формироваться журналистами, а не какой-то повесткой дня, которую формируют чиновники, или политики, или какие-то люди от бизнеса.
Журналист должен погружаться в среду, о которой он пишет. Если я в командировке могу поселиться не в гостинице, а у кого-нибудь из героев, или просто где-нибудь в городе на частной квартире, я стараюсь это делать. Потому что одно дело, когда ты живешь в гостинице, где там у тебя горничные, и чай по утрам, и все так красиво и чисто. А другое дело - когда ты живешь внутри среды, если ты много находишься рядом со своими героями, герои начинают расслабляться и проговаривать какие-то вещи, которые они бы не проговорили журналисту. Мне кажется, что расстояние между людьми, о которых ты пишешь, и тобой должно быть минимальным.
Журналист не имеет право на моральную оценку своих героев. Мораль, как и религия, это мое личное убеждение, к журналистике не имеет отношения. Это такая штука, про которую чем больше говоришь, тем меньше ее становится.
Фигня в том, что читатель, как правило, нас умнее, и когда выпускники журфака, или уже такие забронзовевшие журналисты, которые работают еще с Советского Союза, начинают ему рассказывать что-то за жизнь, читатель вполне себе имеет право сказать «какого черта я должен тебя слушать, какого черта я тебе должен верить, ты мне расскажи, что было, покажи, что было, я сделаю выводы сам». Когда ты начинаешь врать в мелочах, то начинает сыпаться все остальное.
Я стараюсь писать так, чтобы читатель мог делать эти выводы сам, и если мне хочется внести какую-то мысль, я прибегаю к более хитрому жульничеству: устраиваю определенным способом композицию или выстраиваю в определенном порядке эпизоды, чтобы, собственно, порядок поступления информации рождал в голове какую-то искру.
Мне кажется, что в репортаже точно нужно избегать слов «страшно», «ужасно», «возмутительно». Или наоборот «радостно», «полный восторг». Либо к этому моменту, когда ты пишешь слово «страшно», читателю уже страшно, либо ему не будет страшно, если ты напишешь слово «страшно» большими буквами двадцать раз.
Журналисты иногда вводят себя как героев в репортаж. Журналист - самый неинтересный герой в своем репортаже. Потому что журналист может писать о себе, собственно, не выходя из своей квартиры.
Репортажи выигрывают, когда есть фотография. Один из редакторов «Русского репортера» Дмитрий Соколов-Митрич написал о том, что фотография - это как воздух, которым дышит Ваш текст.
Когда пишешь текст, у всех свои примочки, кто-то представляет себе читателя, кто-то не представляет себе читателя, кто-то представляет себе своих родных и близких. Я всегда представляю себе попутчика в поезде, с которым я еду, и мне с ним хочется завести разговор, потому что у меня нет книжки. Ну, и, собственно, я с ним завожу разговор, но я понимаю, что когда ему будет неинтересно, он отвлечется. И потому я стараюсь рассказывать ему интересно, сжать, но при этом каким-то простым и понятным языком. И при этом не стараясь что-то врать и приукрашивать, потому что если попутчик в поезде поймет, что я перед ним Ваньку валяю, он лучше свою книжку почитает.
Мы абсолютно не знаем, что происходит в нашей стране. И даже о станице Кущевской - если кто не знает, этот случай стал федеральным вовсе не потому, что там одновременно убили 12 человек, четверо из которых были дети. Дело в том, что в тот день, это было 4 ноября, если я не ошибаюсь, в станицу приехала группа телевизионщиков с ОРТ, которые снимали сюжет для передачи «Жди меня» про сироту, которого нашли чудесным образом в этой станице в детском доме.
К сожалению, из-за того, что региональная пресса практически полностью уничтожена местными властями, мы ничего не знаем о том, что происходит в регионах. Не говоря уж о телевизионной картинке - реалистичная телевизионная картинка очень редко к нам приходит откуда-то из провинции. Отчасти это компенсируют блоги и интернет, но, прежде всего, блоги, которые действительно становятся просто неисчерпаемым источником тем для журналистов. Но при этом какие-то вещи не напишут в блоге никогда.
О функции журналистики. Мне не кажется, что журналистика имеет право какое-то воспитывать читателя. Особенно после того, что пережила журналистика сначала в конце 90-х, потом в 2000-х. Мы не имеем никакого морального права воспитывать читателя. Журналистика имеет функцию летописи, что ли. Мы фиксатор, мы ходячие диктофоны, которые переваривают реальность в какую-то удобную для восприятия форму. Никакой сверх этого, мне кажется, социальной функции, нравственной функции или какой-то еще у журналистики нет.
Наша профессия абсолютно некорректна, потому что не секрет, что журналист рассматривает людей как источник информации. И мало кому из людей это нравится. Даже пресс-секретарям не нравится, когда их рассматривают как источник информации. Они очень обижаются, когда их не поздравляешь с днем рождения, например. Так трогательно.
Потом, когда я уже, собственно, заканчиваю этот этап сбора информации, мне для того, чтобы написать текст, наоборот нужно подумать, впустить в себя, проникнуться всем этим. Потому что тоже есть такая маленькая хитрость. Как ни странно, если ты пишешь очень хорошо, но тебя не цепляет, читателя не зацепит тоже.
Фигня в том, что я не пишу опровержений. Если только это не решение суда, которое еще можно оспорить десять раз. У меня не особо много денег, у меня нет квартиры, у меня есть имя, которым я подписываю свои статьи, и у меня есть читатель, который моему имени верит. И если я буду писать опровержение каждый раз, как какой-то мудак попросит...
У нас в газете, нашей газете 18 лет, за 18 лет в нашей газете убиты 9 человек. Только за то время, как я работаю, в редакции были убиты 4 моих коллеги: Анна Степановна Политковская, Настя Бабурова, Стас Маркелов и Наташа Эстемирова. Правда в том, что каждые два-три года у нас кого-то убивают. И это очень тяжело, потому что это твои коллеги, твои друзья, твои самые близкие люди. И ты стараешься не думать о том, что это произойдет еще раз, но это происходит. Поэтому у нас в редакции работают люди, которые так или иначе эту проблему для себя решили. Я решила ее так, кто-то решает ее по-другому. Это тот риск, которые есть, который нужно осознавать, который нельзя забивать куда-то, на который нельзя посмотреть, это может случиться с журналистом.
У нас в России нет безопасных тем, у нас в России нет безопасной полянки, на которой можно пастись. Ты можешь всю жизни писать колонки про то, что Путин ест детей, и тебе за это не будет ничего. Или ты можешь написать маленькую заметку про то, что у школы помещение отбирают, а на следующий день оказаться в канаве с перерезанным горлом. До того, как пытались убить Михаила Бекетова, что считалось более безопасной темой, чем экология? Нет безопасных тем, у нас в России у всего двойное, тройное дно, никогда не знаешь, чей интерес под этой темой.
Если тебе так страшно, если ты так не можешь работать - меняй профессию. Благо много смежных профессий: пиарщик, рекламщик, всякие корпоративные газеты, «Николая Васильевича поздравляем с юбилеем, желаем счастья». Все это есть, все эти выходы есть, и я знаю некоторых людей, которые уходят из профессии по той или иной мотивации. Это нормально, это нестрашно, это нестыдно уходить из профессии. Гораздо страшнее и стыднее оставаться в этой профессии, когда ты в ней не можешь работать.
По поводу эффективности журналистской работы. Наша работа абсолютно неэффективна в плане каких-то реальных дел. Я не знаю, меня в редакции считают эффективным журналистом, потому что мои статьи часто, чаще, чем у других, встречают какие-то государственные органы, что-то меняют. То есть, есть реальные случаи, когда что-то реально меняется. Ну, я как-то села и честно посчитала, оказалось, что официальная реакция приходит примерно на каждую 30-ую мою статью. А что-то меняется к лучшему примерно каждую 50-ую. При этом меня считают эффективным журналистом. То есть, видимо, у других еще меньше.
Поэтому я сделала для себя очень нехитрый вывод: если хочешь что-то менять в этом мире, то журналист - не лучшая профессия. Есть врач, учитель, милиционер, регулировщик дорожного движения, которые более практичны, более понятны, более четкий критерий успешности и неуспешности. И поэтому, когда ко мне приходят стажеры, которые говорят, что они хотят изменить мир, своими текстами помочь всем страждущим, я советую им идти учиться на юриста, или пойти в правозащитники или в госпиталь сиделкой, ну, правда.
Жизнь, она гораздо более интересная, страшная и жестокая, чем любая наша выдумка.