Военная поэзия, Донбасс, наши дни
Я их случайно нашла в контакте, я совсем не знаю этих людей, но люблю их. Они мои, по духу мои.
Екатерина Сокрута
Предавшие.
Предайте нас совсем.
Во дни сомнений и во дни гонений,
Без пафосных натужных объяснений
Своих многоходовых пошлых схем -
Предавшие.
Предайте нас совсем.
Сбежавшие.
Бегите поскорей.
Хватайте сумки, ящики, тележки,
Меняйте коды, опасайтесь слежки,
Кивайте на родителей/детей -
Сбежавшие.
Бегите поскорей.
Оставшиеся.
Что мне вам сказать?
Вы - идиоты. Нас сожрет эпоха.
Заткнись, - ответят, - без тебя неплохо.
А дальше только молча всех обнять
И так стоять.
Ни выдоха. Ни вдоха.
Оставшимся мне нечего сказать.
Но где-нибудь.
В главе "Пожар утих"
Все встретятся.
Я это предвещаю.
Жизнь страшно распадется: на своих
И - тех, других, которых не узнаю.
О них - ни строчки.
Ничего о них.
***
С Новым годом, моя Родина.
С новым годом.
С новой ротой и новым взводом.
Белым бинтом и ярким йодом,
Новым громом и новым «градом».
Каждой школой, двором, детсадом,
Новым Раем и новым Адом.
С новым годом, моя бессмертная,
Несгибаемая, бесстрашная.
Разделенные километрами,
Все твои остаются нашими.
Нас не взять - ни живьем, ни пленными.
Тьма сгущается - воет, злится ли,
Но Господь стоит с убиенными.
Не с убийцами.
Этот тезис простой, бесхитростный,
Стоит «нации как идеи».
Нас бы сжечь - за инакомыслие.
Только где им.
Алиса Федорова
А ничего особенного не случилось.
И вот мы сидим на моей кухне,
На которую полстраны обвалилось,
А лампочка вспыхнула, но не потухла.
Вспомнить что ли, как все начиналось?
Никто ж помнит. Ну, значит, представим,
что музыка пела, а потом оборвалась,
оркестр убит, дирижёр ранен.
Публика бестолковая - вроде нас с тобою,
Лишь бы в антракте в буфет протолкаться.
Протолкались - а там раздают обойму,
И можно выйти, но лучше - остаться.
И мы остались. Хотя вообще-то
Могли бы и выйти. Но что там, снаружи?
Жарко и солнечно, если лето.
Если же нет, значит, снег или лужи.
Снаружи шумно. Нас не забыли
Ни репортёры, ни живодёры.
Нас пожалели, нас полюбили,
Но мы не жертвы, мы хроникёры.
А значит, садись и записывай, что
В году, далёком от Рождества Христова,
Мы пока еще живы, не снимаем пальто,
Ко всему и всегда готовы.
Укажи, что сегодня на ужин чай,
В нём лимон, на столе два банана.
Что будильник можно уже не включать.
Всё равно мы встаём рано.
Напиши, что на завтра опять мороз.
Значит, будут видны звёзды,
Значит, завтра займёмся просмотром звёзд.
Всё равно мы ложимся поздно.
Про трамваи, что ходят по расписанию,
Иногда опаздывают, но мы не злимся.
Что в голове куски из Писания,
В тяжёлый клубок сплелись.
«Любите друг друга», «Не убий»,
«Почитай и мать, и отца».
Напиши, что здесь умеют терпеть-
Претерпевать до конца.
А в конце напиши, что Бог есть свет.
Мелким шрифтом, просто, без пафоса.
И пускай это будет на всё ответ.
Наш последний рубеж перед хаосом.
Нет, мы не жертвы, но бывает страшно,
Тогда неплохо бы помолиться.
Ты атеист или верующий - неважно.
Вот икона Нестора-Летописца.
Знаешь, я ведь люблю тебя очень.
За то, что ты здесь, на моей кухне.
Дом хоть и старый, но очень прочный,
Дом ни за что не рухнет.
***
Убивают - не убивается,
За последнюю держится жилку.
И, поддета уже на пику,
Не сдаётся, сопротивляется
Эта плоть, этот заговор клеток,
Клетка с клеткой склеены крепко
Липкой кровью, артерий сеткой,
Километрами прочных сеток.
Не железом - живыми телами
Подпираются своды города,
Руки-скрепы белы от холода,
Неподвижные ноги-сваи
По колено в родном бетоне.
Цепи взглядов - элетропровод,
Как засов, молчаливый рот,
Стерегущий кричащие стоны.
Вдох и выдох - заряд и взрыв.
Из дырявой грудины города,
Хриплый свист - а он всё ещё жив,
Вопреки и огню, и холоду.
Александра Хайрулина
смерть, снег и небо - есть здесь.
свет белый как мел ребёнок ест.
лик светит робко сквозь то лицо.
каждый из нас городом взят в кольцо.
сердце и солнце рифмует жизнь.
кто-то кому-то скажет - держись.
вместо сокровищ - пожатье рук.
снова решилась - я остаюсь.
Ксения Першина
Никакой не конец - горизонт - горизонт отступил,
бесконечное эхо всегда у тебя меж ребер,
по сомнительным кольцам проверь этот мир на спил:
кто-то был нагловат, терпелив, аутичен, добр
Все равно, все равно. Как линейный пример не крив,
выпадает всегда пара сросшихся переменных,
через рваные дни, под нацеленный объектив
нам ведут языка: говорит объективу пленный
что гортань его стала уголь, а слово - вес,
и пройдя сквозь забой, он готов выдавать нам норму.
Уходя, оставляй записку «Христос Воскрес».
Этот святочный ливень с раскосым разрезом шторма
позволяет желающим тихо ходить по воде,
помня тех, кто до нас был унижен и обморожен
на большой ледяной земле, голубой звезде,
где читают стихи, вынимают ножи из ножен
Арсений Александров
всем, кто остался, вернулся и вернётся, посвящаю
окраина континента, юный просторный город,
степными волнами улицы, площади укачало,
встречает каштанами, если едешь из аэропорта,
караваем угля в шахтёрской руке - если с жд-вокзала.
серых ПАЗов багряные да янтарные шторки
горький ветер, играя, бросает нам в лица,
а пуще ветра режут глаза эти борды,
на которых одни бессовестные небылицы.
всё вместе это - чистый простой аккорд моей главной песни,
а значит, нет мне другого места,
кроме Донецка!
теперь из слова ,,сквер,, нагло скалится слово ,,смерть,, ,
здесь остались умельцы верить, любить и терпеть;
в кои-то веки открытых церквей больше, чем кабаков,
ходить за хлебом теперь всегда и везде далеко,
ведь от разрывов на стенах - как будто адские фрески...
а всё же, нет нам другого места,
кроме Донецка!
всё реже и реже граждане в мирных костюмах
заглядывают в мои сны,
уже три недели подряд в глазах никакого шума,
и дружба, и ложь - первобытные, как тростник.
у нас три линии обороны от утренних холодов
в заброшенной ферме, в горбатой версте от села.
война из пасмурных дней всё вила для нас гнездо,
и был ураган, и ты в этот приют вошла.
и будет гитарный звон в фиолетовой ночи апрельской,
прогулки с тобою по улицам юности, по дворам детства,
и значит, нет нам другого места,
кроме Донецка!
эй, земляки, - от адского рока и веерных отключений,
ветераны всяких психоделических ополчений,
клинические игроки, - так, чтобы сильно и грубо,
ценящие потери всего, вплоть до целых судеб, -
только здесь терриконы караванами уходят вдаль,
под старые стоны стального кремля, где выжимают из камней сталь,
только здесь буквально всё бывает настолько серьёзно,
что, чаще всего, оказывается уже поздно,.. -
нам с вами не нужно кричать, чтобы ясно сказать вместе:
нет нам другого места,
кроме Донецка!
да - нет нам другого места,
кроме Донецка
Мария Панчехина
Когда над нами взошла
звезда военного Рождества,
никто из нас не поднял головы,
всё было как всегда.
Не зная о страхе войны,
на город шли волхвы.
Казалось, они несли мир, а не дары.
И ещё казалось:
не будет степи конца,
потому что степь - на крови
и дурак - царь.
Никто из них не поднял головы,
никто не открыл лица.
Эти волхвы и сейчас в пути -
идут на Донецк,
искать своего Христа.
Екатерина Сокрута
Предавшие.
Предайте нас совсем.
Во дни сомнений и во дни гонений,
Без пафосных натужных объяснений
Своих многоходовых пошлых схем -
Предавшие.
Предайте нас совсем.
Сбежавшие.
Бегите поскорей.
Хватайте сумки, ящики, тележки,
Меняйте коды, опасайтесь слежки,
Кивайте на родителей/детей -
Сбежавшие.
Бегите поскорей.
Оставшиеся.
Что мне вам сказать?
Вы - идиоты. Нас сожрет эпоха.
Заткнись, - ответят, - без тебя неплохо.
А дальше только молча всех обнять
И так стоять.
Ни выдоха. Ни вдоха.
Оставшимся мне нечего сказать.
Но где-нибудь.
В главе "Пожар утих"
Все встретятся.
Я это предвещаю.
Жизнь страшно распадется: на своих
И - тех, других, которых не узнаю.
О них - ни строчки.
Ничего о них.
***
С Новым годом, моя Родина.
С новым годом.
С новой ротой и новым взводом.
Белым бинтом и ярким йодом,
Новым громом и новым «градом».
Каждой школой, двором, детсадом,
Новым Раем и новым Адом.
С новым годом, моя бессмертная,
Несгибаемая, бесстрашная.
Разделенные километрами,
Все твои остаются нашими.
Нас не взять - ни живьем, ни пленными.
Тьма сгущается - воет, злится ли,
Но Господь стоит с убиенными.
Не с убийцами.
Этот тезис простой, бесхитростный,
Стоит «нации как идеи».
Нас бы сжечь - за инакомыслие.
Только где им.
Алиса Федорова
А ничего особенного не случилось.
И вот мы сидим на моей кухне,
На которую полстраны обвалилось,
А лампочка вспыхнула, но не потухла.
Вспомнить что ли, как все начиналось?
Никто ж помнит. Ну, значит, представим,
что музыка пела, а потом оборвалась,
оркестр убит, дирижёр ранен.
Публика бестолковая - вроде нас с тобою,
Лишь бы в антракте в буфет протолкаться.
Протолкались - а там раздают обойму,
И можно выйти, но лучше - остаться.
И мы остались. Хотя вообще-то
Могли бы и выйти. Но что там, снаружи?
Жарко и солнечно, если лето.
Если же нет, значит, снег или лужи.
Снаружи шумно. Нас не забыли
Ни репортёры, ни живодёры.
Нас пожалели, нас полюбили,
Но мы не жертвы, мы хроникёры.
А значит, садись и записывай, что
В году, далёком от Рождества Христова,
Мы пока еще живы, не снимаем пальто,
Ко всему и всегда готовы.
Укажи, что сегодня на ужин чай,
В нём лимон, на столе два банана.
Что будильник можно уже не включать.
Всё равно мы встаём рано.
Напиши, что на завтра опять мороз.
Значит, будут видны звёзды,
Значит, завтра займёмся просмотром звёзд.
Всё равно мы ложимся поздно.
Про трамваи, что ходят по расписанию,
Иногда опаздывают, но мы не злимся.
Что в голове куски из Писания,
В тяжёлый клубок сплелись.
«Любите друг друга», «Не убий»,
«Почитай и мать, и отца».
Напиши, что здесь умеют терпеть-
Претерпевать до конца.
А в конце напиши, что Бог есть свет.
Мелким шрифтом, просто, без пафоса.
И пускай это будет на всё ответ.
Наш последний рубеж перед хаосом.
Нет, мы не жертвы, но бывает страшно,
Тогда неплохо бы помолиться.
Ты атеист или верующий - неважно.
Вот икона Нестора-Летописца.
Знаешь, я ведь люблю тебя очень.
За то, что ты здесь, на моей кухне.
Дом хоть и старый, но очень прочный,
Дом ни за что не рухнет.
***
Убивают - не убивается,
За последнюю держится жилку.
И, поддета уже на пику,
Не сдаётся, сопротивляется
Эта плоть, этот заговор клеток,
Клетка с клеткой склеены крепко
Липкой кровью, артерий сеткой,
Километрами прочных сеток.
Не железом - живыми телами
Подпираются своды города,
Руки-скрепы белы от холода,
Неподвижные ноги-сваи
По колено в родном бетоне.
Цепи взглядов - элетропровод,
Как засов, молчаливый рот,
Стерегущий кричащие стоны.
Вдох и выдох - заряд и взрыв.
Из дырявой грудины города,
Хриплый свист - а он всё ещё жив,
Вопреки и огню, и холоду.
Александра Хайрулина
смерть, снег и небо - есть здесь.
свет белый как мел ребёнок ест.
лик светит робко сквозь то лицо.
каждый из нас городом взят в кольцо.
сердце и солнце рифмует жизнь.
кто-то кому-то скажет - держись.
вместо сокровищ - пожатье рук.
снова решилась - я остаюсь.
Ксения Першина
Никакой не конец - горизонт - горизонт отступил,
бесконечное эхо всегда у тебя меж ребер,
по сомнительным кольцам проверь этот мир на спил:
кто-то был нагловат, терпелив, аутичен, добр
Все равно, все равно. Как линейный пример не крив,
выпадает всегда пара сросшихся переменных,
через рваные дни, под нацеленный объектив
нам ведут языка: говорит объективу пленный
что гортань его стала уголь, а слово - вес,
и пройдя сквозь забой, он готов выдавать нам норму.
Уходя, оставляй записку «Христос Воскрес».
Этот святочный ливень с раскосым разрезом шторма
позволяет желающим тихо ходить по воде,
помня тех, кто до нас был унижен и обморожен
на большой ледяной земле, голубой звезде,
где читают стихи, вынимают ножи из ножен
Арсений Александров
всем, кто остался, вернулся и вернётся, посвящаю
окраина континента, юный просторный город,
степными волнами улицы, площади укачало,
встречает каштанами, если едешь из аэропорта,
караваем угля в шахтёрской руке - если с жд-вокзала.
серых ПАЗов багряные да янтарные шторки
горький ветер, играя, бросает нам в лица,
а пуще ветра режут глаза эти борды,
на которых одни бессовестные небылицы.
всё вместе это - чистый простой аккорд моей главной песни,
а значит, нет мне другого места,
кроме Донецка!
теперь из слова ,,сквер,, нагло скалится слово ,,смерть,, ,
здесь остались умельцы верить, любить и терпеть;
в кои-то веки открытых церквей больше, чем кабаков,
ходить за хлебом теперь всегда и везде далеко,
ведь от разрывов на стенах - как будто адские фрески...
а всё же, нет нам другого места,
кроме Донецка!
всё реже и реже граждане в мирных костюмах
заглядывают в мои сны,
уже три недели подряд в глазах никакого шума,
и дружба, и ложь - первобытные, как тростник.
у нас три линии обороны от утренних холодов
в заброшенной ферме, в горбатой версте от села.
война из пасмурных дней всё вила для нас гнездо,
и был ураган, и ты в этот приют вошла.
и будет гитарный звон в фиолетовой ночи апрельской,
прогулки с тобою по улицам юности, по дворам детства,
и значит, нет нам другого места,
кроме Донецка!
эй, земляки, - от адского рока и веерных отключений,
ветераны всяких психоделических ополчений,
клинические игроки, - так, чтобы сильно и грубо,
ценящие потери всего, вплоть до целых судеб, -
только здесь терриконы караванами уходят вдаль,
под старые стоны стального кремля, где выжимают из камней сталь,
только здесь буквально всё бывает настолько серьёзно,
что, чаще всего, оказывается уже поздно,.. -
нам с вами не нужно кричать, чтобы ясно сказать вместе:
нет нам другого места,
кроме Донецка!
да - нет нам другого места,
кроме Донецка
Мария Панчехина
Когда над нами взошла
звезда военного Рождества,
никто из нас не поднял головы,
всё было как всегда.
Не зная о страхе войны,
на город шли волхвы.
Казалось, они несли мир, а не дары.
И ещё казалось:
не будет степи конца,
потому что степь - на крови
и дурак - царь.
Никто из них не поднял головы,
никто не открыл лица.
Эти волхвы и сейчас в пути -
идут на Донецк,
искать своего Христа.