СНОВА АВГУСТ… 91-го
В конце августа, в глухую отпускную пору, мне всякий раз приходит в голову вопрос: а вот окажись я в августе 91-го, но с сегодняшними знаниями всего того, что произошло потом, как бы я поступила? Вообще-то, это часть большого вопроса, который, думается мне, приходит в голову почти всем, как выражаются в метро, «людям старшего возраста». Начни я жизнь сначала, или хотя бы отмотай плёнку сильно назад - что бы я сделала, как поступила? С сегодняшними знаниями. Ну, про всю жизнь так вот влёт не напишешь - потому ограничусь августом 91-го.
Для начала - что я делала в реальности.
Тогда мы (муж, сын и я) только что вернулись из отпуска. И вдруг - трах-бах - ГКЧП, «Лебединое озеро» и прочее, хорошо известное. Помню свою совершенно спонтанную мысль: «Ну вот и всё!». Это я имела в виду всю эту гласность, интересность, яркость и завлекательные перспективы…
Я только что, буквально с пару месяцев, начала работать в итальянской фирме; мне это казалось тогда очень интересным и многообещающим делом; я собиралась в тот момент в Италию, где должна была пройти что-то вроде короткой стажировки.
Собственно, ничего кроме завлекательного чтения особо интересного-то в тогдашнем быту и не было. Жизнь той поры в практическом, повседневном отношении была ухудшенным вариантом советской, но я тогда была молодая, не слишком привязанная к деталям быта (такой, впрочем, я осталась и поныне), кроме того, мы с мужем как-то всегда ухитрялись прилично зарабатывать, а потому ужаса «пустых прилавков» и знаменитого советского дефицита - мы лично особо не ощущали. Я его воспринимала скорее юмористически и исследовательски. А когда надо было что-то купить - просто платила две цены - и мне ЭТО приносили какие-то деятели чёрного рынка. Помню, у меня был приятель-мясник, Семён, который снабжал меня всем ассортиментом соседнего продмага. Такие Семёны были повсюду и не прятались. Впоследствии, когда я уже завела собственный бизнес, я повстречала Семёна уже в качестве директора хозмага.
В тогдашней жизни я ценила две вещи: новое, завлекательное чтение, которое в прошлые времена и не снилось, и ещё - перспективы. Невнятные, но манящие. В советской жизни, в которой я в бытовом отношении была прилично устроена, я для себя перспектив не видела. Возможно, я ошибалась, но чувствовала я именно так. Ну и читать тоже можно было не так широко и запойно. А теперь - хочешь Бердяева, хочешь Розанова, хочешь Генри Форда, не говоря уж о журналах. Почитать-то я всегда любила. Один из тогдашних юмористов тогда сказал, что читать стало интереснее, чем жить. А мне, по правде сказать, почти всегда так и было. А теперь вообразите, какие возможности открылись для меня с Перестройкой!
Вообще-то вся эта гласность и манящая завлекуха - всё это ощущалось, как какой-то карнавал и дивный праздник непослушания, который вообще-то может в любой момент кончиться, как и полагается празднику. Помню, моя приятельница вырезала особо чувствительные статьи из «Огонька» именно из таких соображений: кончится же эта развлекуха, а вырезочка на память - останется. Из этих же соображений я собирала толстые журналы, которые потом долго-долго лежали у нас в сарае.
И вот объявляют: ГКЧП, говорят какие-то советские слова, хмурые такие советские дядьки. Нет, я не испугалась: чего мне бояться? Пролистывая свою жизнь, я отмечаю, что вообще очень мало чего боялась - не от смелости, а по легкомыслию. Было лёгкое разочарование, и та самая мысль, с которой я начала: «Ну вот, значит, и всё». Помню, я тут же стала перебирать журналы. Зрительно помню себя, в ситцевом халате, сидящей на полу возле шкафа. Перебираю и думаю: «Надо сохранить на память». И в руках у меня гадкий (я уже тогда догадывалась, что гадкий) журнальчик под названием «Столица», где жёстко мочили совок и взахлёб воспевали светлый образ Запада. «Ладно, - думаю, - надо и это сохранить».
Мы держали телевизор включённым, но ничего информативного не передавали. Вдруг сын спрашивает (ему шесть лет): что такое случилось? Мы с мужем пытались как-то объяснить понятно для его ума, что такое государственный переворот. «Вот, - говорю, - эти люди захватили власть». - «Как это - власть?» - не понимает сын. - «Ну, Кремль захватили», - объясняю я. - «А кто они - бандиты?» - интересуется сын. И я невесть почему отвечаю: «Бандиты». И тут же соображаю: «Неправильно так говорить ребёнку». Тут муж пришёл на помощь: «Надо ещё во всём разобраться, мы мало об этом знаем».
А дальше было вот что. Муж мой оказался внутри Белого Дома. Оказался как-то по-дурацки, подлинно волею судеб. Он тогда уже пытался, не слишком успешно и интенсивно, заниматься бизнесом вместе со своим одноклассником, которого когда-то родители увезли в Америку, но он, как только стало возможно, вернулся - уже в образе американского бизнесмена. Так вот мой муж, работая на Физтехе, где он, прямо сказать, не сильно надрывался, участвовал в каком-то проекте, связанном с телефонией. Надо сказать, что тогда позвонить за границу было целое происшествие: полагалось как-то заказывать звонок через телефонистку, что-то очень непростое. Прямая связь с заграницей существует с 1994, кажется. И вот эти ребята изобрели какой-то хитроумный способ звонить напрямую за границу - не помню, как, что-то через Финляндию. Они продавали специальные какие-то телефоны, позволяющие это делать. Помню, у нас дома стояли аппараты с выпиленным вручную окошком - зачем, понятия не имею. Потом этот бизнес был убит дозволением звонить напрямую.
Так вот в самый патетический момент глава этого бизнеса, тот самый одноклассник (назовём его Борей), предоставил свои чудо-телефоны для связи инсургентам, вернее сказать защитникам конституционного строя. Или чёрт его знает, чего - в общем, тем, которые были внутри Белого Дома. Не знаю, сумели ли они ими воспользоваться. Думаю, скорее, нет, не до того было. Но мой муж должен был сделать что-то техническое по этому поводу, и таким образом оказался в Белом Доме. Сделав техническое, он должен был уйти, но его портфель, где были все документы, оказался в какой-то комнате, которую заперли, он искал, кто бы открыл, и тут выяснилось, что уходить поздно: они в осаде. Так он и оказался в рядах героических защитников демократии. Он говорит, что реально раздавали автоматы. Продолжалось это, ежели память не изменяет, два дня. Я, конечно, за него боялась, но, странным образом, не слишком. Почему-то с самого начала было у меня ощущение чего-то ненастоящего, игрового, карнавального. А может - это мой несерьёзный нрав…
Ну, делать нечего, поехала на работу. Работа моя помещалась в Трёхпрудном переулке, рядом с Тверской. Это иностранное представительство. Все политкорректно делают вид, что ничего не происходит, хотя у секретарей включён вполголоса телевизор. Никаких особых патрулей я на Тверской не помню. Русские сотрудники представительства вид имеют озабоченно-растерянный. Одна девушка вполголоса беспокоится: что же будет? У её мужа маленький бизнес, что-то, кажется, с туризмом, вот она и беспокоится, не запретят ли. Говорят: надо идти в живое кольцо, они-де не могут, а ты (то есть я) чего не идёшь, ты же сама себе хозяйка? (Действительно, у меня не было обязанности сидеть сиднем в офисе).
Закончив наскоро свои дела, я-таки отправилась. Пешком. Это не слишком далеко, но и не особо близко, километра четыре, думаю. Почему пешком? Видимо, транспорт не работал. По выходе случайно встретила давнего и дальнего знакомого, тот рассказывал какую-то муру про смерть ещё более давнего и дальнего знакомого; еле отвязалась. По мере приближения к Белому Дому толпа густела и вскоре я шагала, словно на демонстрации. В общем-то я ничего не видела. Рядом со мной были какие-то учащиеся медучилища с санитарными сумками, которые они взяли в кабинете гражданской обороны. Они явно играли в войнушку.
Когда приблизились к месту, по толпе прошёл слух, что всё, демократия победила, можно ехать домой. Я вместе в другими дошла до метро «Улица 1905 года», вошла в метро и уехала. Помню, повсюду в метро висели наскоро сработанные листовки, оповещающие о победе демократии. Я была скорее рада: коммуняки, поднявшие вроде как голову, - повержены. Но опять-таки у меня сохранялось отстранённо-игровое отношение ко всему этому.
А вот виденное в вагоне я не забуду никогда. Это лица людей. Простых, обычных людей: конторских служащих, сотрудников многочисленных московских НИИ и рабочих ещё более многочисленных московских заводов (в те времена на Пресне был даже сахаро-рафинадный завод, не говоря уж о пивном им. Бадаева и знаменитой Трёхгорке), студенты, учителя. Так вот у всех на лицах было тихое сияние. И какая-то дивная солидарность и любовь к друг другу осеняла этот заурядный вагон метро. Такого я не видывала ни до, ни после. Эти люди были счастливы и едины в этом счастье: они свалили гидру коммунизма, они отстояли нечто для себя чрезвычайно важное - вот что было написано на этих лицах.
Как было бы интересно спросить у них: как сложились их судьбы? Они пожалели о своём выборе? Они считают себя одураченными лохами? Кто их, кстати, одурачивал: Горбачёв? Ельцин? Мировая закулиса и её продажные приспешники? Кто? С.Г. Кара-Мурза, которого я очень уважаю за огромность проделанной работы, но с которым, будучи согласна в деталях, не согласна в целом - так вот Кара-Мурза постоянно толкует о «затмении разума». Ну, бывает - затмился. Но вот теперь - что бы я сделала? За кого я была бы?
Об этом - завтра.
Для начала - что я делала в реальности.
Тогда мы (муж, сын и я) только что вернулись из отпуска. И вдруг - трах-бах - ГКЧП, «Лебединое озеро» и прочее, хорошо известное. Помню свою совершенно спонтанную мысль: «Ну вот и всё!». Это я имела в виду всю эту гласность, интересность, яркость и завлекательные перспективы…
Я только что, буквально с пару месяцев, начала работать в итальянской фирме; мне это казалось тогда очень интересным и многообещающим делом; я собиралась в тот момент в Италию, где должна была пройти что-то вроде короткой стажировки.
Собственно, ничего кроме завлекательного чтения особо интересного-то в тогдашнем быту и не было. Жизнь той поры в практическом, повседневном отношении была ухудшенным вариантом советской, но я тогда была молодая, не слишком привязанная к деталям быта (такой, впрочем, я осталась и поныне), кроме того, мы с мужем как-то всегда ухитрялись прилично зарабатывать, а потому ужаса «пустых прилавков» и знаменитого советского дефицита - мы лично особо не ощущали. Я его воспринимала скорее юмористически и исследовательски. А когда надо было что-то купить - просто платила две цены - и мне ЭТО приносили какие-то деятели чёрного рынка. Помню, у меня был приятель-мясник, Семён, который снабжал меня всем ассортиментом соседнего продмага. Такие Семёны были повсюду и не прятались. Впоследствии, когда я уже завела собственный бизнес, я повстречала Семёна уже в качестве директора хозмага.
В тогдашней жизни я ценила две вещи: новое, завлекательное чтение, которое в прошлые времена и не снилось, и ещё - перспективы. Невнятные, но манящие. В советской жизни, в которой я в бытовом отношении была прилично устроена, я для себя перспектив не видела. Возможно, я ошибалась, но чувствовала я именно так. Ну и читать тоже можно было не так широко и запойно. А теперь - хочешь Бердяева, хочешь Розанова, хочешь Генри Форда, не говоря уж о журналах. Почитать-то я всегда любила. Один из тогдашних юмористов тогда сказал, что читать стало интереснее, чем жить. А мне, по правде сказать, почти всегда так и было. А теперь вообразите, какие возможности открылись для меня с Перестройкой!
Вообще-то вся эта гласность и манящая завлекуха - всё это ощущалось, как какой-то карнавал и дивный праздник непослушания, который вообще-то может в любой момент кончиться, как и полагается празднику. Помню, моя приятельница вырезала особо чувствительные статьи из «Огонька» именно из таких соображений: кончится же эта развлекуха, а вырезочка на память - останется. Из этих же соображений я собирала толстые журналы, которые потом долго-долго лежали у нас в сарае.
И вот объявляют: ГКЧП, говорят какие-то советские слова, хмурые такие советские дядьки. Нет, я не испугалась: чего мне бояться? Пролистывая свою жизнь, я отмечаю, что вообще очень мало чего боялась - не от смелости, а по легкомыслию. Было лёгкое разочарование, и та самая мысль, с которой я начала: «Ну вот, значит, и всё». Помню, я тут же стала перебирать журналы. Зрительно помню себя, в ситцевом халате, сидящей на полу возле шкафа. Перебираю и думаю: «Надо сохранить на память». И в руках у меня гадкий (я уже тогда догадывалась, что гадкий) журнальчик под названием «Столица», где жёстко мочили совок и взахлёб воспевали светлый образ Запада. «Ладно, - думаю, - надо и это сохранить».
Мы держали телевизор включённым, но ничего информативного не передавали. Вдруг сын спрашивает (ему шесть лет): что такое случилось? Мы с мужем пытались как-то объяснить понятно для его ума, что такое государственный переворот. «Вот, - говорю, - эти люди захватили власть». - «Как это - власть?» - не понимает сын. - «Ну, Кремль захватили», - объясняю я. - «А кто они - бандиты?» - интересуется сын. И я невесть почему отвечаю: «Бандиты». И тут же соображаю: «Неправильно так говорить ребёнку». Тут муж пришёл на помощь: «Надо ещё во всём разобраться, мы мало об этом знаем».
А дальше было вот что. Муж мой оказался внутри Белого Дома. Оказался как-то по-дурацки, подлинно волею судеб. Он тогда уже пытался, не слишком успешно и интенсивно, заниматься бизнесом вместе со своим одноклассником, которого когда-то родители увезли в Америку, но он, как только стало возможно, вернулся - уже в образе американского бизнесмена. Так вот мой муж, работая на Физтехе, где он, прямо сказать, не сильно надрывался, участвовал в каком-то проекте, связанном с телефонией. Надо сказать, что тогда позвонить за границу было целое происшествие: полагалось как-то заказывать звонок через телефонистку, что-то очень непростое. Прямая связь с заграницей существует с 1994, кажется. И вот эти ребята изобрели какой-то хитроумный способ звонить напрямую за границу - не помню, как, что-то через Финляндию. Они продавали специальные какие-то телефоны, позволяющие это делать. Помню, у нас дома стояли аппараты с выпиленным вручную окошком - зачем, понятия не имею. Потом этот бизнес был убит дозволением звонить напрямую.
Так вот в самый патетический момент глава этого бизнеса, тот самый одноклассник (назовём его Борей), предоставил свои чудо-телефоны для связи инсургентам, вернее сказать защитникам конституционного строя. Или чёрт его знает, чего - в общем, тем, которые были внутри Белого Дома. Не знаю, сумели ли они ими воспользоваться. Думаю, скорее, нет, не до того было. Но мой муж должен был сделать что-то техническое по этому поводу, и таким образом оказался в Белом Доме. Сделав техническое, он должен был уйти, но его портфель, где были все документы, оказался в какой-то комнате, которую заперли, он искал, кто бы открыл, и тут выяснилось, что уходить поздно: они в осаде. Так он и оказался в рядах героических защитников демократии. Он говорит, что реально раздавали автоматы. Продолжалось это, ежели память не изменяет, два дня. Я, конечно, за него боялась, но, странным образом, не слишком. Почему-то с самого начала было у меня ощущение чего-то ненастоящего, игрового, карнавального. А может - это мой несерьёзный нрав…
Ну, делать нечего, поехала на работу. Работа моя помещалась в Трёхпрудном переулке, рядом с Тверской. Это иностранное представительство. Все политкорректно делают вид, что ничего не происходит, хотя у секретарей включён вполголоса телевизор. Никаких особых патрулей я на Тверской не помню. Русские сотрудники представительства вид имеют озабоченно-растерянный. Одна девушка вполголоса беспокоится: что же будет? У её мужа маленький бизнес, что-то, кажется, с туризмом, вот она и беспокоится, не запретят ли. Говорят: надо идти в живое кольцо, они-де не могут, а ты (то есть я) чего не идёшь, ты же сама себе хозяйка? (Действительно, у меня не было обязанности сидеть сиднем в офисе).
Закончив наскоро свои дела, я-таки отправилась. Пешком. Это не слишком далеко, но и не особо близко, километра четыре, думаю. Почему пешком? Видимо, транспорт не работал. По выходе случайно встретила давнего и дальнего знакомого, тот рассказывал какую-то муру про смерть ещё более давнего и дальнего знакомого; еле отвязалась. По мере приближения к Белому Дому толпа густела и вскоре я шагала, словно на демонстрации. В общем-то я ничего не видела. Рядом со мной были какие-то учащиеся медучилища с санитарными сумками, которые они взяли в кабинете гражданской обороны. Они явно играли в войнушку.
Когда приблизились к месту, по толпе прошёл слух, что всё, демократия победила, можно ехать домой. Я вместе в другими дошла до метро «Улица 1905 года», вошла в метро и уехала. Помню, повсюду в метро висели наскоро сработанные листовки, оповещающие о победе демократии. Я была скорее рада: коммуняки, поднявшие вроде как голову, - повержены. Но опять-таки у меня сохранялось отстранённо-игровое отношение ко всему этому.
А вот виденное в вагоне я не забуду никогда. Это лица людей. Простых, обычных людей: конторских служащих, сотрудников многочисленных московских НИИ и рабочих ещё более многочисленных московских заводов (в те времена на Пресне был даже сахаро-рафинадный завод, не говоря уж о пивном им. Бадаева и знаменитой Трёхгорке), студенты, учителя. Так вот у всех на лицах было тихое сияние. И какая-то дивная солидарность и любовь к друг другу осеняла этот заурядный вагон метро. Такого я не видывала ни до, ни после. Эти люди были счастливы и едины в этом счастье: они свалили гидру коммунизма, они отстояли нечто для себя чрезвычайно важное - вот что было написано на этих лицах.
Как было бы интересно спросить у них: как сложились их судьбы? Они пожалели о своём выборе? Они считают себя одураченными лохами? Кто их, кстати, одурачивал: Горбачёв? Ельцин? Мировая закулиса и её продажные приспешники? Кто? С.Г. Кара-Мурза, которого я очень уважаю за огромность проделанной работы, но с которым, будучи согласна в деталях, не согласна в целом - так вот Кара-Мурза постоянно толкует о «затмении разума». Ну, бывает - затмился. Но вот теперь - что бы я сделала? За кого я была бы?
Об этом - завтра.