Ширяево
Татьяна ПЕТРОВА *
Фото автора
Впервые я оказалась в Ширяево в 1978 году, когда Самарский художественный музей приобрел здесь дом - будущий музей поэта А. Ширяевца.
Контакт с новым миром начался с восхождения на Монастырскую гору. Эта округло поднимающаяся кверху, как спина лежащего мастодонта, гора неудержимо притягивала. Мы полезли отвесно вверх - сбоку, по самой крутизне. Теперь тут протоптаны тропинки к водруженному в 1999 году поклонному кресту, тогда их не было, так что потрудились мы изрядно, но были вознаграждены открывшимся видом Ширяева и плавно спадающей вниз Волги, поворачивающей к Самаре. Дальше нам предстояла работа над другими музейными зданиями; так с Ширяевом оказалась связана вся моя жизнь.
[Spoiler (click to open)]
Летом 1870-го выбравшие Ширяев Буерак местом для работы Илья Репин и Федор Васильев с друзьями в первое же утро оказались на этой горе у «сфинкса» (эти камни до сих пор сохранились) и пришли в восторг от открывающегося перед ними простора. Илья Ефимович особо отметил это в книге воспоминаний «Далекое близкое». Еще он там пишет о «верхней тропе», по которой кто-то из друзей отправился в Козьи Рожки (похожие на рога скалы находились прямо под горой Верблюд - их взорвали в 1950-х). Репин имеет в виду тропу, проходящую по Монастырской горе параллельно Волге. Она скрыта обильной порослью берез, орешника, лип. Так можно добраться до самого Верблюда, это весьма завораживающее занятие.
Мне доводилось пробираться по ней в одиночку. Чуть ли не ползешь по откосу сквозь чащу, не видя ни неба, ни Волги, протекающей внизу, и становится страшно, кажется, что тропа ведет в какое-то иное измерение, что потом не сможешь вернуться назад. Такой неопределенности я долго выдержать не могу, спускаюсь вниз, где обозримый расклад - берег, вода, небо - успокаивает, возвращает в привычное состояние.
Что касается Поповой горы, которая нависает над пристанью, то там ощущения еще более сложные, особенно в распалубке, где проходит дорога к дальним штольням. Здесь есть одно конкретное место, где всякий раз хочется остановиться и оглядеться. Почему-то всё время притягивает к себе этот горный склон, поросший все теми же орешником, липами, боярышником, соснами. И на самой Поповой горе, когда взберешься наверх, становится как-то очень грустно. И только здесь, больше нигде. В Ширяеве нечто витает в воздухе, воздействует некое поле, как бы сканирующее, так что высвечивается внутренняя душевная структура, впадаешь в какое-то тихое, сосредоточенное состояние, начинаешь прислушиваться, и кажется - еще немножко, и ты постигнешь что-то очень важное. Но нет: тайна Ширяева закрыта, его Гений места предпочитает хранить молчание.
Помню, когда мы впервые оказались в Ширяеве, меня поразил рассказ о том, что в этих поросших густым лесом горах теряются люди. Рассказывали о пропавших детях, которые отправились за грибами. А потом глубокой осенью - тогда навигация продолжалась до начала ноября - сама была свидетелем, как одна местная жительница стояла на дороге и с тревогой спрашивала спускающихся с гор грибников, не видали ли они двух женщин, которые вот так же пошли за грибами и пропали. Потом они объявились - спустя несколько дней, проплутав по лесу и спустившись где-то в районе Гавриловой поляны.
Когда сейчас глядишь вниз с горы от поклонного креста, бросаются в глаза гигантские ядовито-сине-красно-зеленые крыши недавно построенных отнюдь не в исконно ширяевском духе коттеджей, которые совершенно изменили вид улиц. Появились и сложенные из камня совсем не ширяевские заборы, и так ужасно выглядят проложенные поверху газовые трубы…
Увы, теперь вся таинственная атмосфера Ширяева как бы сжалась, спряталась в горные распалубки, ушла в штольни. (Кстати, во времена Репина штолен еще не было, об этом нет в его книге никакого упоминания.)
Меня, когда мы впервые приехали в Ширяево, поразили местные старухи-долгожительницы - к числу их относилась и тогдашняя хозяйка дома Ширяевца, Е. Е. Ионова, у которой музей приобрел дом. Ей было за девяносто. Помню ее грузно сидящей на лавочке. Поразила своей особой глубиной пустота дома - в открытую дверь сеней заглядывало солнце и грело половицы, словно продолжая заботиться о давно уже не существующих его обитателях:
Все ушли, и путь был прост -
Заселили тот погост.
Дверь открою я теперь -
Солнце входит в эту дверь.
Тихо сонный мир пылится,
Время просто длится, длится…
А горячий луч живой
Ходит по полу за мной.
И совсем особое впечатление осталось от другой пустоты, впервые увиденной, - в нее вели зияющие отверстия штолен, которые, как множественные глаза какого-то чудища, были открыты в сторону поселка. Здесь «дыхание встречающей земли» (так я тогда писала в стихах) прорывалось наружу и ощущалось в нескольких метрах от входа в подземелье, среди безмятежных островков зелени напоминая о том, что в мире не везде тепло, светло и уютно.
Когда я впервые там оказалась, то еще верила рассказам, что эти проложенные внутри гор ходы простираются чуть ли не до Бахиловой поляны. Но эффект этих нависающих сводов, угрожающих в любую минуту сорваться тебе на голову, этих дышащих стен, эта завлекающая вглубь - «в царство Аида» - кромешная тьма действовали по какому-то магическому ритуальному сценарию и приводили в состояние экзальтации. И тогда особенно остро ощущалась бездна между человеком и природной стихией, дремлющей до поры до времени, но всё больше и чаще прорывающейся в наше цивилизованное пространство, легко сметая все те культурные слои, которые мы нагородили вокруг себя.
Хороши Бахилова и Гаврилова поляны, но там нет такого расширяющегося простора, такой полноты явления всего ландшафтного расклада: река - горы - долина. И самое существенное в конфигурации этого пространства - его замкнутость на себя. Стоя на берегу в Ширяево, ты забываешь, что Самара находится совсем недалеко у тебя за спиной - за поворотом реки. Но тут привычная, прозаическая Самара прочно перекрывается неким излучением метафизически суверенной, заповедной территории, которая манит и притягивает, воздействуя на особые струны души, и совсем не укладывается в однородное пространство географической карты. Не случайно своеобычность этих мест породила миф о находящихся здесь воротах в Шамбалу.
* Искусствовед, заместитель директора по научной деятельности Самарского художественного музея, кандидат искусствоведения, член Союза художников России.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» 4 июня 2020 года, № 11 (184)
Фото автора
Впервые я оказалась в Ширяево в 1978 году, когда Самарский художественный музей приобрел здесь дом - будущий музей поэта А. Ширяевца.
Контакт с новым миром начался с восхождения на Монастырскую гору. Эта округло поднимающаяся кверху, как спина лежащего мастодонта, гора неудержимо притягивала. Мы полезли отвесно вверх - сбоку, по самой крутизне. Теперь тут протоптаны тропинки к водруженному в 1999 году поклонному кресту, тогда их не было, так что потрудились мы изрядно, но были вознаграждены открывшимся видом Ширяева и плавно спадающей вниз Волги, поворачивающей к Самаре. Дальше нам предстояла работа над другими музейными зданиями; так с Ширяевом оказалась связана вся моя жизнь.
[Spoiler (click to open)]
Летом 1870-го выбравшие Ширяев Буерак местом для работы Илья Репин и Федор Васильев с друзьями в первое же утро оказались на этой горе у «сфинкса» (эти камни до сих пор сохранились) и пришли в восторг от открывающегося перед ними простора. Илья Ефимович особо отметил это в книге воспоминаний «Далекое близкое». Еще он там пишет о «верхней тропе», по которой кто-то из друзей отправился в Козьи Рожки (похожие на рога скалы находились прямо под горой Верблюд - их взорвали в 1950-х). Репин имеет в виду тропу, проходящую по Монастырской горе параллельно Волге. Она скрыта обильной порослью берез, орешника, лип. Так можно добраться до самого Верблюда, это весьма завораживающее занятие.
Мне доводилось пробираться по ней в одиночку. Чуть ли не ползешь по откосу сквозь чащу, не видя ни неба, ни Волги, протекающей внизу, и становится страшно, кажется, что тропа ведет в какое-то иное измерение, что потом не сможешь вернуться назад. Такой неопределенности я долго выдержать не могу, спускаюсь вниз, где обозримый расклад - берег, вода, небо - успокаивает, возвращает в привычное состояние.
Что касается Поповой горы, которая нависает над пристанью, то там ощущения еще более сложные, особенно в распалубке, где проходит дорога к дальним штольням. Здесь есть одно конкретное место, где всякий раз хочется остановиться и оглядеться. Почему-то всё время притягивает к себе этот горный склон, поросший все теми же орешником, липами, боярышником, соснами. И на самой Поповой горе, когда взберешься наверх, становится как-то очень грустно. И только здесь, больше нигде. В Ширяеве нечто витает в воздухе, воздействует некое поле, как бы сканирующее, так что высвечивается внутренняя душевная структура, впадаешь в какое-то тихое, сосредоточенное состояние, начинаешь прислушиваться, и кажется - еще немножко, и ты постигнешь что-то очень важное. Но нет: тайна Ширяева закрыта, его Гений места предпочитает хранить молчание.
Помню, когда мы впервые оказались в Ширяеве, меня поразил рассказ о том, что в этих поросших густым лесом горах теряются люди. Рассказывали о пропавших детях, которые отправились за грибами. А потом глубокой осенью - тогда навигация продолжалась до начала ноября - сама была свидетелем, как одна местная жительница стояла на дороге и с тревогой спрашивала спускающихся с гор грибников, не видали ли они двух женщин, которые вот так же пошли за грибами и пропали. Потом они объявились - спустя несколько дней, проплутав по лесу и спустившись где-то в районе Гавриловой поляны.
Когда сейчас глядишь вниз с горы от поклонного креста, бросаются в глаза гигантские ядовито-сине-красно-зеленые крыши недавно построенных отнюдь не в исконно ширяевском духе коттеджей, которые совершенно изменили вид улиц. Появились и сложенные из камня совсем не ширяевские заборы, и так ужасно выглядят проложенные поверху газовые трубы…
Увы, теперь вся таинственная атмосфера Ширяева как бы сжалась, спряталась в горные распалубки, ушла в штольни. (Кстати, во времена Репина штолен еще не было, об этом нет в его книге никакого упоминания.)
Меня, когда мы впервые приехали в Ширяево, поразили местные старухи-долгожительницы - к числу их относилась и тогдашняя хозяйка дома Ширяевца, Е. Е. Ионова, у которой музей приобрел дом. Ей было за девяносто. Помню ее грузно сидящей на лавочке. Поразила своей особой глубиной пустота дома - в открытую дверь сеней заглядывало солнце и грело половицы, словно продолжая заботиться о давно уже не существующих его обитателях:
Все ушли, и путь был прост -
Заселили тот погост.
Дверь открою я теперь -
Солнце входит в эту дверь.
Тихо сонный мир пылится,
Время просто длится, длится…
А горячий луч живой
Ходит по полу за мной.
И совсем особое впечатление осталось от другой пустоты, впервые увиденной, - в нее вели зияющие отверстия штолен, которые, как множественные глаза какого-то чудища, были открыты в сторону поселка. Здесь «дыхание встречающей земли» (так я тогда писала в стихах) прорывалось наружу и ощущалось в нескольких метрах от входа в подземелье, среди безмятежных островков зелени напоминая о том, что в мире не везде тепло, светло и уютно.
Когда я впервые там оказалась, то еще верила рассказам, что эти проложенные внутри гор ходы простираются чуть ли не до Бахиловой поляны. Но эффект этих нависающих сводов, угрожающих в любую минуту сорваться тебе на голову, этих дышащих стен, эта завлекающая вглубь - «в царство Аида» - кромешная тьма действовали по какому-то магическому ритуальному сценарию и приводили в состояние экзальтации. И тогда особенно остро ощущалась бездна между человеком и природной стихией, дремлющей до поры до времени, но всё больше и чаще прорывающейся в наше цивилизованное пространство, легко сметая все те культурные слои, которые мы нагородили вокруг себя.
Хороши Бахилова и Гаврилова поляны, но там нет такого расширяющегося простора, такой полноты явления всего ландшафтного расклада: река - горы - долина. И самое существенное в конфигурации этого пространства - его замкнутость на себя. Стоя на берегу в Ширяево, ты забываешь, что Самара находится совсем недалеко у тебя за спиной - за поворотом реки. Но тут привычная, прозаическая Самара прочно перекрывается неким излучением метафизически суверенной, заповедной территории, которая манит и притягивает, воздействуя на особые струны души, и совсем не укладывается в однородное пространство географической карты. Не случайно своеобычность этих мест породила миф о находящихся здесь воротах в Шамбалу.
* Искусствовед, заместитель директора по научной деятельности Самарского художественного музея, кандидат искусствоведения, член Союза художников России.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» 4 июня 2020 года, № 11 (184)