Искусство портретных зарисовок многоликого Корнея Чуковского
К 140-летию со дня рождения писателя
Сергей ГОЛУБКОВ *
Корней Чуковский… Это имя входит в наше сознание с раннего детства: полюбившиеся строки «Мойдодыра», «Федориного горя», «Айболита», «Тараканища» практически на протяжении всей нашей жизни живут в памяти. Став взрослыми, мы с удовольствием погружаемся в мир детства, читая наполненную юмором и радостным всеохватным приятием жизни лучезарную книгу «От двух до пяти». И так, на протяжении многих лет, Чуковский постепенно приоткрывает нам свои разнообразные лики, свои ипостаси творческой личности.
[Spoiler (click to open)]
А у него этих сфер приложения дарования было немало: литературный критик, литературовед, фельетонист, переводчик, мемуарист. Если же мы внимательно, страница за страницей, будем читать его литературный дневник, который он вел без малого семьдесят лет, или познакомимся с его эпистолярным наследием, то обнаружим и еще какие-то дополнительные черты таланта писателя.
Чуковский постоянно менял свою повествовательную манеру, ориентируясь на потенциального адресата своих текстов: с детьми он вел один разговор, со взрослыми - совершенно другой. В своих порой эпатажных литературно-критических публикациях он мог смело балансировать на грани фельетона и пародии, а, скажем, в книге «Мастерство Некрасова» - представать перед читателем вполне серьезным литературоведом-аналитиком.
И как критик, и как литературовед он выступал против схематизма, языковой обедненности. Известны его претензии к Горькому, поделившему, по словам критика, весь мир «на соколов и ужей».
А о подводных рифах переводческой деятельности Чуковский писал так: «Плохие переводчики страдают своеобразным малокровием мозга, которое делает их текст худосочным. У таких переводчиков нищенски убогий словарь: каждое иностранное слово имеет для них одно-единственное значение. Лошадь у них всегда только лошадь. Почему не конь, не жеребец, не рысак, не вороной, не скакун?
Почему многие переводчики пишут о человеке - худой, а не сухопарый, не худощавый, не щуплый, не тощий? Почему не стужа, а холод? Не лачуга, не хибарка, а хижина? Плохие переводчики думают, что девушки бывают только красивые. Между тем они бывают миловидные, хорошенькие, смазливые, пригожие, недурные собой, привлекательные и мало ли еще какие!»
По прихоти судьбы Чуковский оказался на оживленнейшем перекрестке культурной эпохи. Знал очень многих: художников, писателей, критиков, журналистов, артистов. Видел этих деятелей культуры и в относительно спокойные мирные времена, и в грозовые годы, в периоды исторических потрясений. И мы - читатели - бесконечно благодарны Чуковскому за то, что он оставил о людях, с которыми его свела судьба, колоритные свидетельства.
***
Стоит сказать об искусстве словесного портрета - искусстве, которым хорошо владел Корней Чуковский. Он создал целую галерею запоминающихся портретных зарисовок - парадоксальных, остроумных, неожиданных. Он делал их и как литературный критик, работая в жанре творческого портрета, и как неутомимый автор своего грандиозного литературного дневника, и как мемуарист. Многие из этих текстов вошли в книги «Современники. Портреты и этюды» и «Александр Блок как человек и поэт» («Книга об Александре Блоке»), сборник «От Чехова до наших дней».
Владимир Барахов, посвятивший монографию литературному портрету как специфической художественной форме, дал такое определение данному явлению: «Литературный портрет - это художественная целостная характеристика конкретного реального человека в форме мемуарного очерка, создающего представление о его индивидуально-неповторимом, живом облике, о его характере».
Это очень емкая многокомпонентная формула. Причем исследователь отмечал, что литературный портрет может существовать и как вполне самостоятельный, автономный жанр, и как структурный элемент внутри художественного целого.
В творчестве Чуковского мы обнаруживаем оба этих варианта, при этом важно подчеркнуть, что индивидуальный «живой облик» неотделим от «целостной характеристики» творчества того или иного писателя. Чуковскому было важно увидеть эту неразрывную связь повседневно-бытового поведения известного человека и творческого измерения его личности.
Да, они бывают очень разные - литературные портреты: подробные и, напротив, данные вскользь, легким росчерком пера; сконцентрированные в одном месте, напоминающие старинный дагерротип (статичная поза, продуманная мимика), и разбросанные по большому тексту. Своя типология таких портретов в критике, мемуаристике. Здесь тоже разные ракурсы и варианты.
В очерке «Куприн» Чуковский перебрасывает мостик от бытового поведения к творческой манере писателя, стремившегося быть наглядным и убедительным в точно отобранных деталях: «И зоркость была у него замечательная. Об одной красавице он пишет, что ее черные ресницы бросали синие тени на янтарные щеки. И вот каким образом, по его наблюдению, чаще всего распределяются краски теплого южного моря: сначала «грязная лента светло-каштанового цвета», дальше - «жидкая зеленая полоса, вся сморщенная, вся изборожденная гребнями волн, и, наконец, - могучая, спокойная синева глубокого моря с неправдоподобными яркими пятнами, то густо-фиолетовыми, то нежно-малахитовыми, с неожиданными блестящими кусками, похожими на лед, занесенный снегом». Его неутомимое, жадное зрение доставляло ему праздничную радость».
В портретных зарисовках Алексея Толстого Чуковский выделяет такой штрих, как «его талант домовитости, умение украсить свой дом, придать ему нарядный уют». Описывая внешний облик, отмечает «бело-розовое, свежее, несокрушимо здоровое тело, что казалось, он задуман природой на тысячу лет». Или: «И в его походке, и в говоре, и даже в манере смеяться чувствовался житель Заволжья, - непочатая, степная, уездная сила».
Чуковского занимает органичное сочетание у А. Толстого черт беспечного «доброго малого, хохотуна, балагура, неистощимого рассказчика уморительно-забавных историй из жизни своего родного Заволжья» и большого труженика, который «просидел за рабочим столом чуть не десять часов, исписывая целые кипы страниц своим круглым старательным почерком».
***
Чуковского как автора литературных портретов всегда интересовало парадоксальное сосуществование в человеческом характере порой совершенно противоречивых явных и скрытых сторон.
Так, в очерке «Саша Черный» писатель открывает такое контрастное сочетание ранимости и замкнутости взрослого человека и, одновременно, таящейся в глубинах души открытой простодушной детскости. «Даже знаменитое имя свое, которое было в ту пору у всех на устах, сильно раздражало его. - Здравствуйте, Саша, - приветствовал его на Невском один журналист. - Черт меня дернул придумать себе такой псевдоним! - сердито сказал мне поэт. - Теперь всякий олух зовет меня Сашей. Вообще он держал себя гордо и замкнуто. Фамильярничать с собой не позволял никому. Поэтому велико было мое удивление, когда в одно из воскресений на Крестовском в летний горячий день я услыхал десятки голосов, звонко кричавших ему: «Саша, Саша, скорее сюда!» - и увидел, что он не только не чувствует себя оскорбленным, но охотно откликается на эти призывы. Он сидел полуголый в лодке, взятой, очевидно, напрокат, и его черные глаза маслянисто поблескивали. Лодка была полна малышей, лет семи или немного постарше, которых он только что прокатил до моста и обратно, и теперь его ждали другие, столпившиеся неподалеку на сваях: «Саша, сюда, сюда!» Он бережно высадил одних пассажиров и, наполнив свою лодку другими, тотчас же пустился в новый рейс».
Автор портрета не ограничивается только поведенческими характеристиками. Как обычно это бывает в его зарисовках, легко прочерчивается значимый пунктир от будничной бытовой мелочи к попутному выявлению особенностей художественной манеры героя портрета. «Чеканить образы Саша Черный умел превосходно. Вся его ставка была на колоритный, динамический образ, властно подчиненный лиризму. Он был мастер быстрого рисунка, иногда изумляющего своей неожиданной меткостью. Однажды мы пришли с ним к издателю Гржебину и увидели сибирского кота, дремавшего на письменном столе. Поэт взглянул на него и сказал, усмехнувшись: - Толстая муфта с глазами русалки. Эта нечаянная метафора была так верна и точна, что впоследствии мы часто повторяли ее всякий раз, когда нам попадался на глаза этот кот. Теперь, найдя ее в одном из позднейших стихов Саши Черного, я обрадовался ей, как старой знакомой».
***
Портретная галерея, созданная Чуковским, достаточно разнообразна. Он пишет об изобразительном таланте Владимира Маяковского как карикатуриста и описывает их встречи с Ильей Репиным.
Содержанием другого очерка становится описание «странной дружбы» с Борисом Житковым - «странной», поскольку слишком заметной была большая разность характеров.
В портретной зарисовке Михаила Зощенко Чуковский уделяет внимание феномену повествовательной маски, столь характерной для знаменитого юмориста, показывая, как одна из таких масок рождалась буквально на глазах мемуариста во время дружеской встречи.
Начало очерка «Юрий Тынянов» содержит суммарную оценку парадоксального дарования этого писателя, критика и литературоведа: «Его ум, такой разнообразный и гибкий, мог каждую минуту взрываться целыми фейерверками экспромтов, эпиграмм, каламбуров, пародий и так свободно переходить от теоретических споров к анекдоту, к бытовому гротеску. Недаром его связывала крепкая дружба с такими мастерами изощренного, светлого юмора, как Михаил Зощенко и Евгений Шварц. Они часто собирались втроем, и всякий раз, когда я попадал в их компанию, я заранее знал, что буду хохотать до полного истощения сил».
Литературный процесс - явление многомерное, включающее движение в историческом времени и собственно художественных текстов, и эстетических манифестов, деклараций и программных критических статей. Немаловажную роль тут играют и простые свидетельства современников, живые портретные зарисовки, дающие наглядное представление о тех конкретных личностях, которые непосредственно участвовали в литературном процессе. Кстати, портретные зарисовки дают одновременно информацию и об их авторе, поскольку в литературном портрете всегда очевидно «я» повествователя, его параллельный образ. И сам Корней Чуковский тоже интересно раскрывается в этих зарисовках и образных свидетельствах.
* Доктор филологических наук, профессор Самарского университета
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 31 марта 2022 года, № 7 (228)
Сергей ГОЛУБКОВ *
Корней Чуковский… Это имя входит в наше сознание с раннего детства: полюбившиеся строки «Мойдодыра», «Федориного горя», «Айболита», «Тараканища» практически на протяжении всей нашей жизни живут в памяти. Став взрослыми, мы с удовольствием погружаемся в мир детства, читая наполненную юмором и радостным всеохватным приятием жизни лучезарную книгу «От двух до пяти». И так, на протяжении многих лет, Чуковский постепенно приоткрывает нам свои разнообразные лики, свои ипостаси творческой личности.
[Spoiler (click to open)]
А у него этих сфер приложения дарования было немало: литературный критик, литературовед, фельетонист, переводчик, мемуарист. Если же мы внимательно, страница за страницей, будем читать его литературный дневник, который он вел без малого семьдесят лет, или познакомимся с его эпистолярным наследием, то обнаружим и еще какие-то дополнительные черты таланта писателя.
Чуковский постоянно менял свою повествовательную манеру, ориентируясь на потенциального адресата своих текстов: с детьми он вел один разговор, со взрослыми - совершенно другой. В своих порой эпатажных литературно-критических публикациях он мог смело балансировать на грани фельетона и пародии, а, скажем, в книге «Мастерство Некрасова» - представать перед читателем вполне серьезным литературоведом-аналитиком.
И как критик, и как литературовед он выступал против схематизма, языковой обедненности. Известны его претензии к Горькому, поделившему, по словам критика, весь мир «на соколов и ужей».
А о подводных рифах переводческой деятельности Чуковский писал так: «Плохие переводчики страдают своеобразным малокровием мозга, которое делает их текст худосочным. У таких переводчиков нищенски убогий словарь: каждое иностранное слово имеет для них одно-единственное значение. Лошадь у них всегда только лошадь. Почему не конь, не жеребец, не рысак, не вороной, не скакун?
Почему многие переводчики пишут о человеке - худой, а не сухопарый, не худощавый, не щуплый, не тощий? Почему не стужа, а холод? Не лачуга, не хибарка, а хижина? Плохие переводчики думают, что девушки бывают только красивые. Между тем они бывают миловидные, хорошенькие, смазливые, пригожие, недурные собой, привлекательные и мало ли еще какие!»
По прихоти судьбы Чуковский оказался на оживленнейшем перекрестке культурной эпохи. Знал очень многих: художников, писателей, критиков, журналистов, артистов. Видел этих деятелей культуры и в относительно спокойные мирные времена, и в грозовые годы, в периоды исторических потрясений. И мы - читатели - бесконечно благодарны Чуковскому за то, что он оставил о людях, с которыми его свела судьба, колоритные свидетельства.
***
Стоит сказать об искусстве словесного портрета - искусстве, которым хорошо владел Корней Чуковский. Он создал целую галерею запоминающихся портретных зарисовок - парадоксальных, остроумных, неожиданных. Он делал их и как литературный критик, работая в жанре творческого портрета, и как неутомимый автор своего грандиозного литературного дневника, и как мемуарист. Многие из этих текстов вошли в книги «Современники. Портреты и этюды» и «Александр Блок как человек и поэт» («Книга об Александре Блоке»), сборник «От Чехова до наших дней».
Владимир Барахов, посвятивший монографию литературному портрету как специфической художественной форме, дал такое определение данному явлению: «Литературный портрет - это художественная целостная характеристика конкретного реального человека в форме мемуарного очерка, создающего представление о его индивидуально-неповторимом, живом облике, о его характере».
Это очень емкая многокомпонентная формула. Причем исследователь отмечал, что литературный портрет может существовать и как вполне самостоятельный, автономный жанр, и как структурный элемент внутри художественного целого.
В творчестве Чуковского мы обнаруживаем оба этих варианта, при этом важно подчеркнуть, что индивидуальный «живой облик» неотделим от «целостной характеристики» творчества того или иного писателя. Чуковскому было важно увидеть эту неразрывную связь повседневно-бытового поведения известного человека и творческого измерения его личности.
Да, они бывают очень разные - литературные портреты: подробные и, напротив, данные вскользь, легким росчерком пера; сконцентрированные в одном месте, напоминающие старинный дагерротип (статичная поза, продуманная мимика), и разбросанные по большому тексту. Своя типология таких портретов в критике, мемуаристике. Здесь тоже разные ракурсы и варианты.
В очерке «Куприн» Чуковский перебрасывает мостик от бытового поведения к творческой манере писателя, стремившегося быть наглядным и убедительным в точно отобранных деталях: «И зоркость была у него замечательная. Об одной красавице он пишет, что ее черные ресницы бросали синие тени на янтарные щеки. И вот каким образом, по его наблюдению, чаще всего распределяются краски теплого южного моря: сначала «грязная лента светло-каштанового цвета», дальше - «жидкая зеленая полоса, вся сморщенная, вся изборожденная гребнями волн, и, наконец, - могучая, спокойная синева глубокого моря с неправдоподобными яркими пятнами, то густо-фиолетовыми, то нежно-малахитовыми, с неожиданными блестящими кусками, похожими на лед, занесенный снегом». Его неутомимое, жадное зрение доставляло ему праздничную радость».
В портретных зарисовках Алексея Толстого Чуковский выделяет такой штрих, как «его талант домовитости, умение украсить свой дом, придать ему нарядный уют». Описывая внешний облик, отмечает «бело-розовое, свежее, несокрушимо здоровое тело, что казалось, он задуман природой на тысячу лет». Или: «И в его походке, и в говоре, и даже в манере смеяться чувствовался житель Заволжья, - непочатая, степная, уездная сила».
Чуковского занимает органичное сочетание у А. Толстого черт беспечного «доброго малого, хохотуна, балагура, неистощимого рассказчика уморительно-забавных историй из жизни своего родного Заволжья» и большого труженика, который «просидел за рабочим столом чуть не десять часов, исписывая целые кипы страниц своим круглым старательным почерком».
***
Чуковского как автора литературных портретов всегда интересовало парадоксальное сосуществование в человеческом характере порой совершенно противоречивых явных и скрытых сторон.
Так, в очерке «Саша Черный» писатель открывает такое контрастное сочетание ранимости и замкнутости взрослого человека и, одновременно, таящейся в глубинах души открытой простодушной детскости. «Даже знаменитое имя свое, которое было в ту пору у всех на устах, сильно раздражало его. - Здравствуйте, Саша, - приветствовал его на Невском один журналист. - Черт меня дернул придумать себе такой псевдоним! - сердито сказал мне поэт. - Теперь всякий олух зовет меня Сашей. Вообще он держал себя гордо и замкнуто. Фамильярничать с собой не позволял никому. Поэтому велико было мое удивление, когда в одно из воскресений на Крестовском в летний горячий день я услыхал десятки голосов, звонко кричавших ему: «Саша, Саша, скорее сюда!» - и увидел, что он не только не чувствует себя оскорбленным, но охотно откликается на эти призывы. Он сидел полуголый в лодке, взятой, очевидно, напрокат, и его черные глаза маслянисто поблескивали. Лодка была полна малышей, лет семи или немного постарше, которых он только что прокатил до моста и обратно, и теперь его ждали другие, столпившиеся неподалеку на сваях: «Саша, сюда, сюда!» Он бережно высадил одних пассажиров и, наполнив свою лодку другими, тотчас же пустился в новый рейс».
Автор портрета не ограничивается только поведенческими характеристиками. Как обычно это бывает в его зарисовках, легко прочерчивается значимый пунктир от будничной бытовой мелочи к попутному выявлению особенностей художественной манеры героя портрета. «Чеканить образы Саша Черный умел превосходно. Вся его ставка была на колоритный, динамический образ, властно подчиненный лиризму. Он был мастер быстрого рисунка, иногда изумляющего своей неожиданной меткостью. Однажды мы пришли с ним к издателю Гржебину и увидели сибирского кота, дремавшего на письменном столе. Поэт взглянул на него и сказал, усмехнувшись: - Толстая муфта с глазами русалки. Эта нечаянная метафора была так верна и точна, что впоследствии мы часто повторяли ее всякий раз, когда нам попадался на глаза этот кот. Теперь, найдя ее в одном из позднейших стихов Саши Черного, я обрадовался ей, как старой знакомой».
***
Портретная галерея, созданная Чуковским, достаточно разнообразна. Он пишет об изобразительном таланте Владимира Маяковского как карикатуриста и описывает их встречи с Ильей Репиным.
Содержанием другого очерка становится описание «странной дружбы» с Борисом Житковым - «странной», поскольку слишком заметной была большая разность характеров.
В портретной зарисовке Михаила Зощенко Чуковский уделяет внимание феномену повествовательной маски, столь характерной для знаменитого юмориста, показывая, как одна из таких масок рождалась буквально на глазах мемуариста во время дружеской встречи.
Начало очерка «Юрий Тынянов» содержит суммарную оценку парадоксального дарования этого писателя, критика и литературоведа: «Его ум, такой разнообразный и гибкий, мог каждую минуту взрываться целыми фейерверками экспромтов, эпиграмм, каламбуров, пародий и так свободно переходить от теоретических споров к анекдоту, к бытовому гротеску. Недаром его связывала крепкая дружба с такими мастерами изощренного, светлого юмора, как Михаил Зощенко и Евгений Шварц. Они часто собирались втроем, и всякий раз, когда я попадал в их компанию, я заранее знал, что буду хохотать до полного истощения сил».
Литературный процесс - явление многомерное, включающее движение в историческом времени и собственно художественных текстов, и эстетических манифестов, деклараций и программных критических статей. Немаловажную роль тут играют и простые свидетельства современников, живые портретные зарисовки, дающие наглядное представление о тех конкретных личностях, которые непосредственно участвовали в литературном процессе. Кстати, портретные зарисовки дают одновременно информацию и об их авторе, поскольку в литературном портрете всегда очевидно «я» повествователя, его параллельный образ. И сам Корней Чуковский тоже интересно раскрывается в этих зарисовках и образных свидетельствах.
* Доктор филологических наук, профессор Самарского университета
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 31 марта 2022 года, № 7 (228)