Надежды маленький оркестрик
Зоя КОБОЗЕВА *
Кларнет пробит, труба помята,
Фагот, как старый посох, стёрт,
На барабане швы разлезлись…
Но кларнетист красив, как чёрт.
Б. Окуджава
Когда в кино показывают штурм крепости, защитники стоят на ее стенах и пытаются скидывать лестницы, по которым лезут и лезут полчища атакующих. Удается перевернуть, оттолкнуть эти приставные лестницы, но новые и новые орды взбираются по ним, взбираются на древние стены. Вот уже бой завязывается на самих стенах. Вот защитники крепости отступают, неся потери. Вот победившие добивают остатки выживших. Крепость взята. Новый мир восторжествовал.
Эта картинка очень напоминает жизнь на сломе поколений и эпох. Как ни защищается старое воинство, как оно ни благородно и прекрасно, его дни сочтены. Защитники крепости это прекрасно понимают. Но так жаль крепость отдавать без боя! Ведь и сила в руках еще есть, и мудрость в бородах, и пылкость во взорах. А талантов сколько! Сколько талантов...
Но придется всё отдать и погибнуть. Время отдавать крепость молодым. Не живут вместе старые герои и новые. Новым тесно со старыми. Им хочется прийти со своими свитами, дружинами, трубадурами, скоморохами, со своими законами и указами, со своей правдой, со своей модой и со своей системой ценностей. Ничего личного, но старых воинов нужно добить на крепостных стенах. Просто чтобы не мешали. Потому что их время ушло.
[Spoiler (click to open)]
Да, и чтобы сравнения не было. Когда не с чем сравнивать, так легче. Я это невероятно ясно всё осознала, когда ехала из Публичной библиотеки, в которой Самара прощалась с одним из таких поверженных рыцарей своей старой крепости. Собрались все воины, которым в скором времени предстоит умереть или сложить оружие.
Я увидела эту ожившую метафору крепости и убежала. Стремительно. Села в маршрутку. И когда ехала, вдруг очень ясно поняла: пиши не пиши о ценностях, защищай не защищай ценности, тебя добьют на крепостных стенах не потому, что испытывают к тебе жгучую ненависть, или потому, что ты враг. Нет. Тебя добьют просто потому, что надо уступить место, дорогу, крепость, отдать ее, сдать новым победителям.
В некоторые эпохи старое время уходит плавно и безболезненно. Но, по всей видимости, есть более жесткие моменты слома. Единственное, что мешает упокоиться с миром, это ощущение, что крепость отдаешь варварам. Крепость жалко.
***
Никто никогда и не помышлял о войне при работающих «МакДональдсах» и концертах джазовой музыки. При ресторанах и строительстве дорог и домов. При путешествующих туристах и работающем Интернете. Такая картинка никак не связывается в воображении с войной. Про войну мы же только читали и смотрели фильмы, в этих фильмах и книгах не было гедонистической повседневности. А у нас при сохраненном гедонизме будней - второй год идут «похоронки».
Это переворачивает всю систему координат. То есть защитников крепости убивает не только атакующий со стороны стен враг, чумные трупы перебрасывали в крепость к осажденным, и чума начинала поражать тех, кто с доблестью мог бы еще сражаться.
От современной «чумы» умирает цвет рыцарства. С точки зрения естественного завершения жизненного пути в определенном возрасте, казалось бы, ну, пожили уже. Но таланты, такие терпкие, такие изысканные, такие бесподобно шарманные, прелестные, невероятные таланты погибают, хотя была ведь пленительная возможность еще дольше их слушать, видеть и чувствовать на стенах нашей цитадели, что зовется культурой…
Я не хочу, я не готова быть свидетелем этого. Я теряю точку опоры. А когда ты теряешь точку опоры, ты проигрываешь, тебя легко победить и убрать за ненадобностью. Я теряю культуру. Где взять надежду?
***
Были такие две гипотетические богини у восточных славян, Карна и Желя. О трактовке этих мифологических персонажей существует своя отдельная «историография». Но мне понравилось одно из многочисленных значений: Карна - это сиюминутная боль по умершему, стон, вопль, крик, а Желя - это залегшее глубоко в душе горевание.
Я способна сейчас, в это наше время, только на «Карну». Из меня изрыгается крик-плач. Потом начинаю жить снова, как будто ничего не произошло. Это, по всей видимости, какая-то внутренняя защита организма срабатывает. Надо работать, думать о детях. Надо жить. И гораздо проще жить, если ты не оцениваешь свое время в каких-то аналитических категориях, не думаешь о закате культуры или о новом ее низвержении в «надстройки» общественно-экономических формаций. Живу и живу. Хожу в лес. Не думаю. Не горюю. Карну выпустила из души. Желю не впустила. Пошла в лес.
Природа - это культура? Природа нас врачует изо всех своих последних сил. Осень вот подарила такую бесподобную, долгую, цвета византийской смальты. Летом нас прожарила до пепла от костерка. Летом я думала: «Вот бы только наступила осень с дождями, холодом, видит Бог, не пожалуюсь, буду благодарить и благодарить за дождь, не могу больше жить в пекле». Наступила осень сегодня с дождями и с холодом, с изморосью, с тоской, с голыми ветками, а я вдруг подумала: «Лентяйка! Ты почему так мало этим летом спускалась к Волге на пляж?! Ты почему так мало плавала, неженка несчастная?!» Клеточки мои хотят тепла и солнца. А впереди - зима…
***
Вообще всё в голове. Как настроишь эту свою голову, так и будет. Настроишь ее на радость от дождя и измороси - будет радость. Настроишь голову свою, что сердце твое не болит, - сердце не будет болеть. Просто нужно поднатужиться - и настроиться. Можно даже стать очень равнодушным человеком, если настроиться на «позитив»: так сейчас живут некоторые, просто не впускают сознательно в свою жизнь всё, что связано с «негативом». А художник способен на талантливое произведение, если он сыт и в позитиве? А художник может быть дельцом? А вообще, что делать, если ты слабенькая? Не сильная, а слабенькая. Как задудеть в свою душу со всей силой так, чтобы позитива хватило на весь мир, а ты слабенькая, у тебя нет сил так задудеть?
Тогда я ухожу в лес. Я бы, конечно, с большим наслаждением ушла в университет, такой родной и любимый. Но когда в моем расписании должны были начаться семинары в офлайне, все ушли на карантин. Поэтому общение исключительно в онлайне. А в офлайне остается только лес.
В лесу поселилась огромная белая сова. Она пролетает всей своей тяжелой массой и прилипает к стволу дуба. От восторга - вы подумайте, до чего мы докатились! - от восторга, что вижу перед собой настоящую живую сову, я открываю рот. Молнией пролетает мысль, что не успею сфотографировать сову на телефон. Потом сразу несколько мыслей атакуют не успевшую возрадоваться голову на тему, что каждое мгновение жизни хочется сфотографировать и выложить в соцсети.
Я никак не могу разобраться: плохо это или хорошо, норма новой жизни или патология? Если исходить из того, что мне дано видеть, чувствовать красоту, могу схватывать ее, то почему бы и не поделиться? Я же не скверной делюсь, а красотой? С другой стороны, как узок стал мой интимный мир, я его в секунду выворачиваю с помощью смартфона наружу, всем на рассмотрение. Самое удивительное, что я никак не пойму сейчас, что плохо, а что хорошо. У меня нет позиции.
Ах, белая сова с бурыми перышками! Какой поток мазохистских раскаяний Вы породили в так и не окрепшей за жизнь голове!
Иду дальше. По мягкому мокрому кленовому ковру. Божественно туман осенний глушит звуки, особенно рано утром. Только и слышно: кап-кап. Шорох моих шагов. Глубже, глубже в лес. А там - Боже! - бесподобные по красоте карстовые провалы, как от тунгусского метеорита. Глубокие воронки, уходящие в недра. В них - поваленные деревья. И мусор. Не представляете! В самой глубине леса в эти воронки-овраги наша цивилизация выкидывает, не содрогаясь, не раскаиваясь, мусор. И ветки голубых елей. То есть, надо полагать, какие-то барские садовники скидывают в эти марианские желоба дубовых лесов Студеного остатки «ландшафтного дизайна».
А на склоне одного такого карстового провала - лужайка физалиса, «китайских фонариков». Это уж дачники, наверное, постарались: кидали в овраг с тележек мусор от прополки - физалис пустил корни. В осени, в плотных кленовых коврах, алеет теперь физалис. Мусор выкидывали в леса, кстати, и в советскую эпоху. Около сорокинских дач в дубовом лесу в мгновение устраивали мусорные кучи. То есть это природа человеческая: не время, не эпоха - это что-то другое.
А в тех новодельных трехэтажных домиках, где я сейчас живу, наоборот. Люди копают ямки и складывают в них яблочки. Чтобы из семян выросли яблоньки. Хочется яблонек и цветов вокруг домов. Это проявляется везде последнее время - забота о своих садиках около каменных домов, хрущевок, панелек. Когда я была маленькая и жила в «хрущевке» на Дзержинского, эти клумбы под балконами были какие-то неухоженные, деревья росли, а цветов мало. И вот такой мир с одним деревом под балконом почему-то звали «бабы-Шунин садик». Кто такая была эта баба Шуня? И как ее звали, раз можно было произнести так нежнейше и уютно: Шуня?.. И вот теперь в том мирке новых простеньких трехэтажных домов, где я живу, расцветают «бабы-Шунины» садики, из ямки с яблочками.
Иду дальше по лесу. Уголком глаза вижу, как от дерева к дереву кто-то скачет. Морок, наверное. Моргаю ресницами. Опять иду. А среди черных мокрых стволов с зелеными сырыми мхами кто-то скачет, перебегает и прячется. Мне не страшно. Раньше бы я, конечно, испугалась. А сейчас так страшно в жизни, что от лешего или фавна - одна приятность. Пусть козлоногий резвится. Скоро в берлогу заляжет до весны. Хотя, может быть, это просто синебрюхие перламутровые сойки? А может, вертолет сорочий полетел трещоткой от березы к осинке, от осинки к дубу, от дуба к клену - и на барский забор с колючей проволокой. Вы представляете, усадьбы в лесу покрыты колючей проволокой…
Раньше я ужасалась виду этой тюремной знаковости. Теперь привыкла: всюду жизнь…
***
Когда наш мир два года назад закрывался на карантин и вступал в новое время, Борис Александрович Кожин пригласил меня в гости, чтобы подарить книгу Роберта Пуцека «Семнадцать животных». Он решил, что с Пуцеком мне будет легче перезимовать мор, с его одиночеством улитки, крокодилом вожделения, памятью слона. Мне первое время, действительно, стало легче.
Книгу я прочитала, а Бориса Александровича не стало. Карна вырвалась из меня. И я ушла поздно вечером с собакой к стадиону, к новому: это идешь среди полей по освещенной фонарями очень цивилизованной дороге в полнейшем одиночестве. Было тепло осенним дождливым теплом. Я шла и шла, всё быстрее и быстрее. И только думала, чтобы подольше не дойти до стадиона, чтобы было куда идти так же быстро и без препятствий дальше.
Справа, то есть слева - так всегда в женской голове, справа, слева, всё перепутано, - в темноте высился «Стоунхендж»: маленькая рощица кольцом вокруг невидимого подземного озера. Над «Стоунхенджем» я увидела, как совершенно прямое и узкое, как палка, чернильное облако пополам пожрало луну. Я видела красоту этого обжорства, моросил дождь, оранжевым освещали лужи фонари, было тепло и обидно, ужасно было обидно, что не услышишь больше одного конкретного голоса. Стадион все-таки наступил. Я резко развернулась. Карна затихла. Мир остался без луны.
* Доктор исторических наук, профессор Самарского университета.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 11 ноября 2021 года, № 21 (218)
Кларнет пробит, труба помята,
Фагот, как старый посох, стёрт,
На барабане швы разлезлись…
Но кларнетист красив, как чёрт.
Б. Окуджава
Когда в кино показывают штурм крепости, защитники стоят на ее стенах и пытаются скидывать лестницы, по которым лезут и лезут полчища атакующих. Удается перевернуть, оттолкнуть эти приставные лестницы, но новые и новые орды взбираются по ним, взбираются на древние стены. Вот уже бой завязывается на самих стенах. Вот защитники крепости отступают, неся потери. Вот победившие добивают остатки выживших. Крепость взята. Новый мир восторжествовал.
Эта картинка очень напоминает жизнь на сломе поколений и эпох. Как ни защищается старое воинство, как оно ни благородно и прекрасно, его дни сочтены. Защитники крепости это прекрасно понимают. Но так жаль крепость отдавать без боя! Ведь и сила в руках еще есть, и мудрость в бородах, и пылкость во взорах. А талантов сколько! Сколько талантов...
Но придется всё отдать и погибнуть. Время отдавать крепость молодым. Не живут вместе старые герои и новые. Новым тесно со старыми. Им хочется прийти со своими свитами, дружинами, трубадурами, скоморохами, со своими законами и указами, со своей правдой, со своей модой и со своей системой ценностей. Ничего личного, но старых воинов нужно добить на крепостных стенах. Просто чтобы не мешали. Потому что их время ушло.
[Spoiler (click to open)]
Да, и чтобы сравнения не было. Когда не с чем сравнивать, так легче. Я это невероятно ясно всё осознала, когда ехала из Публичной библиотеки, в которой Самара прощалась с одним из таких поверженных рыцарей своей старой крепости. Собрались все воины, которым в скором времени предстоит умереть или сложить оружие.
Я увидела эту ожившую метафору крепости и убежала. Стремительно. Села в маршрутку. И когда ехала, вдруг очень ясно поняла: пиши не пиши о ценностях, защищай не защищай ценности, тебя добьют на крепостных стенах не потому, что испытывают к тебе жгучую ненависть, или потому, что ты враг. Нет. Тебя добьют просто потому, что надо уступить место, дорогу, крепость, отдать ее, сдать новым победителям.
В некоторые эпохи старое время уходит плавно и безболезненно. Но, по всей видимости, есть более жесткие моменты слома. Единственное, что мешает упокоиться с миром, это ощущение, что крепость отдаешь варварам. Крепость жалко.
***
Никто никогда и не помышлял о войне при работающих «МакДональдсах» и концертах джазовой музыки. При ресторанах и строительстве дорог и домов. При путешествующих туристах и работающем Интернете. Такая картинка никак не связывается в воображении с войной. Про войну мы же только читали и смотрели фильмы, в этих фильмах и книгах не было гедонистической повседневности. А у нас при сохраненном гедонизме будней - второй год идут «похоронки».
Это переворачивает всю систему координат. То есть защитников крепости убивает не только атакующий со стороны стен враг, чумные трупы перебрасывали в крепость к осажденным, и чума начинала поражать тех, кто с доблестью мог бы еще сражаться.
От современной «чумы» умирает цвет рыцарства. С точки зрения естественного завершения жизненного пути в определенном возрасте, казалось бы, ну, пожили уже. Но таланты, такие терпкие, такие изысканные, такие бесподобно шарманные, прелестные, невероятные таланты погибают, хотя была ведь пленительная возможность еще дольше их слушать, видеть и чувствовать на стенах нашей цитадели, что зовется культурой…
Я не хочу, я не готова быть свидетелем этого. Я теряю точку опоры. А когда ты теряешь точку опоры, ты проигрываешь, тебя легко победить и убрать за ненадобностью. Я теряю культуру. Где взять надежду?
***
Были такие две гипотетические богини у восточных славян, Карна и Желя. О трактовке этих мифологических персонажей существует своя отдельная «историография». Но мне понравилось одно из многочисленных значений: Карна - это сиюминутная боль по умершему, стон, вопль, крик, а Желя - это залегшее глубоко в душе горевание.
Я способна сейчас, в это наше время, только на «Карну». Из меня изрыгается крик-плач. Потом начинаю жить снова, как будто ничего не произошло. Это, по всей видимости, какая-то внутренняя защита организма срабатывает. Надо работать, думать о детях. Надо жить. И гораздо проще жить, если ты не оцениваешь свое время в каких-то аналитических категориях, не думаешь о закате культуры или о новом ее низвержении в «надстройки» общественно-экономических формаций. Живу и живу. Хожу в лес. Не думаю. Не горюю. Карну выпустила из души. Желю не впустила. Пошла в лес.
Природа - это культура? Природа нас врачует изо всех своих последних сил. Осень вот подарила такую бесподобную, долгую, цвета византийской смальты. Летом нас прожарила до пепла от костерка. Летом я думала: «Вот бы только наступила осень с дождями, холодом, видит Бог, не пожалуюсь, буду благодарить и благодарить за дождь, не могу больше жить в пекле». Наступила осень сегодня с дождями и с холодом, с изморосью, с тоской, с голыми ветками, а я вдруг подумала: «Лентяйка! Ты почему так мало этим летом спускалась к Волге на пляж?! Ты почему так мало плавала, неженка несчастная?!» Клеточки мои хотят тепла и солнца. А впереди - зима…
***
Вообще всё в голове. Как настроишь эту свою голову, так и будет. Настроишь ее на радость от дождя и измороси - будет радость. Настроишь голову свою, что сердце твое не болит, - сердце не будет болеть. Просто нужно поднатужиться - и настроиться. Можно даже стать очень равнодушным человеком, если настроиться на «позитив»: так сейчас живут некоторые, просто не впускают сознательно в свою жизнь всё, что связано с «негативом». А художник способен на талантливое произведение, если он сыт и в позитиве? А художник может быть дельцом? А вообще, что делать, если ты слабенькая? Не сильная, а слабенькая. Как задудеть в свою душу со всей силой так, чтобы позитива хватило на весь мир, а ты слабенькая, у тебя нет сил так задудеть?
Тогда я ухожу в лес. Я бы, конечно, с большим наслаждением ушла в университет, такой родной и любимый. Но когда в моем расписании должны были начаться семинары в офлайне, все ушли на карантин. Поэтому общение исключительно в онлайне. А в офлайне остается только лес.
В лесу поселилась огромная белая сова. Она пролетает всей своей тяжелой массой и прилипает к стволу дуба. От восторга - вы подумайте, до чего мы докатились! - от восторга, что вижу перед собой настоящую живую сову, я открываю рот. Молнией пролетает мысль, что не успею сфотографировать сову на телефон. Потом сразу несколько мыслей атакуют не успевшую возрадоваться голову на тему, что каждое мгновение жизни хочется сфотографировать и выложить в соцсети.
Я никак не могу разобраться: плохо это или хорошо, норма новой жизни или патология? Если исходить из того, что мне дано видеть, чувствовать красоту, могу схватывать ее, то почему бы и не поделиться? Я же не скверной делюсь, а красотой? С другой стороны, как узок стал мой интимный мир, я его в секунду выворачиваю с помощью смартфона наружу, всем на рассмотрение. Самое удивительное, что я никак не пойму сейчас, что плохо, а что хорошо. У меня нет позиции.
Ах, белая сова с бурыми перышками! Какой поток мазохистских раскаяний Вы породили в так и не окрепшей за жизнь голове!
Иду дальше. По мягкому мокрому кленовому ковру. Божественно туман осенний глушит звуки, особенно рано утром. Только и слышно: кап-кап. Шорох моих шагов. Глубже, глубже в лес. А там - Боже! - бесподобные по красоте карстовые провалы, как от тунгусского метеорита. Глубокие воронки, уходящие в недра. В них - поваленные деревья. И мусор. Не представляете! В самой глубине леса в эти воронки-овраги наша цивилизация выкидывает, не содрогаясь, не раскаиваясь, мусор. И ветки голубых елей. То есть, надо полагать, какие-то барские садовники скидывают в эти марианские желоба дубовых лесов Студеного остатки «ландшафтного дизайна».
А на склоне одного такого карстового провала - лужайка физалиса, «китайских фонариков». Это уж дачники, наверное, постарались: кидали в овраг с тележек мусор от прополки - физалис пустил корни. В осени, в плотных кленовых коврах, алеет теперь физалис. Мусор выкидывали в леса, кстати, и в советскую эпоху. Около сорокинских дач в дубовом лесу в мгновение устраивали мусорные кучи. То есть это природа человеческая: не время, не эпоха - это что-то другое.
А в тех новодельных трехэтажных домиках, где я сейчас живу, наоборот. Люди копают ямки и складывают в них яблочки. Чтобы из семян выросли яблоньки. Хочется яблонек и цветов вокруг домов. Это проявляется везде последнее время - забота о своих садиках около каменных домов, хрущевок, панелек. Когда я была маленькая и жила в «хрущевке» на Дзержинского, эти клумбы под балконами были какие-то неухоженные, деревья росли, а цветов мало. И вот такой мир с одним деревом под балконом почему-то звали «бабы-Шунин садик». Кто такая была эта баба Шуня? И как ее звали, раз можно было произнести так нежнейше и уютно: Шуня?.. И вот теперь в том мирке новых простеньких трехэтажных домов, где я живу, расцветают «бабы-Шунины» садики, из ямки с яблочками.
Иду дальше по лесу. Уголком глаза вижу, как от дерева к дереву кто-то скачет. Морок, наверное. Моргаю ресницами. Опять иду. А среди черных мокрых стволов с зелеными сырыми мхами кто-то скачет, перебегает и прячется. Мне не страшно. Раньше бы я, конечно, испугалась. А сейчас так страшно в жизни, что от лешего или фавна - одна приятность. Пусть козлоногий резвится. Скоро в берлогу заляжет до весны. Хотя, может быть, это просто синебрюхие перламутровые сойки? А может, вертолет сорочий полетел трещоткой от березы к осинке, от осинки к дубу, от дуба к клену - и на барский забор с колючей проволокой. Вы представляете, усадьбы в лесу покрыты колючей проволокой…
Раньше я ужасалась виду этой тюремной знаковости. Теперь привыкла: всюду жизнь…
***
Когда наш мир два года назад закрывался на карантин и вступал в новое время, Борис Александрович Кожин пригласил меня в гости, чтобы подарить книгу Роберта Пуцека «Семнадцать животных». Он решил, что с Пуцеком мне будет легче перезимовать мор, с его одиночеством улитки, крокодилом вожделения, памятью слона. Мне первое время, действительно, стало легче.
Книгу я прочитала, а Бориса Александровича не стало. Карна вырвалась из меня. И я ушла поздно вечером с собакой к стадиону, к новому: это идешь среди полей по освещенной фонарями очень цивилизованной дороге в полнейшем одиночестве. Было тепло осенним дождливым теплом. Я шла и шла, всё быстрее и быстрее. И только думала, чтобы подольше не дойти до стадиона, чтобы было куда идти так же быстро и без препятствий дальше.
Справа, то есть слева - так всегда в женской голове, справа, слева, всё перепутано, - в темноте высился «Стоунхендж»: маленькая рощица кольцом вокруг невидимого подземного озера. Над «Стоунхенджем» я увидела, как совершенно прямое и узкое, как палка, чернильное облако пополам пожрало луну. Я видела красоту этого обжорства, моросил дождь, оранжевым освещали лужи фонари, было тепло и обидно, ужасно было обидно, что не услышишь больше одного конкретного голоса. Стадион все-таки наступил. Я резко развернулась. Карна затихла. Мир остался без луны.
* Доктор исторических наук, профессор Самарского университета.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 11 ноября 2021 года, № 21 (218)