За Кудыкиной горой
Рубрика: Факультет ненужных вещей
Михаил ПЕРЕПЕЛКИН *
Рисунок Сергея САВИНА
Это было время, когда вопросов было много, а ответов на эти вопросы почти не было.
- А куда садится солнце, а?
- А куда течет река? А та река, в которую она впадает? А море - куда течет?
- А птицы - куда они улетают?
- Куда-куда - за Кудыкину гору, - говорили тому, кто задавал слишком много вопросов. - И солнце садится за эту гору, и все реки туда текут, и птицы осенью туда же, а весной - обратно. И не спрашивай, пожалуйста, где эта гора находится. Вырастешь - узнаешь. А много будешь знать - скоро состаришься.
[Spoiler (click to open)]
1
Впрочем, где находится Кудыкина гора, я знал. Точнее, не то чтобы знал, но примерно догадывался. Гора была не одна, Кудыкиных гор было целых четыре: на юге, востоке, севере и западе. И все эти горы были разные, и у каждой были свои собственные цвет и предназначение.
Пожалуй, южная Кудыкина гора была самой синей и самой сказочной. На юг выходят окна всех домов в деревне, северная сторона в большинстве этих домов, как правило, глухая, иначе дров не напасешься, а окна смотрят как раз на юг. В крохотном домике, где прошло мое детство, этих южных окон было всего три: два в комнате, которая называлась «залом», и одно - на кухне, которую употребляли только с предлогом «в» - «в кухне».
Кухня была самостийной и незалежной и к разного рода «на» относилась презрительно. Так вот сначала под этими южными окнами расстилалось огромное, как казалось когда-то, пространство двора, по которому бродили меланхоличные куры, что-то сообщая друг другу и о чем-то советуясь. Иногда к ним присоединялись эмоционально гомонящие гуси, взиравшие на эту куриную меланхолию свысока и, кажется, прекрасно осознававшие, что и двор, и трава, и солнце - это только эпизод, а затем придут осень с ее ледяными дождями и Рождество со сковородками и гусятницами. Одним словом, жизнь коротка, а что-то там вечно.
Потом двор заканчивался и начиналась глухая северная сторона соседского дома, за которой, как за таинственным занавесом, разворачивалась своя жизнь, ни заглянуть, ни проникнуть в которую было невозможно, потому что никаких окон и форточек в северных стенах не было и не могло быть. За занавесом жила баба Ганя, про которую говорили, что она варит зелье из лягушек и мышиных хвостиков и встречает по ночам сами знаете кого. Но всё это была еще не гора, а только так - предгорье и подножье. А сама гора начиналась дальше, и вот за ней-то располагалось таинственное место, называвшееся Философкой.
Пожалуй, слово «философия» я впервые услышал именно тогда и именно в этом контексте, потому что никаких других созвучных контекстов там не было и не могло быть. «От нас до Философки семь верст, значит - семь с половиной километров. Философские в нашу церкву пешком ходили…» Так говорила бабушка, и я представлял себе Сократа с Платоном и Аристотелем, идущих пешком через поля и степи, «в нашу церкву».
Представлять я их начал, конечно, далеко не сразу, а только когда стал завсегдатаем библиотеки и уже начал подозревать, что за таинственной Философкой тоже что-то есть и что она - еще не край света. Я, кстати, так никогда в этой Философке и не побывал, а жаль, потому что мечта о путешествии туда была, наверное, вообще первой мечтой о путешествии. «Вот подживут у меня немного ноги, и дойдем мы до Философки», - обещала бабушка. Ноги не подживали, а меж тем Философка становилась всё менее и менее реальной, пока, наконец, не исчезла с лица земли вместе со своими древними греками и Кантом в придачу.
Это была южная Кудыкина гора, а на востоке гора была другой. Из-за нее поднималось солнце, и поэтому эта гора была всегда окрашена лучами восхода. Добраться до этой горы было труднее, потому что она была отделена рекой, но зато ее было лучше видно, так как за рекой и вправду возвышалось что-то вроде горы, в силу чего газокомпрессорную станцию, находившуюся на этом возвышении, так и называли - Гора. «Ты где работаешь-то?» - «Я-то здесь, в магазине, а вот муж - на Горе!» Ну, на Горе - это да! Это - респект и уважуха, хоть и не было тогда еще таких слов. Гора - это почти Олимп и всё такое, и те, кто там работает, день и ночь пьют амброзию и закусывают оливками, и поэтому похмелья у них не бывает.
А вот у меня с этой восточной горой связалась своя история. «Спой мне песню, как синица тихо за морем жила», - просил поэт. Кастрюли в незалежной кухне притихали и больше не гремели крышками, меланхоличные куры напрягали слух, а из-за моря доносились тонкие волшебные звуки чудной песни, исполнявшейся синицей и хором тружеников газокомпрессорной станции. Всё дело в том, что никакого моря я, разумеется, никогда и видеть не видел, а чтобы стихам не пропадать, назначал на роль моря эту самую крохотную речушку. И вот из-за нее-то, из-за Сухой Вязовки, с подножья той самой восточной горы, откуда вставало солнце, и раздавался голос пушкинской синицы, очевидно, тоже вкусившей амброзии и оливок.
На севере и на западе тоже были свои горы. Северная гора располагалась где-то за Вороненским концом, или за Воронами, как назывался конец улицы, где когда-то осели выходцы из-под Воронежа. «А ты на Воронах-то был?» - «Был! И на Воронах был, и еще дальше ходил!» А дальше был сразу Куйбышев, правда, до него надо было еще добраться на ужасном автобусе и миновать страшнейшее место - Новокуйбышевскую развилку. Для деревенской ребятни, привыкшей к чистому воздуху, эта развилка была чем-то вроде избушки Бабы-яги: кто выживет - попадет на карусели, ну, а кто не выживет - «я не виновата»…
Западная гора была закатной и, видимо, поэтому мечтательной и какой-то щемящей. И мечты эти были совсем другими, не такими, как южные. Южные мечты звали и манили, вот только «подживут ноги», вот только собраться с силами. А западные были недоступными, мол, куда ты собрался, ты на себя только погляди. Поглядел? Ну вот и сиди себе дома. Да и вечер уже, не видишь разве - закат.
В общем, Кудыкина гора не была одинокой - гряда Кудыкиных гор окружала со всех сторон, и за эти горы текли реки и улетали птицы, за них уходили и иногда из-за них появлялись какие-то новые люди, и миры, располагавшиеся за этими горами, влекли к себе, как могут влечь только миры, ради узнавания которых, казалось, не жаль и состариться.
2
Позже, как только появилась такая возможность, я объехал всю Самарскую область - от Шенталы и Клявлино до Большой Глушицы и Черниговки и от Языково до Сызрани. Побывал, посмотрел, послушал, а там, где были горы или хотя бы какой-то намек на них, - взобрался на эти горы. Был на высоченном холме над селом Троицким под Сызранью, на курганах в Алексеевском районе, там, где Лев Толстой и башкиры, на Сергиевских холмах и на горе над Гавриловой Поляной. И всем говорил, что ради работы и что-то в этом духе, но сам-то знал, что ищу я ту самую Кудыкину гору, куда и солнце садится, и птицы стремятся вместе с реками. А что, если вот эта гора и вправду окажется Кудыкиной? Вот так взбираешься на нее, смотришь сверху, а севшее солнце тут как тут, сидит себе на бережку, бултыхает ногами теплую речную воду…
Увы, Кудыкиной горы я в этих поездках так и не нашел, но зато увидел много чего такого, что могло бы и с солнцем поспорить. Вот, например, приехали мы как-то в Троицкое. Это часа три или три с половиной от Самары, до Сызрани и еще дальше. Хотите попасть в XVIII век - езжайте в Троицкое. Правда, учтите, что другие два века потоптались на этом восемнадцатом как только могли, от души потоптались: почти до основания разрушили красавицу-церковь, загадили пруд в барском парке, сожгли и уничтожили всё, что только можно было сжечь и уничтожить. Но с памятью места не справились: подъезжаете к Троицкому и понимаете - вот оно, восемнадцатое столетие, хоть и из-под руин, а выглядывает.
Были бы на нашем месте какие-нибудь немцы, уже давно собрали бы и пронумеровали каждый осколочек камня в той самой церкви, где прятались от разбойников предки поэта Дмитриева, а мы - не нумеруем, но голоса этих предков все-таки слышны! И, кстати, возвышается над этим самым Троицким высоченная гора - может, она и хранит эту память и эти голоса? Потому что больше хранить их почти и некому - только малюсенькому школьному музейчику, где висит портрет русского Лафонтена; священнику, который восстанавливает храм, мешая песок с цементом; и двум местным жителям, рассказавшим нам, что и сегодня на их огородах нет-нет да и попадаются старинные монеты - подарки из прошлого.
И пока мы ездили по самому этому Троицкому, никаких таких голосов не слышали - только жалобы местных жителей: «Хлеб привозят раз-два в неделю… Вот больницу закрыли, говорят: «Ездите в Сызрань». А взобрались на гору - и жалобы поутихли, а XVIII век заговорил и рассказал о том, как всё на этой земле было когда-то мудро и любовно устроено: и хлеб пекли, и больных лечили. Горе спешить некуда и жаловаться не на что - вот и смотрит она сверху на строителей и разрушителей. И тихо-тихо обо всем рассказывает.
А еще одна гора познакомила меня и моих спутников с замечательными людьми и накормила выловленной на наших глазах огромной рыбиной. Это уже под Камышлой, в селе Неклюдово. Дорога туда - почти как за три моря: сначала едешь по Самарской области, потом выезжаешь в Оренбургскую, затем снова возвращаешься в Самарскую… Это Неклюдово - аксаковское Багрово, и в нем жили и похоронены предки автора «Аленького цветочка». Вот за ним-то, за Аленьким цветочком, я туда и ездил. Приехал и начал всех расспрашивать, мол, что тут и где. А эти все, которых в Неклюдово-Багрово и летом-то не очень много, а зимой, видимо, еще меньше, показывают в сторону дома у горы и говорят одно и то же: «Да вы бы вот у них спросили, у учительницы и у ее мужа».
«Да что ж это такое, - подумали мы про себя, - неужели мы без учительницы с мужем не найдем аленького цветочка?» И в самом деле принялись искать и искали час, полтора, пока не поняли, что без этой самой горы нам не обойтись - только с нее все село как на ладони, а нам для завершения нашей работы эта панорама была во-о-от как необходима!
Вот так и пришлось постучаться в дом у подножия горы и познакомиться с его хозяевами, которые радушно приняли незваных гостей, накормили той самой рыбищей и всё про Аксакова и его аленький цветочек рассказали от и до.
«А как случилось-то, что вы стали главными по аленькому цветочку?» - поинтересовался я у наших гостеприимных хозяев и в ответ услышал потрясающую историю. «Понимаете, - начала свой рассказ наша новая знакомая, - сама-то я из Приволжья и училась у Валентины Михайловны Фониной». С Валентиной Михайловной я был знаком к этому времени тысячу лет, знал, что она - человек, влюбленный в Аксакова, и благодаря этой ее любви в южном самарском Приволжье, куда нога Аксакова никогда и не ступала, появилась улица его имени. Однажды Валентина Михайловна решила, что она непременно должна показать свое Приволжье и находящуюся в нем усадьбу Самариных всем своим самарским друзьям и знакомым и… прислала за нами автобус. В общем, про Валентину Михайловну я расскажу как-нибудь отдельно, а сегодня наш разговор про горы и про тех, кто живет у их подножий.
Нет, случайные люди у этих подножий не живут - случайным там делать нечего. Живут те, кого влюбили в эти горы и растущие на них аленькие цветочки их учителя и наставники. И пусть эти горы не Кудыкины, но и за них тоже текут моря и реки и садится солнце.
3
Жизнь - удивительная штука, удивительная и неожиданная. Честно говоря, я и сам не ожидал, что увижу Урал и Альпы, побываю на той самой горе, где обитал Эол, и на Олимпе (и никакая это не гора, а целая гряда высоченных гор!), в пещерах Нового Афона и в горном монастыре Монсеррат. Как-то так всё само собой получилось - не сразу, конечно, а потихоньку, постепенно. Куда-то привели меня мои герои, где-то удалось побывать на заработанные благодаря этим героям и вместе с ними деньги. Сейчас спрашиваю себя: а как все эти горы в жизни случились-то, из-за чего? И не нахожу другого ответа, кроме того, о чем сказал вначале. Все мои горы начались с любопытства, которое, хочется мне думать, никогда не превратится в ненужную вещь, о которой мне пришлось бы писать в прошедшем времени.
А еще мне кажется, что та самая Кудыкина гора все-таки где-то есть и когда-нибудь мы с ней встретимся.
* Доктор филологических наук, профессор Самарского университета, старший научный сотрудник Самарского литературного музея имени М. Горького.
Опубликовано в «Свежей газеты. Культуре» от 15 апреля 2021 года, № 8 (205)
Михаил ПЕРЕПЕЛКИН *
Рисунок Сергея САВИНА
Это было время, когда вопросов было много, а ответов на эти вопросы почти не было.
- А куда садится солнце, а?
- А куда течет река? А та река, в которую она впадает? А море - куда течет?
- А птицы - куда они улетают?
- Куда-куда - за Кудыкину гору, - говорили тому, кто задавал слишком много вопросов. - И солнце садится за эту гору, и все реки туда текут, и птицы осенью туда же, а весной - обратно. И не спрашивай, пожалуйста, где эта гора находится. Вырастешь - узнаешь. А много будешь знать - скоро состаришься.
[Spoiler (click to open)]
1
Впрочем, где находится Кудыкина гора, я знал. Точнее, не то чтобы знал, но примерно догадывался. Гора была не одна, Кудыкиных гор было целых четыре: на юге, востоке, севере и западе. И все эти горы были разные, и у каждой были свои собственные цвет и предназначение.
Пожалуй, южная Кудыкина гора была самой синей и самой сказочной. На юг выходят окна всех домов в деревне, северная сторона в большинстве этих домов, как правило, глухая, иначе дров не напасешься, а окна смотрят как раз на юг. В крохотном домике, где прошло мое детство, этих южных окон было всего три: два в комнате, которая называлась «залом», и одно - на кухне, которую употребляли только с предлогом «в» - «в кухне».
Кухня была самостийной и незалежной и к разного рода «на» относилась презрительно. Так вот сначала под этими южными окнами расстилалось огромное, как казалось когда-то, пространство двора, по которому бродили меланхоличные куры, что-то сообщая друг другу и о чем-то советуясь. Иногда к ним присоединялись эмоционально гомонящие гуси, взиравшие на эту куриную меланхолию свысока и, кажется, прекрасно осознававшие, что и двор, и трава, и солнце - это только эпизод, а затем придут осень с ее ледяными дождями и Рождество со сковородками и гусятницами. Одним словом, жизнь коротка, а что-то там вечно.
Потом двор заканчивался и начиналась глухая северная сторона соседского дома, за которой, как за таинственным занавесом, разворачивалась своя жизнь, ни заглянуть, ни проникнуть в которую было невозможно, потому что никаких окон и форточек в северных стенах не было и не могло быть. За занавесом жила баба Ганя, про которую говорили, что она варит зелье из лягушек и мышиных хвостиков и встречает по ночам сами знаете кого. Но всё это была еще не гора, а только так - предгорье и подножье. А сама гора начиналась дальше, и вот за ней-то располагалось таинственное место, называвшееся Философкой.
Пожалуй, слово «философия» я впервые услышал именно тогда и именно в этом контексте, потому что никаких других созвучных контекстов там не было и не могло быть. «От нас до Философки семь верст, значит - семь с половиной километров. Философские в нашу церкву пешком ходили…» Так говорила бабушка, и я представлял себе Сократа с Платоном и Аристотелем, идущих пешком через поля и степи, «в нашу церкву».
Представлять я их начал, конечно, далеко не сразу, а только когда стал завсегдатаем библиотеки и уже начал подозревать, что за таинственной Философкой тоже что-то есть и что она - еще не край света. Я, кстати, так никогда в этой Философке и не побывал, а жаль, потому что мечта о путешествии туда была, наверное, вообще первой мечтой о путешествии. «Вот подживут у меня немного ноги, и дойдем мы до Философки», - обещала бабушка. Ноги не подживали, а меж тем Философка становилась всё менее и менее реальной, пока, наконец, не исчезла с лица земли вместе со своими древними греками и Кантом в придачу.
Это была южная Кудыкина гора, а на востоке гора была другой. Из-за нее поднималось солнце, и поэтому эта гора была всегда окрашена лучами восхода. Добраться до этой горы было труднее, потому что она была отделена рекой, но зато ее было лучше видно, так как за рекой и вправду возвышалось что-то вроде горы, в силу чего газокомпрессорную станцию, находившуюся на этом возвышении, так и называли - Гора. «Ты где работаешь-то?» - «Я-то здесь, в магазине, а вот муж - на Горе!» Ну, на Горе - это да! Это - респект и уважуха, хоть и не было тогда еще таких слов. Гора - это почти Олимп и всё такое, и те, кто там работает, день и ночь пьют амброзию и закусывают оливками, и поэтому похмелья у них не бывает.
А вот у меня с этой восточной горой связалась своя история. «Спой мне песню, как синица тихо за морем жила», - просил поэт. Кастрюли в незалежной кухне притихали и больше не гремели крышками, меланхоличные куры напрягали слух, а из-за моря доносились тонкие волшебные звуки чудной песни, исполнявшейся синицей и хором тружеников газокомпрессорной станции. Всё дело в том, что никакого моря я, разумеется, никогда и видеть не видел, а чтобы стихам не пропадать, назначал на роль моря эту самую крохотную речушку. И вот из-за нее-то, из-за Сухой Вязовки, с подножья той самой восточной горы, откуда вставало солнце, и раздавался голос пушкинской синицы, очевидно, тоже вкусившей амброзии и оливок.
На севере и на западе тоже были свои горы. Северная гора располагалась где-то за Вороненским концом, или за Воронами, как назывался конец улицы, где когда-то осели выходцы из-под Воронежа. «А ты на Воронах-то был?» - «Был! И на Воронах был, и еще дальше ходил!» А дальше был сразу Куйбышев, правда, до него надо было еще добраться на ужасном автобусе и миновать страшнейшее место - Новокуйбышевскую развилку. Для деревенской ребятни, привыкшей к чистому воздуху, эта развилка была чем-то вроде избушки Бабы-яги: кто выживет - попадет на карусели, ну, а кто не выживет - «я не виновата»…
Западная гора была закатной и, видимо, поэтому мечтательной и какой-то щемящей. И мечты эти были совсем другими, не такими, как южные. Южные мечты звали и манили, вот только «подживут ноги», вот только собраться с силами. А западные были недоступными, мол, куда ты собрался, ты на себя только погляди. Поглядел? Ну вот и сиди себе дома. Да и вечер уже, не видишь разве - закат.
В общем, Кудыкина гора не была одинокой - гряда Кудыкиных гор окружала со всех сторон, и за эти горы текли реки и улетали птицы, за них уходили и иногда из-за них появлялись какие-то новые люди, и миры, располагавшиеся за этими горами, влекли к себе, как могут влечь только миры, ради узнавания которых, казалось, не жаль и состариться.
2
Позже, как только появилась такая возможность, я объехал всю Самарскую область - от Шенталы и Клявлино до Большой Глушицы и Черниговки и от Языково до Сызрани. Побывал, посмотрел, послушал, а там, где были горы или хотя бы какой-то намек на них, - взобрался на эти горы. Был на высоченном холме над селом Троицким под Сызранью, на курганах в Алексеевском районе, там, где Лев Толстой и башкиры, на Сергиевских холмах и на горе над Гавриловой Поляной. И всем говорил, что ради работы и что-то в этом духе, но сам-то знал, что ищу я ту самую Кудыкину гору, куда и солнце садится, и птицы стремятся вместе с реками. А что, если вот эта гора и вправду окажется Кудыкиной? Вот так взбираешься на нее, смотришь сверху, а севшее солнце тут как тут, сидит себе на бережку, бултыхает ногами теплую речную воду…
Увы, Кудыкиной горы я в этих поездках так и не нашел, но зато увидел много чего такого, что могло бы и с солнцем поспорить. Вот, например, приехали мы как-то в Троицкое. Это часа три или три с половиной от Самары, до Сызрани и еще дальше. Хотите попасть в XVIII век - езжайте в Троицкое. Правда, учтите, что другие два века потоптались на этом восемнадцатом как только могли, от души потоптались: почти до основания разрушили красавицу-церковь, загадили пруд в барском парке, сожгли и уничтожили всё, что только можно было сжечь и уничтожить. Но с памятью места не справились: подъезжаете к Троицкому и понимаете - вот оно, восемнадцатое столетие, хоть и из-под руин, а выглядывает.
Были бы на нашем месте какие-нибудь немцы, уже давно собрали бы и пронумеровали каждый осколочек камня в той самой церкви, где прятались от разбойников предки поэта Дмитриева, а мы - не нумеруем, но голоса этих предков все-таки слышны! И, кстати, возвышается над этим самым Троицким высоченная гора - может, она и хранит эту память и эти голоса? Потому что больше хранить их почти и некому - только малюсенькому школьному музейчику, где висит портрет русского Лафонтена; священнику, который восстанавливает храм, мешая песок с цементом; и двум местным жителям, рассказавшим нам, что и сегодня на их огородах нет-нет да и попадаются старинные монеты - подарки из прошлого.
И пока мы ездили по самому этому Троицкому, никаких таких голосов не слышали - только жалобы местных жителей: «Хлеб привозят раз-два в неделю… Вот больницу закрыли, говорят: «Ездите в Сызрань». А взобрались на гору - и жалобы поутихли, а XVIII век заговорил и рассказал о том, как всё на этой земле было когда-то мудро и любовно устроено: и хлеб пекли, и больных лечили. Горе спешить некуда и жаловаться не на что - вот и смотрит она сверху на строителей и разрушителей. И тихо-тихо обо всем рассказывает.
А еще одна гора познакомила меня и моих спутников с замечательными людьми и накормила выловленной на наших глазах огромной рыбиной. Это уже под Камышлой, в селе Неклюдово. Дорога туда - почти как за три моря: сначала едешь по Самарской области, потом выезжаешь в Оренбургскую, затем снова возвращаешься в Самарскую… Это Неклюдово - аксаковское Багрово, и в нем жили и похоронены предки автора «Аленького цветочка». Вот за ним-то, за Аленьким цветочком, я туда и ездил. Приехал и начал всех расспрашивать, мол, что тут и где. А эти все, которых в Неклюдово-Багрово и летом-то не очень много, а зимой, видимо, еще меньше, показывают в сторону дома у горы и говорят одно и то же: «Да вы бы вот у них спросили, у учительницы и у ее мужа».
«Да что ж это такое, - подумали мы про себя, - неужели мы без учительницы с мужем не найдем аленького цветочка?» И в самом деле принялись искать и искали час, полтора, пока не поняли, что без этой самой горы нам не обойтись - только с нее все село как на ладони, а нам для завершения нашей работы эта панорама была во-о-от как необходима!
Вот так и пришлось постучаться в дом у подножия горы и познакомиться с его хозяевами, которые радушно приняли незваных гостей, накормили той самой рыбищей и всё про Аксакова и его аленький цветочек рассказали от и до.
«А как случилось-то, что вы стали главными по аленькому цветочку?» - поинтересовался я у наших гостеприимных хозяев и в ответ услышал потрясающую историю. «Понимаете, - начала свой рассказ наша новая знакомая, - сама-то я из Приволжья и училась у Валентины Михайловны Фониной». С Валентиной Михайловной я был знаком к этому времени тысячу лет, знал, что она - человек, влюбленный в Аксакова, и благодаря этой ее любви в южном самарском Приволжье, куда нога Аксакова никогда и не ступала, появилась улица его имени. Однажды Валентина Михайловна решила, что она непременно должна показать свое Приволжье и находящуюся в нем усадьбу Самариных всем своим самарским друзьям и знакомым и… прислала за нами автобус. В общем, про Валентину Михайловну я расскажу как-нибудь отдельно, а сегодня наш разговор про горы и про тех, кто живет у их подножий.
Нет, случайные люди у этих подножий не живут - случайным там делать нечего. Живут те, кого влюбили в эти горы и растущие на них аленькие цветочки их учителя и наставники. И пусть эти горы не Кудыкины, но и за них тоже текут моря и реки и садится солнце.
3
Жизнь - удивительная штука, удивительная и неожиданная. Честно говоря, я и сам не ожидал, что увижу Урал и Альпы, побываю на той самой горе, где обитал Эол, и на Олимпе (и никакая это не гора, а целая гряда высоченных гор!), в пещерах Нового Афона и в горном монастыре Монсеррат. Как-то так всё само собой получилось - не сразу, конечно, а потихоньку, постепенно. Куда-то привели меня мои герои, где-то удалось побывать на заработанные благодаря этим героям и вместе с ними деньги. Сейчас спрашиваю себя: а как все эти горы в жизни случились-то, из-за чего? И не нахожу другого ответа, кроме того, о чем сказал вначале. Все мои горы начались с любопытства, которое, хочется мне думать, никогда не превратится в ненужную вещь, о которой мне пришлось бы писать в прошедшем времени.
А еще мне кажется, что та самая Кудыкина гора все-таки где-то есть и когда-нибудь мы с ней встретимся.
* Доктор филологических наук, профессор Самарского университета, старший научный сотрудник Самарского литературного музея имени М. Горького.
Опубликовано в «Свежей газеты. Культуре» от 15 апреля 2021 года, № 8 (205)