«В трамвае я всегда езжу в прицепном вагоне…»
Сергей ГОЛУБКОВ *
Сто двадцать пять лет назад, в летние дни 1895 года, в семье художника-мозаичиста родился мальчик, которому была уготована непростая судьба писателя, наделенного даром юмористического письма. Назвали этого мальчика Мишей. Через 27 лет отечественные читатели узнали и полюбили прозаика Михаила Михайловича ЗОЩЕНКО. В 1920-е сборники его рассказов уверенно заняли свое достойное место в корпусе текстов литературы нового времени.
[Spoiler (click to open)]
В чем был секрет писательского успеха? Известна формула Леонида Леонова: «Произведение должно быть открытием по содержанию и изобретением по форме». Какими же своими творческими открытиями и изобретениями щедро поделился с читателями М. Зощенко?
Прежде всего, это касалось героя его прозы. Писатель очень часто входит в мир литературы со своим уникальным типом героя. Это его первостепенное социально-психологическое открытие. Так, классики обогатили отечественную словесность целыми гирляндами запомнившихся типов: «лишние люди», «униженные и оскорбленные», «чумазые», «самодуры», «нигилисты». М. Горький уверенно ввел в литературу на рубеже столетий свои персонажные ряды: «босяков», «выломившихся», «дачников». Через много десятилетий В. Шукшин добавит к этой увеличивавшейся галерее разнообразных литературных персонажей своих «чудиков», а Ю. Трифонов как автор «городских повестей» с грустью приоткроет завесу над «никакими».
М. Зощенко застал в современной ему социальной реальности показательную метаморфозу «маленького человека» из былого объекта жалостливого читательского участия и сострадания (об этом, можно сказать, страстно вопиет чуть ли не вся предшествующая литература - от карамзинской «Бедной Лизы» и до чеховского рассказа «Смерть чиновника»!) в самостоятельного субъекта, которому была предназначена новая социально-историческая роль. Но вот готов ли был этот «маленький человек» к такой роли? Не оказывался ли он уже не «маленьким», а просто элементарно «мелким» для такой сложной роли? А ведь когда человек по своему личностному потенциалу меньше уготованной ему судьбы, тогда он становится откровенно комическим персонажем. Как мы знаем, зерно комизма как раз и заключается в обнаружении необоснованной претензии персонажа на что-то большее, чем то, на что он реально способен.
Психоментальный мир героя рассказов М. Зощенко несет родимые пятна того роевого сознания, той психологии множеств, всего того, что пышным цветом расцвело в начальную эпоху советской коммунальности. Порой вырывающаяся агрессия персонажа объясняется ощущением стоящего за его спиной этого гомогенного людского множества, вдруг обретшего свободу словесного самовыражения. Это придает уверенность герою, он готов рассыпать оценки всему и всем, незатейливо, но при этом категорично высказываться по любому поводу.
При этом герои юмористических рассказов Зощенко постоянно попадают впросак, терпят какие-то досадные бытовые неудачи. В рассказе «Баня» у персонажа смывается номерок, и возникает проблема с получением одежды. В «Аристократке» герой оказывается в ситуации финансового конфуза в театральном буфете. В «Нервных людях» инвалид Гаврилыч, желая установить справедливость во время кухонной свары, получает «боевое» ранение («кастрюлькой по кумполу»). В рассказе «Качество продукции» порошок, найденный в оставленных вещах после отъезда иностранца-квартиранта и принятый первоначально за косметическое снадобье, оказывается средством от блох. Герой «Истории болезни» становится моральной жертвой медицинского «ухода» в больнице. И таких ситуаций многие и многие десятки в рассказах писателя.
Однако жалость и сочувствие к героям все эти неурядицы в их жизни не вызывают. И вот почему. Происходящее отнюдь не мешает персонажам быть безапелляционно-категоричными в своих суждениях. То и дело демонстрируя свое невежество, они, тем не менее, самонадеянно полагают, что знают всему цену и разбираются во всех тонкостях окружающего мира. Они могут «со знанием дела» утверждать, что аристократка - это та женщина, у которой шляпка, чулочки фильдекосовые, мопсик на руках и во рту зуб золотой.
Они могут, отталкиваясь от слухов, самоуверенно пускаться в недостоверную детализацию: «Говорят, граждане, в Америке бани отличные. Туда, например, гражданин придет, скинет белье в особый ящик и пойдет себе мыться. Беспокоиться даже не будет - мол, кража или пропажа, номерка даже не возьмет. Ну, может, иной беспокойный американец и скажет банщику:
- Гуд бай, дескать, присмотри.
Только и всего. Помоется этот американец, назад придет, а ему чистое белье подают - стиранное и глаженное. Портянки, небось, белее снега. Подштанники зашиты, заплатаны. Житьишко!»
Персонаж у Зощенко может на совершенно пустом месте пускаться в глубокомысленные лингвистические размышления: «Трудный этот русский язык, дорогие граждане! Беда, какой трудный. Главная причина в том, что иностранных слов в нем до черта. Ну, взять французскую речь. Все хорошо и понятно. Кескесе, мерси, комси - все, обратите ваше внимание, чисто французские, натуральные, понятные слова. А нуте-ка, сунься теперь с русской фразой - беда. Вся речь пересыпана словами с иностранным, туманным значением. От этого затрудняется речь, нарушается дыхание и треплются нервы».
Герой малой прозы М. Зощенко - обыкновенный человек времени массовых миграций. Это была эпоха перехода от фронтового бытия и быта к повседневности мирной обыденной жизни. Люди из деревень, небольших провинциальных городков и далеких уголков страны устремились в поисках лучшей доли в большие города. Их ждали неустроенный «бивуачный» быт, шумные «коммуналки», приспособление к новым формам человеческого общежития, к новому житейскому укладу, к новым поведенческим нормам. А ведь приезжали люди со своими старыми привычками, стереотипами. Все это приводило к бытовым конфликтам. К таким же конфликтам приводил и слом прежней сословной структуры общества. Люди, занимавшие прежде свои автономные социальные «ниши» и «этажи», вдруг оказались рядом, на непривычно и неприлично тесном пространстве коммунальной кухни.
Такая ситуация, бесспорно, отражалась и на вербальных формах коммуникации. Человек из числа зощенковских персонажей проходил своеобразное «испытание» советским «новоязом». В обиходную простонародную речь героя попадали словечки из речей митинговых ораторов, выражения из сферы политических лозунгов и газетных передовиц. Можно сказать, на него, этого обыкновенного человека, обрушился настоящий водопад неизвестных ему доселе слов и понятий. Некритически усвоенное, все это рождало самый настоящий смехотворный вербальный коктейль. Такие семантические сдвиги в речевом обиходе своих персонажей отмечали и современники Зощенко - М. Булгаков, П. Романов, А. Платонов. Это было весьма характерной чертой времени.
***
Зощенко в своей писательской практике продуктивно реализовывал получившую широкое распространение в русской литературе 1920-х годов стилевую стратегию - активное использование в прозе сказовых форм. Сказовые формы предполагали введение в повествовательное пространство фигуры героя-рассказчика, наделенного инициативой повествования. Сказ - это писательская установка на воспроизведение механизмов устной речи носителя массового сознания, малообразованного человека.
М. Зощенко использовал и прием абсурдизации - доведения отображаемой ситуации до максимально выраженного абсурда. Так, в фельетоне «Тяга к чтению», посвященном проблеме воровства и порчи книг в библиотеках, автор, воспроизводя логику мышления своих героев, давал следующий совет: «Тут у нас мелькнула одна идея. Не знаем только, что Наркомпрос скажет. А идея вполне жизненная. Это, как видите, читальное зало. И сидят читатели. И близко к книгам их не допущают. Книги сами по себе, а читатели и писатели тоже сами по себе. А дают им бинокли и подзорные трубки, и через это они со стороны глядят в книги. И таким образом происходит массовое чтение. Специальная боковая барышня страницы перелистывает. Тут стоит охрана. Тут барьер. Чтоб народ не кидался. Таким образом, за цельность книги можно поручиться. Хотя является вопрос, как же бинокли? Не уперли бы эти дорогостоящие инструменты? Хотя, в крайнем случае, бинокли можно будет к столикам привинчивать, а библиотеку оцеплять охраной. Надо же на что-то решаться. Жалко же».
Зощенко хорошо владел техникой комического письма. Эта повествовательная техника включает в себя разнообразные приемы и средства. Так, расстановка пауз участвует в создании ритмического рисунка юмористического произведения. Через «дырочки» пауз проглядывает второй смысл (второй план) такого текста. Особо эффектна пауза перед предложением, состоящим из одного слова. Пауза перед этим словом дает возможность подготовиться, а после этого слова осмыслить его и отсмеяться.
В рассказе «Нервные люди» есть фраза: «Инвалид - брык на пол и лежит. Скучает». Последнее слово «скучает», явно неуместное по контексту и потому смешное, оттенено паузами, неизменно возникающими при чтении, так как мы всегда реагируем на наличие точки или многоточия соответствующими интонационными средствами. Поставьте вы здесь не точку, а запятую, и комический эффект исчезнет, как исчезнет и возможная пауза.
Мы говорим преимущественно о Зощенко 1920-х годов. А ведь был еще и поздний Зощенко - грустный и серьезно задумавшийся. Автор «Повести о разуме», «Возвращенной молодости», «В сторону восхода солнца». Когда-то Зощенко обронил: «Смешное - трагично». Да, современная автору действительность, атаки критиков, драма 1946 года (известная история с журналами «Звезда» и «Ленинград»), период томительного непечатания - всё это подтверждало справедливость когда-то сказанных писателем слов.
Меняются времена, приходят новые формы художественного сознания, заявляют о себе новые стилевые тенденции. Вступают в литературу новые писательские поколения. При этом что-то из прежних эпох неизбежно сдается в так называемый «культурный архив». Однако заметим, к счастью, Зощенко не канул в Лету, не потерял своего читателя, смех юмориста продолжает радовать нас и сегодня.
* Доктор филологических наук, профессор Самарского университета.
Опубликована в «Свежей газеты. Культуре» от 16 июля 2020 года, № 13-14 (186-187)
Сто двадцать пять лет назад, в летние дни 1895 года, в семье художника-мозаичиста родился мальчик, которому была уготована непростая судьба писателя, наделенного даром юмористического письма. Назвали этого мальчика Мишей. Через 27 лет отечественные читатели узнали и полюбили прозаика Михаила Михайловича ЗОЩЕНКО. В 1920-е сборники его рассказов уверенно заняли свое достойное место в корпусе текстов литературы нового времени.
[Spoiler (click to open)]
В чем был секрет писательского успеха? Известна формула Леонида Леонова: «Произведение должно быть открытием по содержанию и изобретением по форме». Какими же своими творческими открытиями и изобретениями щедро поделился с читателями М. Зощенко?
Прежде всего, это касалось героя его прозы. Писатель очень часто входит в мир литературы со своим уникальным типом героя. Это его первостепенное социально-психологическое открытие. Так, классики обогатили отечественную словесность целыми гирляндами запомнившихся типов: «лишние люди», «униженные и оскорбленные», «чумазые», «самодуры», «нигилисты». М. Горький уверенно ввел в литературу на рубеже столетий свои персонажные ряды: «босяков», «выломившихся», «дачников». Через много десятилетий В. Шукшин добавит к этой увеличивавшейся галерее разнообразных литературных персонажей своих «чудиков», а Ю. Трифонов как автор «городских повестей» с грустью приоткроет завесу над «никакими».
М. Зощенко застал в современной ему социальной реальности показательную метаморфозу «маленького человека» из былого объекта жалостливого читательского участия и сострадания (об этом, можно сказать, страстно вопиет чуть ли не вся предшествующая литература - от карамзинской «Бедной Лизы» и до чеховского рассказа «Смерть чиновника»!) в самостоятельного субъекта, которому была предназначена новая социально-историческая роль. Но вот готов ли был этот «маленький человек» к такой роли? Не оказывался ли он уже не «маленьким», а просто элементарно «мелким» для такой сложной роли? А ведь когда человек по своему личностному потенциалу меньше уготованной ему судьбы, тогда он становится откровенно комическим персонажем. Как мы знаем, зерно комизма как раз и заключается в обнаружении необоснованной претензии персонажа на что-то большее, чем то, на что он реально способен.
Психоментальный мир героя рассказов М. Зощенко несет родимые пятна того роевого сознания, той психологии множеств, всего того, что пышным цветом расцвело в начальную эпоху советской коммунальности. Порой вырывающаяся агрессия персонажа объясняется ощущением стоящего за его спиной этого гомогенного людского множества, вдруг обретшего свободу словесного самовыражения. Это придает уверенность герою, он готов рассыпать оценки всему и всем, незатейливо, но при этом категорично высказываться по любому поводу.
При этом герои юмористических рассказов Зощенко постоянно попадают впросак, терпят какие-то досадные бытовые неудачи. В рассказе «Баня» у персонажа смывается номерок, и возникает проблема с получением одежды. В «Аристократке» герой оказывается в ситуации финансового конфуза в театральном буфете. В «Нервных людях» инвалид Гаврилыч, желая установить справедливость во время кухонной свары, получает «боевое» ранение («кастрюлькой по кумполу»). В рассказе «Качество продукции» порошок, найденный в оставленных вещах после отъезда иностранца-квартиранта и принятый первоначально за косметическое снадобье, оказывается средством от блох. Герой «Истории болезни» становится моральной жертвой медицинского «ухода» в больнице. И таких ситуаций многие и многие десятки в рассказах писателя.
Однако жалость и сочувствие к героям все эти неурядицы в их жизни не вызывают. И вот почему. Происходящее отнюдь не мешает персонажам быть безапелляционно-категоричными в своих суждениях. То и дело демонстрируя свое невежество, они, тем не менее, самонадеянно полагают, что знают всему цену и разбираются во всех тонкостях окружающего мира. Они могут «со знанием дела» утверждать, что аристократка - это та женщина, у которой шляпка, чулочки фильдекосовые, мопсик на руках и во рту зуб золотой.
Они могут, отталкиваясь от слухов, самоуверенно пускаться в недостоверную детализацию: «Говорят, граждане, в Америке бани отличные. Туда, например, гражданин придет, скинет белье в особый ящик и пойдет себе мыться. Беспокоиться даже не будет - мол, кража или пропажа, номерка даже не возьмет. Ну, может, иной беспокойный американец и скажет банщику:
- Гуд бай, дескать, присмотри.
Только и всего. Помоется этот американец, назад придет, а ему чистое белье подают - стиранное и глаженное. Портянки, небось, белее снега. Подштанники зашиты, заплатаны. Житьишко!»
Персонаж у Зощенко может на совершенно пустом месте пускаться в глубокомысленные лингвистические размышления: «Трудный этот русский язык, дорогие граждане! Беда, какой трудный. Главная причина в том, что иностранных слов в нем до черта. Ну, взять французскую речь. Все хорошо и понятно. Кескесе, мерси, комси - все, обратите ваше внимание, чисто французские, натуральные, понятные слова. А нуте-ка, сунься теперь с русской фразой - беда. Вся речь пересыпана словами с иностранным, туманным значением. От этого затрудняется речь, нарушается дыхание и треплются нервы».
Герой малой прозы М. Зощенко - обыкновенный человек времени массовых миграций. Это была эпоха перехода от фронтового бытия и быта к повседневности мирной обыденной жизни. Люди из деревень, небольших провинциальных городков и далеких уголков страны устремились в поисках лучшей доли в большие города. Их ждали неустроенный «бивуачный» быт, шумные «коммуналки», приспособление к новым формам человеческого общежития, к новому житейскому укладу, к новым поведенческим нормам. А ведь приезжали люди со своими старыми привычками, стереотипами. Все это приводило к бытовым конфликтам. К таким же конфликтам приводил и слом прежней сословной структуры общества. Люди, занимавшие прежде свои автономные социальные «ниши» и «этажи», вдруг оказались рядом, на непривычно и неприлично тесном пространстве коммунальной кухни.
Такая ситуация, бесспорно, отражалась и на вербальных формах коммуникации. Человек из числа зощенковских персонажей проходил своеобразное «испытание» советским «новоязом». В обиходную простонародную речь героя попадали словечки из речей митинговых ораторов, выражения из сферы политических лозунгов и газетных передовиц. Можно сказать, на него, этого обыкновенного человека, обрушился настоящий водопад неизвестных ему доселе слов и понятий. Некритически усвоенное, все это рождало самый настоящий смехотворный вербальный коктейль. Такие семантические сдвиги в речевом обиходе своих персонажей отмечали и современники Зощенко - М. Булгаков, П. Романов, А. Платонов. Это было весьма характерной чертой времени.
***
Зощенко в своей писательской практике продуктивно реализовывал получившую широкое распространение в русской литературе 1920-х годов стилевую стратегию - активное использование в прозе сказовых форм. Сказовые формы предполагали введение в повествовательное пространство фигуры героя-рассказчика, наделенного инициативой повествования. Сказ - это писательская установка на воспроизведение механизмов устной речи носителя массового сознания, малообразованного человека.
М. Зощенко использовал и прием абсурдизации - доведения отображаемой ситуации до максимально выраженного абсурда. Так, в фельетоне «Тяга к чтению», посвященном проблеме воровства и порчи книг в библиотеках, автор, воспроизводя логику мышления своих героев, давал следующий совет: «Тут у нас мелькнула одна идея. Не знаем только, что Наркомпрос скажет. А идея вполне жизненная. Это, как видите, читальное зало. И сидят читатели. И близко к книгам их не допущают. Книги сами по себе, а читатели и писатели тоже сами по себе. А дают им бинокли и подзорные трубки, и через это они со стороны глядят в книги. И таким образом происходит массовое чтение. Специальная боковая барышня страницы перелистывает. Тут стоит охрана. Тут барьер. Чтоб народ не кидался. Таким образом, за цельность книги можно поручиться. Хотя является вопрос, как же бинокли? Не уперли бы эти дорогостоящие инструменты? Хотя, в крайнем случае, бинокли можно будет к столикам привинчивать, а библиотеку оцеплять охраной. Надо же на что-то решаться. Жалко же».
Зощенко хорошо владел техникой комического письма. Эта повествовательная техника включает в себя разнообразные приемы и средства. Так, расстановка пауз участвует в создании ритмического рисунка юмористического произведения. Через «дырочки» пауз проглядывает второй смысл (второй план) такого текста. Особо эффектна пауза перед предложением, состоящим из одного слова. Пауза перед этим словом дает возможность подготовиться, а после этого слова осмыслить его и отсмеяться.
В рассказе «Нервные люди» есть фраза: «Инвалид - брык на пол и лежит. Скучает». Последнее слово «скучает», явно неуместное по контексту и потому смешное, оттенено паузами, неизменно возникающими при чтении, так как мы всегда реагируем на наличие точки или многоточия соответствующими интонационными средствами. Поставьте вы здесь не точку, а запятую, и комический эффект исчезнет, как исчезнет и возможная пауза.
Мы говорим преимущественно о Зощенко 1920-х годов. А ведь был еще и поздний Зощенко - грустный и серьезно задумавшийся. Автор «Повести о разуме», «Возвращенной молодости», «В сторону восхода солнца». Когда-то Зощенко обронил: «Смешное - трагично». Да, современная автору действительность, атаки критиков, драма 1946 года (известная история с журналами «Звезда» и «Ленинград»), период томительного непечатания - всё это подтверждало справедливость когда-то сказанных писателем слов.
Меняются времена, приходят новые формы художественного сознания, заявляют о себе новые стилевые тенденции. Вступают в литературу новые писательские поколения. При этом что-то из прежних эпох неизбежно сдается в так называемый «культурный архив». Однако заметим, к счастью, Зощенко не канул в Лету, не потерял своего читателя, смех юмориста продолжает радовать нас и сегодня.
* Доктор филологических наук, профессор Самарского университета.
Опубликована в «Свежей газеты. Культуре» от 16 июля 2020 года, № 13-14 (186-187)