Неизвестный солдат поэзии
Вячеслав СМИРНОВ *
Творчество Александра ЕГОРУШКИНА неизвестно широкому кругу любителей поэзии. Оно неизвестно даже узкому кругу любителей исключительно тольяттинской поэзии: при жизни у автора не вышло ни одной книги.
[Spoiler (click to open)]
Я не приурочивал выход статьи к юбилею героя повествования, это получилось спонтанно. Тем не менее, Александр Михайлович родился 21 августа 1940 года в селе Тимошкино Ульяновской области. По окончании семилетки поступил в медучилище города Кузнецка, там начал писать стихи. В 1959 году был призван в Советскую Армию, 3,5 года служил в погранвойсках. После демобилизации пришел на завод «Волгоцеммаш», где работал фрезеровщиком. Участник литобъединений «Огни Жигулей», «Лира», «Август».
После предыдущих публикаций мне был задан вопрос: почему я часто пишу о блаженных, или, чего уж кривить душой, о маргиналах? Умысла здесь нет, поскольку об успешном благопристойном человеке в состоянии рассказать как он сам, так и его многочисленные близкие, родственники и друзья, которые наверняка гордятся самим фактом причастности к такому положительному персонажу. О человеке растрепанном, неустроенном не расскажет никто. Особенно - после его смерти. Так, статья, которую вы сейчас читаете, не является закономерностью, но мне рано или поздно хотелось рассказать о поэте, который в 1965 году написал такие строки:
Черный базар заводов,
Мазутное проклятье.
Я, как шакал голодный,
Рыскаю по Тольятти.
Что же теперь поделаешь,
В чем успокоишь пыл,
Если на одну девушку
По десять приходится рыл.
Сплошь общежития тянутся,
В них скука и хулиганство.
Вот потому и пьянствуют,
Вот потому и хамство.
Что вы их здесь всё строите?!
Эх, неразумные власти…
Комнату тридцатьрублевую
Мне предлагает частник.
Хлопнешь себя по карману,
Как-то негусто в нем…
Слушай, поедем в Иваново,
Хоть по одной……
Не знаю, какое слово скрывается за длинным многоточием в конце стихотворения, текст дошел до нас именно в таком виде. Автор все же не канул в Лету, нам еще предстоит его открыть. Так, в тольяттинском Молодежном драматическом театре на 18 апреля была запланирована премьера спектакля «Синьора Вера» по пьесе Татьяны Голюновой. Понятно, что из-за коронавируса премьеру перенесли, точных сроков пока нет. Действие пьесы происходит в Тольятти летом 1967 года. Один из второстепенных персонажей - молодой строитель Игорек, поэт, при каждом удобном случае декламирующий свои стихи.
«В пьесе использованы стихотворения Александра Егорушкина», - читаем мы на титульном листе.
Фрезеровщик из цеха оснастки
О своем старшем товарище рассказывает редактор-составитель поэтического альманаха-навигатора Союза российских писателей «Паровозъ», главный редактор тольяттинского литературного журнала «Город» Владимир Мисюк.
- Первые публикации стихов Александра Егорушкина состоялись по месту работы - в многотиражной газете «Волжский машиностроитель» легендарного когда-то флагмана отечественного машиностроения - тольяттинского завода «Волгоцеммаш», где он работал фрезеровщиком на огромном восьмиметровом станке. Там я с ним и познакомился примерно в 1978 году - после окончания техникума, когда я пришел работать в цех оснастки. Выглядел он в то время зрелым мужчиной, обремененным семьей - женой, дочерью.
Тогда функционировало литературное объединение «Август» при газете «Волжский машиностроитель», где собирались не только работники завода, а вообще пишущие люди со всего города. Руководила им замредактора газеты Людмила Тимонина - ныне, к сожалению, покойная. Там мы собирались раз в неделю, читали стихи, пили потихоньку вино «Агдам». Там я с ним хорошо и крепко сошелся. Человек был очень интересный - в первую очередь тем, что в нем чувствовалась не только какая-то человеческая сила, а вплоть до животной силы. Он был настолько энергичен и относился к породе таких людей, для которых слово «свобода» мало что значило. Свобода - это для отсидевшего человека: вот он выходит из-за решетки и радуется, что он на свободе. А Егорушкина больше интересовала русская воля как таковая, воля-волюшка, и человеком он был довольно вольным. Это проявлялось по-разному, о нем в цехе ходили байки, легенды - и подтвержденные, и неподтвержденные.
Топором порубил библиотеку
- От Александра Михайловича остался довольно большой корпус стихотворений, который я в свое время разделил на «Рабочие песни», «Песни деревни» и просто лирические стихотворения, - продолжает рассказ Владимир Мисюк. - И осталась большая поэма под названием «Орана» - это слово он придумал сам, так он обозначил нашу планету.
С этой поэмой связана очень интересная история. Мы тогда все только начинали, пытались посылать свои произведения в толстые московские журналы, а он уже этот путь прошел. Поэма выглядела так: 96-страничная общая тетрадь, целиком исписанная его мелким почерком. Тетрадь он и отправил в журнал «Молодая гвардия».
Когда я был у него в гостях, он показал мне отзыв, который он получил из этого замечательного журнала. Отзыв был подписан Э. Пластик. Мы с ним так и не пришли к выводу: Элеонора это Пластик, или Элем Пластик, или Эдуард Пластик? Это был отрицательный отзыв о поэме, о невозможности ее опубликования на страницах «Молодой гвардии». И в качестве главного контраргумента приводились две строчки из поэмы Егорушкина, которые я до сих пор почему-то таскаю с собой: «Мать на спине аборигена // Как герб непризнанный несет».
Суть поэмы такова: космический корабль пролетает над планетой и сверху смотрит на континенты. И когда он пролетает над Африкой, там есть несколько строф, посвященных какому-то государству, и вот эти две строчки звучали так: «Мать на спине аборигена // Как герб непризнанный несет».
Этот самый или эта самая Э. Пластик написал(а): «Уважаемый Александр! Как вы можете писать такие несуразицы? Что значит: «Мать на спине аборигена // Как горб непризнанный несет»?» Так она прочитала слово «герб», которое, я клянусь, было написано довольно разборчиво.
Александр Михайлович был человеком вспыльчивым, несмотря на свое внешнее спокойствие. Жил он тогда то ли на 5 ВСО в бараках, то ли в Шлюзовом. Получив такой отзыв, Александр Михайлович собрал свою небольшую поэтическую библиотеку, за исключением Пушкина, Лермонтова и Тютчева, аккуратно вынес все это и топориком на пенечке порубил каждую из книг пополам. Когда он мне это рассказывал, он не говорил, что ему сейчас стыдно за этот поступок, - он просто ржал, извините, как лошадь, и говорил: «Вот, такой я был дурачок в свое время».
Я не помню, в каком году он посылал эту поэму. Потом мы с тольяттинским прозаиком Алексеем Зотовым попытались ее немножечко поредактировать, за что Александр Михайлович на нас очень обиделся, но все-таки первую главу под названием «Невесомость» мы опубликовали в «Волжском машиностроителе».
«Мужики при Некрасове кончились!»
- Из легенд и баек, которые о нем ходили, я расскажу, пожалуй, одну. Как-то Александр Михайлович, сильно огорчившись по поводу расценок на какой-то заказ, надел свои обычные треники с вытянутыми коленками, майку-алкоголичку и в этой маечке отправился с развернутыми чертежами прямым ходом в горком партии. На вахте его встретили, поинтересовались в грубой форме: кто он такой? Человек, который его встретил, сказал: «Мужик, ты зачем сюда прешься и кто ты такой?» На что Александр Михайлович, будучи, конечно, немножко подшофе, весело рявкнул: «Мужики при Некрасове кончились!»
Его очень уважали и ценили, не обижали ни косым взглядом, ни бранным словом - в цехе, где мы вместе работали на протяжении пяти лет. Потом я поступил в Литературный институт, уехал на несколько лет, а после мы встретились уже на платформе журнала «Город» и сотрудничали какое-то время.
Его нет на русской земле
- Я не знаю - жив ли Александр Михайлович сейчас, умер ли он? У меня такое ощущение, что его нет на русской земле, потому что он всегда приходил ко мне, приносил новые стихи, такие вырванные листки из двухкопеечной тетрадки в клеточку, у него не было даже печатной машинки. Я их набирал на машинке, тогда компьютеров у нас не было, оставлял себе второй экземпляр, а ему отдавал первый. Пытался что-то чиркать у него, советовать, он только поскрипывал зубками и практически ничего не исправлял.
После 2010 года я его не видел. Дело в том, что, когда я пришел в цех, мне шел 18-й год, в цехе работали уже 40-летние мужики. А жили они здесь кто на Мира, 171, кто на Мира, 167, в вэцээмовских девятиэтажках, которые строил «Волгоцеммаш». А потом я вдруг перестал их всех встречать. Я их помню по фамилиям, конечно. Дольше всех я видел их бригадира Володю Долгова, сверловщика, - уже старенького, сморщенного. И прекрасного токаря Валентина Потапова. Классного карусельщика на огромном станке Валентина Усика. Никого из них уже не вижу, просто перестал их встречать в своем районе, они здесь жили, я их видел: нет-нет, да мы всегда пересекались. На этом основано мое предположение, что все-таки их поколение начало уходить.
Дай бог, кто из них там жив - пусть он будет здоров, и никакой сучий коронавирус его не коснется, старость пусть будет долгой. Между нами была разница, в 20 лет, и, я так полагаю, их жизненный путь уже закончен. Потому что ни женщин, ни мужчин из своего цеха я сейчас не вижу, а это был довольно приличный цех, в котором работали как минимум 150 человек. Большинство из них кучковались где-то здесь, в этом районе на улице Карбышева.
Штрихи к портрету
- У Егорушкина осталась дочь - светловолосая русская красавица с огромными голубыми глазами. Я с ней не общался, она в то время только школу оканчивала. А Саша был такой губастый, ноздрястый, с выпуклыми глазами, немножко похожий на Пастернака - более простонародный вариант.
В свое время он отслужил три года срочную службу пограничником на Памире, потом работал медбратом, потом много работал на строительстве хрущевок в нашем городе. С обидой вспоминал об этом, жилья у него не было, он снимал какие-то углы все время, даже когда женился. Только потом «Волгоцеммаш» дал ему двухкомнатную квартиру рядом с Домом быта «Россия» на Ленинградской. Я думаю, до пенсии он так и работал на этом заводе «Волгоцеммаш». Я встречал его уже пенсионером с двумя бутылками портвейна. Он мне говорил: «Я еду на дачу, в основном живу там». Переговорили, я его пригласил в писательскую лавку, но больше он не появлялся на нашем горизонте. Жена его, тетя Люся, умерла чуть раньше, я об этом знал, он мне сообщал.
Я часто бывал у него в гостях - чаще, чем он у меня, потому что он был очень строгий, не бродил, на поминках даже был очень строг: когда приходил поминать мою маму, выпивал три рюмки и уходил, говорил: больше не положено на поминках пить. Несмотря на то, что он был пьющим. Корректный был человек, но за глаза мог сказать жесткую вещь о том или ином писателе.
Александр Михайлович был стоиком, аскетом: это практически две рубашки, одни и те же туфли, пиджачок и постоянные «Прима» или «Астра» в зубах. И дешевые напитки. Даже по тем временам дешевые. Хорошо знал поэзию. Современную - нет: не любил ни Евтушенко, ни Вознесенского, все это мимо него как-то шло. Хорошо знал Тютчева, Есенина, читал кусками на память и Пушкина, и Лермонтова. Я однажды разыграл литературное объединение «Август»: набрал современных поэтов, кучу местных тольяттинских поэтов, без фамилий напечатал стихов 30 и принес всем. Все начали читать, кто-то пытался кого-то узнать. Один Егорушкин узнал тютчевское стихотворение, не самое расхожее.
Когда появился литературный журнал «Город», мы сошлись во второй раз, ему захотелось увидеть опубликованными хотя бы несколько своих стихотворений. Публикациям он радовался по-ребячески, приходил в гости с обязательной бутылкой портвейна, с сигаретой «Прима» в своих прокуренных до второй фаланги темно-желтых пальцах. Мы сидели, разговаривали, он прекрасно читал стихи - нараспев, почти пел, это было очень интересно слушать. Хотя большая часть его стихов с технической точки зрения несовершенна. Он никогда за этим не гнался, мог рифмовать иногда как угодно, мог сбиваться ритмически. Но главное у него в стихах отнять невозможно - он все-таки поэт. Не стихотворец, умеющий ловко выкладывать прозу в рифмованные столбики, коих навалом, а действительно поэт с поэтическим взглядом на этот мир. Человеком он был по большей части одиноким. Кроме семьи, никогда он меня не знакомил ни с кем из своих друзей или родственников. Сам он родился в деревне, этот деревенский корень чувствовался в нем всегда.
Я собрался с силами, потихоньку с машинописных листов подготовил рукопись, сделал в формате PDF электронную версию книги «Стихотворения» и разместил на сайте Тольяттинской писательской организации - там и живет по сей день творчество Александра Михайловича Егорушкина.
***
Надеюсь, осенью в тольяттинском МДТ все-таки состоится премьера спектакля «Синьора Вера». Когда увидите на сцене молодого паренька, читающего стихи реально существовавшего автора, - вспомните в этот момент Александра Егорушкина, его жизнь была прожита не зря.
* Член Союза российских писателей.
Опубликована в «Свежей газеты. Культуре» от 16 июля 2020 года, № 13-14 (186-18
Творчество Александра ЕГОРУШКИНА неизвестно широкому кругу любителей поэзии. Оно неизвестно даже узкому кругу любителей исключительно тольяттинской поэзии: при жизни у автора не вышло ни одной книги.
[Spoiler (click to open)]
Я не приурочивал выход статьи к юбилею героя повествования, это получилось спонтанно. Тем не менее, Александр Михайлович родился 21 августа 1940 года в селе Тимошкино Ульяновской области. По окончании семилетки поступил в медучилище города Кузнецка, там начал писать стихи. В 1959 году был призван в Советскую Армию, 3,5 года служил в погранвойсках. После демобилизации пришел на завод «Волгоцеммаш», где работал фрезеровщиком. Участник литобъединений «Огни Жигулей», «Лира», «Август».
После предыдущих публикаций мне был задан вопрос: почему я часто пишу о блаженных, или, чего уж кривить душой, о маргиналах? Умысла здесь нет, поскольку об успешном благопристойном человеке в состоянии рассказать как он сам, так и его многочисленные близкие, родственники и друзья, которые наверняка гордятся самим фактом причастности к такому положительному персонажу. О человеке растрепанном, неустроенном не расскажет никто. Особенно - после его смерти. Так, статья, которую вы сейчас читаете, не является закономерностью, но мне рано или поздно хотелось рассказать о поэте, который в 1965 году написал такие строки:
Черный базар заводов,
Мазутное проклятье.
Я, как шакал голодный,
Рыскаю по Тольятти.
Что же теперь поделаешь,
В чем успокоишь пыл,
Если на одну девушку
По десять приходится рыл.
Сплошь общежития тянутся,
В них скука и хулиганство.
Вот потому и пьянствуют,
Вот потому и хамство.
Что вы их здесь всё строите?!
Эх, неразумные власти…
Комнату тридцатьрублевую
Мне предлагает частник.
Хлопнешь себя по карману,
Как-то негусто в нем…
Слушай, поедем в Иваново,
Хоть по одной……
Не знаю, какое слово скрывается за длинным многоточием в конце стихотворения, текст дошел до нас именно в таком виде. Автор все же не канул в Лету, нам еще предстоит его открыть. Так, в тольяттинском Молодежном драматическом театре на 18 апреля была запланирована премьера спектакля «Синьора Вера» по пьесе Татьяны Голюновой. Понятно, что из-за коронавируса премьеру перенесли, точных сроков пока нет. Действие пьесы происходит в Тольятти летом 1967 года. Один из второстепенных персонажей - молодой строитель Игорек, поэт, при каждом удобном случае декламирующий свои стихи.
«В пьесе использованы стихотворения Александра Егорушкина», - читаем мы на титульном листе.
Фрезеровщик из цеха оснастки
О своем старшем товарище рассказывает редактор-составитель поэтического альманаха-навигатора Союза российских писателей «Паровозъ», главный редактор тольяттинского литературного журнала «Город» Владимир Мисюк.
- Первые публикации стихов Александра Егорушкина состоялись по месту работы - в многотиражной газете «Волжский машиностроитель» легендарного когда-то флагмана отечественного машиностроения - тольяттинского завода «Волгоцеммаш», где он работал фрезеровщиком на огромном восьмиметровом станке. Там я с ним и познакомился примерно в 1978 году - после окончания техникума, когда я пришел работать в цех оснастки. Выглядел он в то время зрелым мужчиной, обремененным семьей - женой, дочерью.
Тогда функционировало литературное объединение «Август» при газете «Волжский машиностроитель», где собирались не только работники завода, а вообще пишущие люди со всего города. Руководила им замредактора газеты Людмила Тимонина - ныне, к сожалению, покойная. Там мы собирались раз в неделю, читали стихи, пили потихоньку вино «Агдам». Там я с ним хорошо и крепко сошелся. Человек был очень интересный - в первую очередь тем, что в нем чувствовалась не только какая-то человеческая сила, а вплоть до животной силы. Он был настолько энергичен и относился к породе таких людей, для которых слово «свобода» мало что значило. Свобода - это для отсидевшего человека: вот он выходит из-за решетки и радуется, что он на свободе. А Егорушкина больше интересовала русская воля как таковая, воля-волюшка, и человеком он был довольно вольным. Это проявлялось по-разному, о нем в цехе ходили байки, легенды - и подтвержденные, и неподтвержденные.
Топором порубил библиотеку
- От Александра Михайловича остался довольно большой корпус стихотворений, который я в свое время разделил на «Рабочие песни», «Песни деревни» и просто лирические стихотворения, - продолжает рассказ Владимир Мисюк. - И осталась большая поэма под названием «Орана» - это слово он придумал сам, так он обозначил нашу планету.
С этой поэмой связана очень интересная история. Мы тогда все только начинали, пытались посылать свои произведения в толстые московские журналы, а он уже этот путь прошел. Поэма выглядела так: 96-страничная общая тетрадь, целиком исписанная его мелким почерком. Тетрадь он и отправил в журнал «Молодая гвардия».
Когда я был у него в гостях, он показал мне отзыв, который он получил из этого замечательного журнала. Отзыв был подписан Э. Пластик. Мы с ним так и не пришли к выводу: Элеонора это Пластик, или Элем Пластик, или Эдуард Пластик? Это был отрицательный отзыв о поэме, о невозможности ее опубликования на страницах «Молодой гвардии». И в качестве главного контраргумента приводились две строчки из поэмы Егорушкина, которые я до сих пор почему-то таскаю с собой: «Мать на спине аборигена // Как герб непризнанный несет».
Суть поэмы такова: космический корабль пролетает над планетой и сверху смотрит на континенты. И когда он пролетает над Африкой, там есть несколько строф, посвященных какому-то государству, и вот эти две строчки звучали так: «Мать на спине аборигена // Как герб непризнанный несет».
Этот самый или эта самая Э. Пластик написал(а): «Уважаемый Александр! Как вы можете писать такие несуразицы? Что значит: «Мать на спине аборигена // Как горб непризнанный несет»?» Так она прочитала слово «герб», которое, я клянусь, было написано довольно разборчиво.
Александр Михайлович был человеком вспыльчивым, несмотря на свое внешнее спокойствие. Жил он тогда то ли на 5 ВСО в бараках, то ли в Шлюзовом. Получив такой отзыв, Александр Михайлович собрал свою небольшую поэтическую библиотеку, за исключением Пушкина, Лермонтова и Тютчева, аккуратно вынес все это и топориком на пенечке порубил каждую из книг пополам. Когда он мне это рассказывал, он не говорил, что ему сейчас стыдно за этот поступок, - он просто ржал, извините, как лошадь, и говорил: «Вот, такой я был дурачок в свое время».
Я не помню, в каком году он посылал эту поэму. Потом мы с тольяттинским прозаиком Алексеем Зотовым попытались ее немножечко поредактировать, за что Александр Михайлович на нас очень обиделся, но все-таки первую главу под названием «Невесомость» мы опубликовали в «Волжском машиностроителе».
«Мужики при Некрасове кончились!»
- Из легенд и баек, которые о нем ходили, я расскажу, пожалуй, одну. Как-то Александр Михайлович, сильно огорчившись по поводу расценок на какой-то заказ, надел свои обычные треники с вытянутыми коленками, майку-алкоголичку и в этой маечке отправился с развернутыми чертежами прямым ходом в горком партии. На вахте его встретили, поинтересовались в грубой форме: кто он такой? Человек, который его встретил, сказал: «Мужик, ты зачем сюда прешься и кто ты такой?» На что Александр Михайлович, будучи, конечно, немножко подшофе, весело рявкнул: «Мужики при Некрасове кончились!»
Его очень уважали и ценили, не обижали ни косым взглядом, ни бранным словом - в цехе, где мы вместе работали на протяжении пяти лет. Потом я поступил в Литературный институт, уехал на несколько лет, а после мы встретились уже на платформе журнала «Город» и сотрудничали какое-то время.
Его нет на русской земле
- Я не знаю - жив ли Александр Михайлович сейчас, умер ли он? У меня такое ощущение, что его нет на русской земле, потому что он всегда приходил ко мне, приносил новые стихи, такие вырванные листки из двухкопеечной тетрадки в клеточку, у него не было даже печатной машинки. Я их набирал на машинке, тогда компьютеров у нас не было, оставлял себе второй экземпляр, а ему отдавал первый. Пытался что-то чиркать у него, советовать, он только поскрипывал зубками и практически ничего не исправлял.
После 2010 года я его не видел. Дело в том, что, когда я пришел в цех, мне шел 18-й год, в цехе работали уже 40-летние мужики. А жили они здесь кто на Мира, 171, кто на Мира, 167, в вэцээмовских девятиэтажках, которые строил «Волгоцеммаш». А потом я вдруг перестал их всех встречать. Я их помню по фамилиям, конечно. Дольше всех я видел их бригадира Володю Долгова, сверловщика, - уже старенького, сморщенного. И прекрасного токаря Валентина Потапова. Классного карусельщика на огромном станке Валентина Усика. Никого из них уже не вижу, просто перестал их встречать в своем районе, они здесь жили, я их видел: нет-нет, да мы всегда пересекались. На этом основано мое предположение, что все-таки их поколение начало уходить.
Дай бог, кто из них там жив - пусть он будет здоров, и никакой сучий коронавирус его не коснется, старость пусть будет долгой. Между нами была разница, в 20 лет, и, я так полагаю, их жизненный путь уже закончен. Потому что ни женщин, ни мужчин из своего цеха я сейчас не вижу, а это был довольно приличный цех, в котором работали как минимум 150 человек. Большинство из них кучковались где-то здесь, в этом районе на улице Карбышева.
Штрихи к портрету
- У Егорушкина осталась дочь - светловолосая русская красавица с огромными голубыми глазами. Я с ней не общался, она в то время только школу оканчивала. А Саша был такой губастый, ноздрястый, с выпуклыми глазами, немножко похожий на Пастернака - более простонародный вариант.
В свое время он отслужил три года срочную службу пограничником на Памире, потом работал медбратом, потом много работал на строительстве хрущевок в нашем городе. С обидой вспоминал об этом, жилья у него не было, он снимал какие-то углы все время, даже когда женился. Только потом «Волгоцеммаш» дал ему двухкомнатную квартиру рядом с Домом быта «Россия» на Ленинградской. Я думаю, до пенсии он так и работал на этом заводе «Волгоцеммаш». Я встречал его уже пенсионером с двумя бутылками портвейна. Он мне говорил: «Я еду на дачу, в основном живу там». Переговорили, я его пригласил в писательскую лавку, но больше он не появлялся на нашем горизонте. Жена его, тетя Люся, умерла чуть раньше, я об этом знал, он мне сообщал.
Я часто бывал у него в гостях - чаще, чем он у меня, потому что он был очень строгий, не бродил, на поминках даже был очень строг: когда приходил поминать мою маму, выпивал три рюмки и уходил, говорил: больше не положено на поминках пить. Несмотря на то, что он был пьющим. Корректный был человек, но за глаза мог сказать жесткую вещь о том или ином писателе.
Александр Михайлович был стоиком, аскетом: это практически две рубашки, одни и те же туфли, пиджачок и постоянные «Прима» или «Астра» в зубах. И дешевые напитки. Даже по тем временам дешевые. Хорошо знал поэзию. Современную - нет: не любил ни Евтушенко, ни Вознесенского, все это мимо него как-то шло. Хорошо знал Тютчева, Есенина, читал кусками на память и Пушкина, и Лермонтова. Я однажды разыграл литературное объединение «Август»: набрал современных поэтов, кучу местных тольяттинских поэтов, без фамилий напечатал стихов 30 и принес всем. Все начали читать, кто-то пытался кого-то узнать. Один Егорушкин узнал тютчевское стихотворение, не самое расхожее.
Когда появился литературный журнал «Город», мы сошлись во второй раз, ему захотелось увидеть опубликованными хотя бы несколько своих стихотворений. Публикациям он радовался по-ребячески, приходил в гости с обязательной бутылкой портвейна, с сигаретой «Прима» в своих прокуренных до второй фаланги темно-желтых пальцах. Мы сидели, разговаривали, он прекрасно читал стихи - нараспев, почти пел, это было очень интересно слушать. Хотя большая часть его стихов с технической точки зрения несовершенна. Он никогда за этим не гнался, мог рифмовать иногда как угодно, мог сбиваться ритмически. Но главное у него в стихах отнять невозможно - он все-таки поэт. Не стихотворец, умеющий ловко выкладывать прозу в рифмованные столбики, коих навалом, а действительно поэт с поэтическим взглядом на этот мир. Человеком он был по большей части одиноким. Кроме семьи, никогда он меня не знакомил ни с кем из своих друзей или родственников. Сам он родился в деревне, этот деревенский корень чувствовался в нем всегда.
Я собрался с силами, потихоньку с машинописных листов подготовил рукопись, сделал в формате PDF электронную версию книги «Стихотворения» и разместил на сайте Тольяттинской писательской организации - там и живет по сей день творчество Александра Михайловича Егорушкина.
***
Надеюсь, осенью в тольяттинском МДТ все-таки состоится премьера спектакля «Синьора Вера». Когда увидите на сцене молодого паренька, читающего стихи реально существовавшего автора, - вспомните в этот момент Александра Егорушкина, его жизнь была прожита не зря.
* Член Союза российских писателей.
Опубликована в «Свежей газеты. Культуре» от 16 июля 2020 года, № 13-14 (186-18