Продолженные двадцатые: наброски концепции (ч. 2)
Click to viewОдно из ожидаемых возражений, прозвучавших уже в комментариях к обсуждению темы у Майсуряна - что "революционная эстетика 20-х давно пережёвана, переварена и усвоена глобальным мейнстримом". С одной стороны, с этим сложно не согласиться, если вспомнить как классические уже "Окна кризиса" Анносова, так и свежий "революционный пин-ап календарь". Если брать сугубо внешние атрибуты эпохи - ну да, разумеется, все это можно спародировать и обыграть в постмодернистском духе. Размер стиха Маяковского или стилистика раннесоветского плаката - это узнаваемые мемы, то, что охотно лайкнет офисный работник или фейсбучный атлант из Мценского уезда. Другое дело, что эстетика такими понятиями далеко не исчерпывается. И даже на упругих сиськах/ляжках еще не заканчивается.
Продолженные двадцатые - это не красные косынки и не кожанки, разумеется (хотя то и другое наверняка всплывет в модифицированном виде в эпоху новой революции). Это прежде всего социальная атмосфера.
С незапамятных времен существует четыре опоры, на которых держится классовое общество, причем список этих опор совершенно одинаков что у молодого Маркса, анализирующего бонапартизм в "18 брюмера", что у современного палеоконсерватора, который из Маркса и строчки не прочел. Это - Собственность, Бог (чаще - Религия), Порядок (или Родина, Патриотизм) и Семья ("традиционная", разумеется). Для нас это не опоры, скорее, а четыре головы одного дракона, которые надо срубить, чтобы уничтожить старый мир под корень. Все четыре, подчеркну. Это, кстати, простейшие и быстро проверяемые критерии левизны: если некий гражданин говорит, о том, что он "тожекоммунист" и хочет "отнять и поделить", но при этом позиционирует себя верующим, патриотом буржуазного государства или мачистом/пролайфером/гомофобом - это дерьмо, а не коммунист, и гнать его надо от себя подальше. То есть, разумеется, экономика первична, и уничтожение частной собственности - наша главная цель, однако практика показывает, что человек, уцепившийся хотя бы за одну из оставшихся трех драконьих голов, в итоге капитулирует и перед "экономической реальностью".
Впрочем, ценности продолженных двадцатых - это не голый негативизм. В шапке вконтактовского профиля редактора сайта "Леворадикал" Ивана Маркова перечислены четыре опоры подлинно революционного движения - Коммунизм, Атеизм, Феминизм, Интернационализм. Эта формулировка, если грамотно раскрывать все понятия, кажется наиболее удачным выражением ценностей мира продолженных двадцатых.
Итак, как должна выглядеть социальная среда в этом светлом мире? Производство и индустриализм, как говорит нам anlazz (а он каждый раз говорит это так, словно я возражаю)? Разумеется. Крупные индустриальные комплексы, формирующиеся где-то на месте уцелевших кое-как в капиталистическом мире промзон, где-то - строящиеся с нуля, должны порождать очаги нового быта и нового стиля жизни. Сначала это наверняка будет очаговым явлением - рядом с предприятиями должна совершенно естественным образом вырастать жилая и социальная инфраструктура нового типа. Хотя почему нового - образцом может послужить тот же Карл-Маркс-Хоф (не Советская Россия, но все же двадцатые, согласитесь) - один из самых протяженных в мире домов, прославившийся во время Февральского восстания в Австрии как один из опорных пунктов рабочей борьбы. Опорным пунктом он был не благодаря стратегическому расположению или там крепости стен (хотя от фашистской артиллерии ему досталось), но благодаря возможности быстрой мобилизации неатомизированного пролетариата. И в такого рода жилых комплексах (в Карл-Маркс-Хофе собственно жилой застройки 20 процентов, остальное - социальная инфраструктура, вплоть до врачебных кабинетов) развивать самоорганизацию трудящихся несравненно легче, чем в муравейниках с неснятыми со времен капитализма железными дверями в каждой квартире. В таких очагах трудящиеся должны первыми научиться поддерживать общественный порядок без привлечения внешних сил (там, где разница между "улицей" и "домом" постепенно стирается, возникает атмосфера, неблагоприятная как для хулиганья, ссущего в подъезде, так и для любителей поколотить жену за закрытыми дверями).
В таком "деатомизированном" обществе меняется и роль семьи. Поскольку функции традиционной семьи ложатся на окружающую социальную инфраструктуру, то, что осталось от "викторианской морали", сравнительно легко уничтожить посредством активной и жесткой культурно-просветительской работы. И тут нас ждет масса интересного: вслед за стремительной гендерной эмансипацией придет черед деинфантилизации подростков - рано начинать отдельную от родителей жизнь в условиях общественного воспитания, когда социум становится чем-то вроде большой семьи, станет обыкновенным делом. Конечно же, это означает, что никаких изолированных интернатов в стиле Стругацких или не к ночи будь помянутых "тоталитарных пионерских концлагерей" в мире продолженных двадцатых точно не будет.: система общественного воспитания должна быть органично включена как производство, так и во все общественные механизмы вплоть до собственного самоуправления и посильного участия в общественной жизни своего жилого комплекса. "Детский мир" как некий изолированный социум, по отношению к которому взрослые выступают чужой и полувраждебной силой, вообще надо потихоньку упразднять (а не возрождать последством всяких "высоких теорий воспитания").
Я так увлекся с расписыванием процессов, происходящих на уровне местных коммун, что позабыл про высокие государственные (и межгосударственные) дела. Это и неудивительно: во многом именно те молекулярные процессы, что будут происходить в коммунах-"очагах", станут залогом сохранения рабочей демократии, а впоследствии - и мирного отмирания государственных институтов как таковых. Вопрос, например, одно- или многопартийности будет зависеть от конкретной обстановки и расклада сил: лично я не сомневаюсь, что в Советской России двадцатых при менее жестком накале противостояния, более высокой степени политической культуры масс, при прорыве хоть какой-то бреши в капиталистическом лагере и Мария Спиридонова, и Нестор Махно стали бы вполне системными советскими политическими и общественными деятелями. Или, скажем, вопрос цензуры: в споре Ленина с Мясниковым он, как вы помните, сводился по сути к тому, кто владеет средствами производства печатной продукции. В мире интернета он сводится к борьбе с неугодными комментариями на новостных сайтах. Деятельность разного рода роскомпозоров и великих файрволлов ведет прежде всего к тому, что обсуждаемой становится уже даже не запрещенная новость/статья, а сам факт запрета - Ходжа Насреддин так же поймал глупого богача на задаче не думать о белой обезьяне. Так что, боюсь, любителей "тоталитарной советской цензуры" ждет такое же разочарование, как и фетишистов однопартийной системы.
Не нужно только думать, что этот мир так уж благодушен: в нем будут и лишенцы, и "бывшие", и всеобщее вооружение народа в целях вогнать в гроб при малейшем шевелении любого призрака прошлого. Будет и тревога за будущее (не индивидуальное, разумеется, а будущее общества в целом), будут весьма жесткие споры о путях развития. Зато скучно - скучно точно не будет.
Это только общие наброски, точнее даже - отдельные выхваченные образы. Боюсь, я кого-то разочаровал, вывернув не в ту сторону, но продолженные двадцатые - достаточно многогранная тема, и рассматривать ее лучше все же не в формате жежешного поста, а в форме более крупной. Один философ, знавший в этом деле толк, говорил, что делать революцию гораздо интереснее, чем писать о ней.
Не могу не согласиться, однако, писать тоже местами занимательное занятие.
