Святой Георгий Шахид. Тысяча и одна ночь с Победоносцем
У Георгия Победоносца есть одна замечательная особенность.
Про него можно рассказывать совершенно бесконечно, и каждый раз что-нибудь новенькое, полностью перечёркивающее всё, что было сказано раньше. И ни одно из этих повествований не закроет тему.
Прежде всего, весьма популярна версия, что никакого Св. Георгия не существовало. Русскому читателю она хорошо знакома по английской эпиграмме в переводе Маршака.
Георгий - наш святой - во время оно,
Спасая девушку, убил копьем дракона.
Дракон был выдуман. Святой Георгий тоже.
Но, может, девушка жила на свете все же?…
Маршак тут от себя присочинил «наш святой», в оригинале было:
St. George, to save a maid, a dragon slew;
A pretty tale, if all that's said be true;
Some say there was no dragon; and 'tis said
There was no George; I wish there was a maid.
Добавление Маршака тут более чем уместно, потому что оно сообщает русскому читателю неочевидную для него вещь: Св. Георгий считается святым покровителем Англии, его красный крест служит ей флагом. И тезис о том, что никакого Святого Георгия не было, неразрывно связан с рефлексией англичан над этим фактом.
Хотя запрет на «Деяния Св. Георгия» как еретическое арианское сочинение римский папа Геласий I наложил ещё в 496 году, главный разоблачительный текст про Победоносца принадлежит перу английского историка XVIII века, недовольного именно тем, что Св. Георгий считается покровителем Англии. В пятой части гл. XXIII «Упадка и гибели Римской империи» Эдварда Гиббона (конец II тома) очень подробно рассказывается история Георгия Каппадокийского - эдакого Евгения Пригожина IV века, сколотившего капитал на коррупционных сделках по поставке продовольствия в армию, а затем купившего себе на эти деньги политический вес и епископскую должность в Александрии Египетской. Должность эту он затем использовал для узаконенных грабежей населения и прибирания к рукам самых крупных отраслей местной экономики: торговли селитрой, солью, бумагой, похоронного бизнеса и проч.
Местные жители не раз бунтовали против тирании Георгия, но, покуда жив был его друг и единоверец, император Констанций, мятежи в городе подавлялись войсками Империи. Когда же до Александрии донеслась весть о воцарении Юлиана Отступника, власти епископа Георгия пришёл конец: его схватили, вместе с двумя сообщниками протащили по городу в цепях и заточили в тюрьму, чтобы предать суду. 24 дня спустя толпы горожан, возмущённых медлительностью судопроизводства, вытащили трёх узников из тюрьмы, растерзали их и сбросили останки в море (напрасная предосторожность, имевшая целью предотвратить позднейшее поклонение их мощам как мученическим - замечает Гиббон). На следующем витке истории, когда соратники Георгия внедрились в лоно католической церкви и получили там влияние, они канонизировали своего предводителя, полностью переписав его биографию. Так родился культ Св. Георгия, по версии Гиббона.
При этом во многих традициях единственным прижизненным подвигом святого является его мученическая смерть, а все прочие чудеса (включая победу над Змием, почерпнутую сочинителями из жития Св. Феодора Тирона) считаются посмертными. Во всей ранней сирийской, греческой и латинской литературе, посвящённой житию святого, он именуется Св. Георгием Мучеником (на сирийском арамейском - Мор Геваргис Сахдо, и легко заметить, что последнее слово - ранняя версия хорошо нам знакомого термина «шахид»). То есть побеждал дракона/змея, освобождал деву и обращал в христианство Бейрут не сам физический Георгий Мученик, а его явившийся людям призрак. После смерти он натворил много больше чудес, чем при жизни. Например, в 1120 году архиепископ дольский Бальдрик записал, что во время битвы при Антиохии в 1099 году, во время Первого крестового похода, Св. Георгий явился во главе небесного воинства, на белом коне и под белыми знамёнами, даровав крестоносцам победу над неверными.
Что же касается истории победы над змеем, драконом, крокодилом - тут у нас тоже есть пять разных историй по цене одной. И связь каждой из этих историй со Св. Георгием Мучеником совершенно факультативна.
Бытовая версия победы воина над крокодилом достаточно незатейлива. В богатую столицу Константинополь для развлечения его жителей регулярно прибывали передвижные зверинцы с экзотическим зверьём. Время от времени звери ломали свои клетки и разбегались по городу. Уличная сцена, где сбежавший из вольера крокодил нападает на девушку из благородного семейства, а проходящий мимо воин убивает зверя метким ударом копья в голову, спасает деву и оказывается принят в её семье как герой - вполне себе жизненна. Дальнейшая возгонка этой житейской истории до героического сказания - вполне банальная задача для византийского хрониста-пиарщика, который зарабатывает себе на хлеб, описывая самую обыденную жизнь своих знатных и богатых клиентов как череду сказочных подвигов… Очевидно, нечто подобное могло случиться и со Св. Феодором Тироном, и со Стратилатом, с которым его часто путают.
Совершенно параллельно с бытовой версией существует и политическая. Победа пришлого воина над автохтонным чудищем - это аллегория завоеваний, территориальной экспансии различных государств, народов и цивилизаций, за счёт тех племён, чью землю они отжимают. Воин - это завоеватель, а дракон/змей - покорённые им племена. Никакой христианской подоплёки в этой метафоре искать не надо, она в таком виде равно пригодна и для Римской империи, расширяющей свои границы, и для викингов, приплывших к незнакомым берегам, чтобы покорить их. Так что и в «Эдде», и в «Кальсонах белуги» мы встретим битву Сигурда/Зигфрида с драконом Фафниром, стерегущим то золото гномов, то Rheingold. Пример использования той же метафоры для прославления завоеваний Римской империи можно видеть на Поклонной горе.
В знакомом нам виде сюжет о победе Св. Георгия над драконом/змием впервые появляется не раньше XII века. Но в первоначальной греческой и арамейской литературе, до VII века, термин drakon (в смысле «змей») является ругательным обозначением конкретного исторического персонажа, царя персидского Дадиана, правителя Вифинии, известного гонителя христиан. Которого Св. Георгий то ли победил копьём (в сирийской хронике), то ли, наоборот, победил Дадиан, усекши святому главу. Откуда мог в Вифинии взяться персидский царь, не очень понятно: персы туда впервые добрались лишь к 602 году, когда житие было уже написано по-гречески и переведено на сирийский; персы взяли Халкидон, но закрепиться не смогли. В католической традиции Дадиана из первоначальных свитков легко и непринужденно заменили на более известного римского императора Диоклетиана. Которого исторический Георгий никак победить не мог, потому что он принял мученическую смерть 24 декабря 361 года, а правление Диоклетиана окончилось в 312-м. Но при переработке исходных текстов в католической традиции житие Св. Георгия перенеслось на 58 лет назад, и мученичество он по новой версии принял 23 апреля 303 года, на пике Диоклетиановых гонений на христиан - то ли в Никомидии, то ли в Лидии, а если в Лидии, то не до конца понятно, в какой. По одной из версий - в палестинской Лидде, она же израильский Лод, где ныне располагается Аэропорт им. Бен-Гуриона. В любом случае, если дракон = змей = Диоклетиан, то никаким копьём Св. Георгий Шахид его не протыкал. Впрочем, никто в этом случае не мешает сказать, что «победа над змеем» - это моральная победа мученика над своим истязателем. Только куда в этом случае девать всю иконографию?!
Во всей этой истории, как мог заметить читатель, совершенно не раскрыта тема девы. Меж тем, в каноне сюжета про поединок со змеем эта самая дева неизменно присутствует. И что-то она должна значить. И что-то должен значить тот факт, что ни в одной версии легенды герой, освободив деву от дракона, в итоге на ней не женится, хотя казалось бы. Как догадался проницательный читатель, тут тоже ворох взаимоисключающих объяснений.
Начнём с истоков: Св. Феодор Тирон, «первый боярин» ныне турецкой Амассии, спасал от змея никакую не деву, а свою родную мать. Дракон её похитил, тогда Феодор спустился к нему в пещеру, убил дракона и всё его потомство, а мать освободил.
При этом у нас, разумеется, не возникает вопроса, почему ж герой на ней не женился: ОНАЖЕМАТЬ. Зато возникает другой вопрос, почему дракон её не съел, ни в одной из историй. И первый же ответ приходит в голову: потому что дракон похищал дев совершенно не от голода. Но не спешите думать, что я тут на какие-то непристойности намекаю. Для плотских утех змею достаточно было красть простых крестьянок с поля, никто б ему сильно на это не возражал, при тогдашнем укладе общества. Вместо этого злодей перекрывал городу воду, а женщин требовал (или крал) всё больше благородного происхождения. И вовсе не потому, что нарывался на неприятности от «первого боярина» Феодора. У него была вполне конкретная и понятная цель.
Змей хотел детей от представительниц человеческой аристократии. То есть он хотел породниться с людьми, хотел, чтобы его потомство вошло в их элиту. И тут самое время вспомнить, что змей, живущий в земле - метафора аборигена, представителя низших, завоёвываемых племён, у которых тут гнездо. Его желание породниться с нацией завоевателей совершенно предсказуемо и понятно. Как и желание тех самых завоевателей избежать этого смешения.
Трудно представить себе более удачную иллюстрацию этого конфликта, чем отношения между Русью и Византией. Император Константин VII Багрянородный в знаменитом наставлении предупреждает, что предводители варваров будут всеми средствами добиваться брака с византийскими принцессами. Но допускать такие браки Империя ни в коем случае не должна (если только речь не о франках).
По первому пункту Багрянородный как в воду глядел. Варвары действительно хотели породниться. И умели обосновать свои хотелки на практике. В правление внука Багрянородного императора тавроскифский князь Владимир из Киева захватил византийскую Корсунь, привязал её правителя с женой к столбу у своего шатра, а внутри шатра три дня кряду насиловал их дочь. Потом велел убить её родителей, а в Константинополь отправил сватов с предупреждением: «Не дадите за мя, то сотворю граду вашему аки и Корсуню».
Даже если император Василий II Болгаробойца и чтил наставления Багрянородного деда, there was no George, чтобы защитить принцессу от притязаний тавроскифа. Пришлось подчиниться. Внучка Багрянородного, принцесса Анна, уехала в логово Змиево. В память об этом событии древняя Корсунь обрела огромное цивилизационное и сакральное значение.
Так что второй правильный ответ на вопрос «Почему витязь не женился на деве?» состоит в том, что there was no George. И на деве женился в итоге дракон. Они нарожали детей, и стали сами собой. В смысле - нами. Продуктом смешения самых разнообразных племён, бывших имперцев и бывших варваров.
По ходу мы ответили сразу и на третий вопрос: почему и в восточной, и в западной традиции (и на картине Учелло, и в «Житии» Св. Димитрия Ростовского) дева ведёт дракона на поводке? Да просто потому, что дева с этим драконом состоит в браке. У них давно уже семья и дети. У них своя жизнь. И, даже если, для нужд победоносной мифологии, Св. Георгий явится в их края, чтобы эту жизнь разрушить, и даже если он не привидение, и не гей, то всё равно он не женится на девушке, которая успела прижить детей от Змия.
Про него можно рассказывать совершенно бесконечно, и каждый раз что-нибудь новенькое, полностью перечёркивающее всё, что было сказано раньше. И ни одно из этих повествований не закроет тему.
Прежде всего, весьма популярна версия, что никакого Св. Георгия не существовало. Русскому читателю она хорошо знакома по английской эпиграмме в переводе Маршака.
Георгий - наш святой - во время оно,
Спасая девушку, убил копьем дракона.
Дракон был выдуман. Святой Георгий тоже.
Но, может, девушка жила на свете все же?…
Маршак тут от себя присочинил «наш святой», в оригинале было:
St. George, to save a maid, a dragon slew;
A pretty tale, if all that's said be true;
Some say there was no dragon; and 'tis said
There was no George; I wish there was a maid.
Добавление Маршака тут более чем уместно, потому что оно сообщает русскому читателю неочевидную для него вещь: Св. Георгий считается святым покровителем Англии, его красный крест служит ей флагом. И тезис о том, что никакого Святого Георгия не было, неразрывно связан с рефлексией англичан над этим фактом.
Хотя запрет на «Деяния Св. Георгия» как еретическое арианское сочинение римский папа Геласий I наложил ещё в 496 году, главный разоблачительный текст про Победоносца принадлежит перу английского историка XVIII века, недовольного именно тем, что Св. Георгий считается покровителем Англии. В пятой части гл. XXIII «Упадка и гибели Римской империи» Эдварда Гиббона (конец II тома) очень подробно рассказывается история Георгия Каппадокийского - эдакого Евгения Пригожина IV века, сколотившего капитал на коррупционных сделках по поставке продовольствия в армию, а затем купившего себе на эти деньги политический вес и епископскую должность в Александрии Египетской. Должность эту он затем использовал для узаконенных грабежей населения и прибирания к рукам самых крупных отраслей местной экономики: торговли селитрой, солью, бумагой, похоронного бизнеса и проч.
Местные жители не раз бунтовали против тирании Георгия, но, покуда жив был его друг и единоверец, император Констанций, мятежи в городе подавлялись войсками Империи. Когда же до Александрии донеслась весть о воцарении Юлиана Отступника, власти епископа Георгия пришёл конец: его схватили, вместе с двумя сообщниками протащили по городу в цепях и заточили в тюрьму, чтобы предать суду. 24 дня спустя толпы горожан, возмущённых медлительностью судопроизводства, вытащили трёх узников из тюрьмы, растерзали их и сбросили останки в море (напрасная предосторожность, имевшая целью предотвратить позднейшее поклонение их мощам как мученическим - замечает Гиббон). На следующем витке истории, когда соратники Георгия внедрились в лоно католической церкви и получили там влияние, они канонизировали своего предводителя, полностью переписав его биографию. Так родился культ Св. Георгия, по версии Гиббона.
При этом во многих традициях единственным прижизненным подвигом святого является его мученическая смерть, а все прочие чудеса (включая победу над Змием, почерпнутую сочинителями из жития Св. Феодора Тирона) считаются посмертными. Во всей ранней сирийской, греческой и латинской литературе, посвящённой житию святого, он именуется Св. Георгием Мучеником (на сирийском арамейском - Мор Геваргис Сахдо, и легко заметить, что последнее слово - ранняя версия хорошо нам знакомого термина «шахид»). То есть побеждал дракона/змея, освобождал деву и обращал в христианство Бейрут не сам физический Георгий Мученик, а его явившийся людям призрак. После смерти он натворил много больше чудес, чем при жизни. Например, в 1120 году архиепископ дольский Бальдрик записал, что во время битвы при Антиохии в 1099 году, во время Первого крестового похода, Св. Георгий явился во главе небесного воинства, на белом коне и под белыми знамёнами, даровав крестоносцам победу над неверными.
Что же касается истории победы над змеем, драконом, крокодилом - тут у нас тоже есть пять разных историй по цене одной. И связь каждой из этих историй со Св. Георгием Мучеником совершенно факультативна.
Бытовая версия победы воина над крокодилом достаточно незатейлива. В богатую столицу Константинополь для развлечения его жителей регулярно прибывали передвижные зверинцы с экзотическим зверьём. Время от времени звери ломали свои клетки и разбегались по городу. Уличная сцена, где сбежавший из вольера крокодил нападает на девушку из благородного семейства, а проходящий мимо воин убивает зверя метким ударом копья в голову, спасает деву и оказывается принят в её семье как герой - вполне себе жизненна. Дальнейшая возгонка этой житейской истории до героического сказания - вполне банальная задача для византийского хрониста-пиарщика, который зарабатывает себе на хлеб, описывая самую обыденную жизнь своих знатных и богатых клиентов как череду сказочных подвигов… Очевидно, нечто подобное могло случиться и со Св. Феодором Тироном, и со Стратилатом, с которым его часто путают.
Совершенно параллельно с бытовой версией существует и политическая. Победа пришлого воина над автохтонным чудищем - это аллегория завоеваний, территориальной экспансии различных государств, народов и цивилизаций, за счёт тех племён, чью землю они отжимают. Воин - это завоеватель, а дракон/змей - покорённые им племена. Никакой христианской подоплёки в этой метафоре искать не надо, она в таком виде равно пригодна и для Римской империи, расширяющей свои границы, и для викингов, приплывших к незнакомым берегам, чтобы покорить их. Так что и в «Эдде», и в «Кальсонах белуги» мы встретим битву Сигурда/Зигфрида с драконом Фафниром, стерегущим то золото гномов, то Rheingold. Пример использования той же метафоры для прославления завоеваний Римской империи можно видеть на Поклонной горе.
В знакомом нам виде сюжет о победе Св. Георгия над драконом/змием впервые появляется не раньше XII века. Но в первоначальной греческой и арамейской литературе, до VII века, термин drakon (в смысле «змей») является ругательным обозначением конкретного исторического персонажа, царя персидского Дадиана, правителя Вифинии, известного гонителя христиан. Которого Св. Георгий то ли победил копьём (в сирийской хронике), то ли, наоборот, победил Дадиан, усекши святому главу. Откуда мог в Вифинии взяться персидский царь, не очень понятно: персы туда впервые добрались лишь к 602 году, когда житие было уже написано по-гречески и переведено на сирийский; персы взяли Халкидон, но закрепиться не смогли. В католической традиции Дадиана из первоначальных свитков легко и непринужденно заменили на более известного римского императора Диоклетиана. Которого исторический Георгий никак победить не мог, потому что он принял мученическую смерть 24 декабря 361 года, а правление Диоклетиана окончилось в 312-м. Но при переработке исходных текстов в католической традиции житие Св. Георгия перенеслось на 58 лет назад, и мученичество он по новой версии принял 23 апреля 303 года, на пике Диоклетиановых гонений на христиан - то ли в Никомидии, то ли в Лидии, а если в Лидии, то не до конца понятно, в какой. По одной из версий - в палестинской Лидде, она же израильский Лод, где ныне располагается Аэропорт им. Бен-Гуриона. В любом случае, если дракон = змей = Диоклетиан, то никаким копьём Св. Георгий Шахид его не протыкал. Впрочем, никто в этом случае не мешает сказать, что «победа над змеем» - это моральная победа мученика над своим истязателем. Только куда в этом случае девать всю иконографию?!
Во всей этой истории, как мог заметить читатель, совершенно не раскрыта тема девы. Меж тем, в каноне сюжета про поединок со змеем эта самая дева неизменно присутствует. И что-то она должна значить. И что-то должен значить тот факт, что ни в одной версии легенды герой, освободив деву от дракона, в итоге на ней не женится, хотя казалось бы. Как догадался проницательный читатель, тут тоже ворох взаимоисключающих объяснений.
Начнём с истоков: Св. Феодор Тирон, «первый боярин» ныне турецкой Амассии, спасал от змея никакую не деву, а свою родную мать. Дракон её похитил, тогда Феодор спустился к нему в пещеру, убил дракона и всё его потомство, а мать освободил.
При этом у нас, разумеется, не возникает вопроса, почему ж герой на ней не женился: ОНАЖЕМАТЬ. Зато возникает другой вопрос, почему дракон её не съел, ни в одной из историй. И первый же ответ приходит в голову: потому что дракон похищал дев совершенно не от голода. Но не спешите думать, что я тут на какие-то непристойности намекаю. Для плотских утех змею достаточно было красть простых крестьянок с поля, никто б ему сильно на это не возражал, при тогдашнем укладе общества. Вместо этого злодей перекрывал городу воду, а женщин требовал (или крал) всё больше благородного происхождения. И вовсе не потому, что нарывался на неприятности от «первого боярина» Феодора. У него была вполне конкретная и понятная цель.
Змей хотел детей от представительниц человеческой аристократии. То есть он хотел породниться с людьми, хотел, чтобы его потомство вошло в их элиту. И тут самое время вспомнить, что змей, живущий в земле - метафора аборигена, представителя низших, завоёвываемых племён, у которых тут гнездо. Его желание породниться с нацией завоевателей совершенно предсказуемо и понятно. Как и желание тех самых завоевателей избежать этого смешения.
Трудно представить себе более удачную иллюстрацию этого конфликта, чем отношения между Русью и Византией. Император Константин VII Багрянородный в знаменитом наставлении предупреждает, что предводители варваров будут всеми средствами добиваться брака с византийскими принцессами. Но допускать такие браки Империя ни в коем случае не должна (если только речь не о франках).
По первому пункту Багрянородный как в воду глядел. Варвары действительно хотели породниться. И умели обосновать свои хотелки на практике. В правление внука Багрянородного императора тавроскифский князь Владимир из Киева захватил византийскую Корсунь, привязал её правителя с женой к столбу у своего шатра, а внутри шатра три дня кряду насиловал их дочь. Потом велел убить её родителей, а в Константинополь отправил сватов с предупреждением: «Не дадите за мя, то сотворю граду вашему аки и Корсуню».
Даже если император Василий II Болгаробойца и чтил наставления Багрянородного деда, there was no George, чтобы защитить принцессу от притязаний тавроскифа. Пришлось подчиниться. Внучка Багрянородного, принцесса Анна, уехала в логово Змиево. В память об этом событии древняя Корсунь обрела огромное цивилизационное и сакральное значение.
Так что второй правильный ответ на вопрос «Почему витязь не женился на деве?» состоит в том, что there was no George. И на деве женился в итоге дракон. Они нарожали детей, и стали сами собой. В смысле - нами. Продуктом смешения самых разнообразных племён, бывших имперцев и бывших варваров.
По ходу мы ответили сразу и на третий вопрос: почему и в восточной, и в западной традиции (и на картине Учелло, и в «Житии» Св. Димитрия Ростовского) дева ведёт дракона на поводке? Да просто потому, что дева с этим драконом состоит в браке. У них давно уже семья и дети. У них своя жизнь. И, даже если, для нужд победоносной мифологии, Св. Георгий явится в их края, чтобы эту жизнь разрушить, и даже если он не привидение, и не гей, то всё равно он не женится на девушке, которая успела прижить детей от Змия.