Доброе слово о Медном Всаднике
Всякий раз, оказываясь в Бергамо, даю себе обет - воздать историческую справедливость знаменитейшему из уроженцев этого волшебного ломбардийского города, кондотьеру Бартоломео Коллеони.
Трудно вспомнить другого персонажа в итальянской истории времён Возрождения, образ которого был бы до такой степени искажён и незаслуженно очернён из-за нескольких некритически растиражированных стереотипов - причём больше даже анекдотических, чем собственно исторических.
Плохой Коллеони
У многих поколениий людей, не изучавших специально ни биографию кондотьера, ни историю войн, в которых он принимал участие, представление о Коллеони складывается под влиянием конной статуи, приписываемой Андреа Вероккьо, которую не слишком удобно рассматривать на венецианской площади Дзаниполо, где её отделяет от зрителя четырёхметровый постамент из розового камня. Зато посетители Пушкинского музея, где в Итальянском дворике копия установлена без постамента, могут разглядывать кондотьера практически в упор, и с разных сторон, даже сверху. Приятного впечатления это знакомство, прямо скажем, не оставляет.
Глядя на металлическое лицо пожилого вояки, трудно избавиться от первого впечатления, что в жизни мы вряд ли бы захотели свести с этим надменным и жестоким стариканом дружбу или знакомство. Вполне допускаю, что и флорентиец Вероккьо, автор эскизов памятника, и венецианский инженер Леопардус, отливавший статую, да и Сенат Республики, выступавший заказчиком работ, сами испытывали к покойному военачальнику похожие чувства.
К этому первому впечатлению быстро и без усилия подвёрстываются расхожие представления о том, что кондотьер - это жестокий наёмник, итальянский аналог ландскнехта, которому всё равно, кого убивать и грабить, лишь бы за это платили деньги. Добавим сюда известный факт, что Коллеони поочерёдно служил то Венецианской Республике, то её врагам, миланским герцогам Висконти/Сфорца, для полноты впечатления вспомним также ужасные истории разграбления наёмными армиями Рима и Мантуи - и портрет жестокого палача итальянского народа почти готов. В качестве вишенки на торте сгодится сам факт того, что статуя Коллеони в ту пору стала первым и единственным уличным памятником в Венеции: Светлейшая Республика не имела имперской привычки поклоняться изваяниям своих прошлых или нынешних правителей, духовных вождей, художников или полководцев.
Лишь соблазн огромной суммы в 100.000 золотых дукатов, которые кондотьер на венецианской же службе заработал, заставил меркантильных членов Сената согласиться на такое отступление от республиканских традиций, как конный памятник на городской площади. Видите, каким он парнем был? Ещё и тщеславный! Нет бы оставил эти деньги церквям, сиротским приютам, или, на худой конец, родной семье! Хорошо, что хитрые венецианцы сумели его надуть, вместо главной площади Сан-Марко подсунув кондотьеру северную окраину рабочего квартала Кастелло (под тем предлогом, что там расположена Scuola Grande di San Marco - и вроде как контрактное обязательство про «напротив Св. Марка» этим расположением вполне соблюдено).
Миф выстроился у нас ладный и нисколько не противоречивый. А теперь давайте его деконструируем по кирпичику, до основанья.
Хороший Коллеони
Начнём по порядку: с физиономии. О степени внешнего сходства отлитой Леопардусом статуи с покойным кондотьером мы не знаем примерно вообще ничего. Точно мы можем лишь сказать, что ни для Вероккьо, ни для Леопардуса полководец не позировал, успев умереть за 5 лет до того, как началась работа над памятником. Вот, к примеру, висящий в собрании миланского замка Сфорцеско портрет Бартоломео Коллеони кисти популярного в Бергамо портретиста Морони.
Согласитесь, что по такому фотороботу мы венецианского Медного всадника сроду не опознали б. Потому что не похож ну вообще. Морони, конечно, тоже писал не с натуры, а через 90 лет после смерти персонажа. Но Морони, в отличие от Вероккьо и Леопардуса, был бергамаск по рождению, то есть почти всю свою жизнь (до отъезда в глухую деревню) он прожил в окружении живых наследников кондотьера, которые являлись главными заказчиками живописи в городе, и наверняка видел немало его прижизненных портретов. Так что я нисколько не удивлюсь, если настоящий Бартоломео Коллеони не имел ни крючковатого носа, ни злобного выражения лица, а кончил дни свои благообразным пожилым дедушкой, тихо и мирно доживающим старческий век в загородном имении, каким Джанбаттиста его и написал. С человеком с портрета Морони лично я с большим удовольствием бы и познакомился, и обсудил бы актуальные вопросы итальянской политики и архитектуры кватроченто.
Теперь уточнимся насчёт кондотьеров. Начнём с очевидного: да, это была такая профессия. И да, эти люди в основном не защищали силой оружия свои родные города, а за деньги вписывались в чужие вооружённые разборки. Точно так же, как сегодня французские, немецкие, португальские, бразильские, хорватские или каталонские футболисты могут выходить на поле в форме мадридского клуба и сражаться против своих же товарищей по национальной сборной, или против команды из своего родного города. В профессиональном футболе это является нормой, а не поводом поговорить про «измену Родине». Даже когда Гус Хиддинк во главе российской сборной вышиб свою родную Голландию из полуфинала Евро-2008, никому не пришло в голову объявлять его национал-предателем, и ничто не помешало ему в 2014 году вновь возглавить национальную сборную (хотя лучше б он этого не делал).
Вы мне можете на это ответить, что футбол - всего лишь игра, а наёмная армия - убийство людей. Но судить людей кватроченто по законам 2016 года - некоторое лукавство, на мой вкус. Кондотьеры и солдаты их армий были людьми своего времени, когда война являлась нормой итальянской жизни и не прекращалась практически ни в каком году, как нынче футбольное первенство Серии А. Военная служба в ту пору была востребованной и уважаемой профессией, а для младших сыновей в аристократических семействах, которые не могли претендовать на родовое наследство, выбор был, по сути дела, из трёх карьерных путей: либо война, либо духовный сан, либо госслужба. В художники и музыканты они пойти не могли, для занятий коммерцией не имели подъёмных средств. Если они не хотели до конца дней перекладывать бумажки в прокурациях, и не готовы были принимать обеты безбрачия, то выбора практически не оставалось: они шли в военные, а воевали там, где их готовы были нанять. В том, что город Бергамо сам по себе ни на кого не нападал, не отнимал соседские земли и не находился ни с кем в состоянии войны, скорей заслуга Коллеони (сделавшего свою родину частью венецианских владений в Ломбардии), чем его вина.
Если кому-то всё ещё кажется, что должность кондотьера чем-то позорна или предосудительна, то я просто напомню: один из главных положительных героев Возрождения, урбинский герцог Гвидубальдо до Монтефельтро, знаменитый покровитель искусств, тоже был по основной специальности кондотьер, и поочерёдно сражался то за папу Борджиа, то против его сына Чезаре, то вместе с французским королём Карлом VIII, то против Карла на службе у Венеции. И никому не приходит в голову ему за это пенять. Может, просто потому, что Рафаэль изобразил его с прямым носом?
Плохое объяснение, на самом деле: его легендарного папу Федерико, одного из самых успешных кондотьеров Италии времён Коллеони, художник изобразил, возможно, с самым кривым носом во всей истории ренессансного портрета. И всё равно помним мы не о его военных походах, а о библиотеке в Урбино (второй после Ватикана), о толпе гуманистов, съехавшихся к его двору, и о том самом портрете кисти Пьеро делла Франческа, доступном рассмотрению с двух сторон во флорентийских Уффициях.
Самая важная вещь, которую нужно понимать про кондотьеров - что служба разным нанимателям отнюдь не подразумевала вероломства, измены, «ножа в спину». Разумеется, среди представителей этой профессии, как и любой другой, попадались люди глубоко непорядочные, циничные и вероломные, ухитрявшиеся либо служить двум господам, либо просто обманывать своего нанимателя, затягивая военные кампании, чтобы увеличить свой совокупный доход (ведь платили им не за результат, а помесячно). Ярким примером такого поведения, который явно запомнился Бартоломео Коллеони на всю жизнь, был его первый командир Франческо Буссоне, присвоивший себе титул графа Карманьолы (хотя прав на такой титул у крестьянского сына из Пьемонта не было отродясь).
Одержав на заре своей карьеры серию блестящих военных побед на службе миланских Висконти, самозванный граф решил дальше судьбу не искушать, и торговать не изменчивым ратным искусством, а лояльностью. Захватив для миланцев Геную и получив титул её губернатора, Карманьола переметнулся на службу Венеции и продал дожу Фоскари идею: вместе с флорентийцами воевать Милан. В 1426 году, насвистев дожу в уши про слабость гарнизонов Висконти, Карманьола получил титул командующего армиями Св. Марка, а дож объявил войну Милану. Зная, что герцогство Миланское отнюдь не так слабо, как в то поверил Фоскари, с этого момента Карманьола принялся затягивать военную кампанию; даже когда в 1427 году ему удалось разбить миланцев в битве при Маклодио, он не стал развивать военный успех, а начал тайные переговоры с Висконти об условиях перехода на его сторону. Напрасно венецианцы несколько раз повышали ему плату и сулили титул правителя Милана в случае победы: Карманьола упорно тянул кота за яйца. В итоге Совету Десяти надоели эти проделки крестьянского сына. В марте 1432 года кондотьер был вызван в Венецию «для обсуждения планов дальнейшей кампании», и со спокойной душой поехал выбивать новое повышение зарплат для своего войска. Но вместо этого он был схвачен, отдан под трибунал за предательство и обезглавлен 5 мая на пьяццетте Св. Марка.
Коллеони, наблюдавший расцвет и закат своего командира с близкого расстояния, этой ошибки никогда не повторил. Он действительно в разное время служил венецианцам и миланцам, но он ни разу никому не изменил и никого не обманул. Когда у Венеции не было для него работы, он получал у Сената письменное разрешение наняться временно на другую службу. Когда работы не было у Сфорца, он точно так же отпрашивался из Милана в Венецию. Схема каждый раз в точности соответствовала тому, как сегодня перепродаются футболисты из клуба в клуб, то есть основывалась на прозрачных для всех сторон и взаимовыгодных соглашениях, заключаемых в период «трансфертного окна».
Ещё одна важная вещь, раз уж мы выше упомянули о разграблении Рима и Мантуи «хищными имперцами»: наёмные войска в Европе не являлись аналогом турецких башибузуков, для которых весь смысл участия в военных действиях состоял в последующем грабеже захваченных территорий и их жителей. Конечно, захватив город, наёмники имели физическую возможность его и разграбить, и сжечь, и плохо поступить с местными жителями, но решение о допустимости таких действий принимал их командир. И конкретно Бартоломео Коллеони запрещал своим солдатам грабить итальянские города, предлагая им жить на зарплату (весьма приличную, и вовремя уплачиваемую).
Поэтому ничего похожего на saccо de Roma и sacco di Mantova за войсками Коллеони не числится. Включение Бергамо в состав венецианской террафермы обернулось не грабежом в пользу Республики, а инвестициями в инфраструктуру и постройкой фортификаций, которые по сей день носят название «венецианских стен».
Хотя, конечно же, отношения между Венецией и Бергамо не были трогательными и возвышенными. Никому не может быть приятно, когда какие-то иностранцы решают снести твой кафедральный собор. И в Венеции бергамасков тоже не слишком жаловали - идея сделать «слугу двух господ» Труффальдино уроженцем Бергамо не случайно пришла в голову главному венецианскому комедиографу; сказочно ему повезло, что в веницейском УК не было 282-й статьи, потому что это было сделано строго в порядке «возбуждения ненависти либо вражды» по нацпризнаку, как наши анекдоты про чукчей. Но в целом, несмотря на эти трения, бергамаски куда больше выиграли от вхождения в состав Светлейшей, чем от завоевания их города графом Карманьолой в пользу Милана.
Бабло побеждает зло
У нас остался предпоследний пункт: про бабло. Он тоже очень длинный и муторный, прошу извинить за дотошность. Во-первых, надо понимать, что деньги, которые Бартоломео Коллеони заработал на службе Милану, Венеции и другим нанимателям, он очень щедрой рукой тратил на благоустройство родного города и окрестностей. На эти деньги создавались выдающиеся памятники светской и церковной архитектуры, учреждались сиротские приюты, больницы, монастыри, учебные заведения, благоустраивались городские улицы и площади, возводились общественные здания. Коллеони совершенно чётко сознавал, куда правильно инвестировать свой кондотьерский заработок - и на каждом углу в Бергамо мы видим тому живые доказательства. В виде тех самых сиротских приютов, больниц, монастырей, учебных заведений - а вовсе не конных статуй благодетеля. Такая статуя в Бергамо всего одна, и она венчает надгробие кондотьера в одноимённой капелле. А надгробные статуи и в республиканской Венеции считались нормой жизни.
Во-вторых, про 100500 золотых, завещанных на первый и единственный в Венеции конный памятник - надо понимать, что общепринятая байка про статую на Сан-Марко не вполне отражает суть и цель пожертвования. Эти деньги завещаны венецианскому Сенату ни разу ни на скульптуру Вероккьо. Они пожертвованы на борьбу со смертельным врагом европейской цивилизации. Из денег, которые Коллеони заработал, помогая итальянским республикам и герцогствам воевать между собой, он выделил 100.000 золотых дукатов на борьбу с их общим врагом, Турцией. А памятник был всего лишь способом для Республики отблагодарить щедрого донора за это пожертвование. И он, разумеется, не стоил и десятой части тех денег, которые Республика получила на борьбу против турок. И потратила их с умом, и выиграла битву при Лепанто, и турки не захватили никакую часть адриатического побережья Италии. Именно в этом, а не в памятнике Вероккьо-Леопардуса, состоял реально значимый результат пожертвования. За который, как мне кажется, каждый из нас должен сказать кондотьеру отдельное спасибо. Потому что если б туркам дали высадиться в Лагуне или южней - скажем, в Равенне - совсем не хочется гадать, что осталось бы в точке их высадки от сокровищ европейской цивилизации. Поезжайте в Стамбул, там ответ на этот вопрос весьма нагляден.
И, напоследок, пару копеек про тщеславие и прецедент. К тому моменту, как Коллеони попросил его увековечить в Венеции, на центральной площади Падуи уже высилась конная статуя другого кондотьера, Зразмо да Нарни, работы Донателло, воздвигнутая там в 1453 году. Заказчиком памятника выступала всё та же Светлейшая республика Венеция, на службе которой состоял Гаттамелата. Так что Коллеони тут не создавал никакого прецедента, а ориентировался на уже созданный венецианцами.
Человек по фамилии «Яйца»
Кажется, со всеми историческими несправедливостями по отношению к Бартоломео Коллеони мы разобрались, настало время сказать про муде. Потому что фамилия кондотьера именно так переводится на русский. Colleoni (они ж по испански cojones) - это мужские яйца. Которых у кондотьера, согласно легенде, было аж три штуки, что и отражено в фамильном гербе его семейства:
Не верьте, пожалуйста, потому что это чушь. Сколько мудей было у кондотьера, я не знаю, поскольку не щупал и не считал, но совершенно точно фамильный герб не имеет отношения к его личной анатомии, ибо оформился лет за сто до его рождения. И там нет никакого намёка на триорхизм, там нарисованы три вполне симметричных мужских мошонки, с двумя яйцами в каждой, итого шесть яиц, а никак не три. Этот фамильный герб из трёх мошонок можно видеть и в Бергамо на каждом углу, и в Венеции, в меди и в мраморе, и в Гугле, и в Википедии. Кто придумал, что Бог наградил кондотьера тремя мудями вместо двух, история умалчивает, но сам он явно не педалировал тему аномальности своей анатомии.
При этом Бартоломео Коллеони без ложной скромности гордился и своими мудями, и своей фамилией, прямо на них указывающей. Для его ратников она служила боевым кличем, поднимавшим строй в атаку на противника. Перед всей северной Италией он тряс своими геральдическими мудями, и всякий противник перед ними исправно трепетал. Пощупай свои причиндалы, читатель мужеска пола, и честно сознайся: неужели ты не был бы рад, если б за них согласилась убивать и умирать лучшая армия Европы?!
PS. Был ли Вероккьо автором статуи?
Я не считаю Андреа дель Вероккьо, учителя Леонардо, автором памятника Коллеони в Венеции. Я не видел ни одного сколько-нибудь убедительного свидетельства, что монумент - не самодеятельность Леопардуса, добавившего к статуе любое количество деталей от себя. Вероккьо взялся делать этот памятник, и взял у Сената деньги, но он умер задолго до отливки статуи, так что вопрос об авторстве остаётся открытым. Если кто-то готов мне доказать, с отсылкой с эскизам и гипсу, что именно Вероккьо, а не инженер Леопардус, родил этот отталкивающий образ, рад буду пруфам в комментариях.
Трудно вспомнить другого персонажа в итальянской истории времён Возрождения, образ которого был бы до такой степени искажён и незаслуженно очернён из-за нескольких некритически растиражированных стереотипов - причём больше даже анекдотических, чем собственно исторических.
Плохой Коллеони
У многих поколениий людей, не изучавших специально ни биографию кондотьера, ни историю войн, в которых он принимал участие, представление о Коллеони складывается под влиянием конной статуи, приписываемой Андреа Вероккьо, которую не слишком удобно рассматривать на венецианской площади Дзаниполо, где её отделяет от зрителя четырёхметровый постамент из розового камня. Зато посетители Пушкинского музея, где в Итальянском дворике копия установлена без постамента, могут разглядывать кондотьера практически в упор, и с разных сторон, даже сверху. Приятного впечатления это знакомство, прямо скажем, не оставляет.
Глядя на металлическое лицо пожилого вояки, трудно избавиться от первого впечатления, что в жизни мы вряд ли бы захотели свести с этим надменным и жестоким стариканом дружбу или знакомство. Вполне допускаю, что и флорентиец Вероккьо, автор эскизов памятника, и венецианский инженер Леопардус, отливавший статую, да и Сенат Республики, выступавший заказчиком работ, сами испытывали к покойному военачальнику похожие чувства.
К этому первому впечатлению быстро и без усилия подвёрстываются расхожие представления о том, что кондотьер - это жестокий наёмник, итальянский аналог ландскнехта, которому всё равно, кого убивать и грабить, лишь бы за это платили деньги. Добавим сюда известный факт, что Коллеони поочерёдно служил то Венецианской Республике, то её врагам, миланским герцогам Висконти/Сфорца, для полноты впечатления вспомним также ужасные истории разграбления наёмными армиями Рима и Мантуи - и портрет жестокого палача итальянского народа почти готов. В качестве вишенки на торте сгодится сам факт того, что статуя Коллеони в ту пору стала первым и единственным уличным памятником в Венеции: Светлейшая Республика не имела имперской привычки поклоняться изваяниям своих прошлых или нынешних правителей, духовных вождей, художников или полководцев.
Лишь соблазн огромной суммы в 100.000 золотых дукатов, которые кондотьер на венецианской же службе заработал, заставил меркантильных членов Сената согласиться на такое отступление от республиканских традиций, как конный памятник на городской площади. Видите, каким он парнем был? Ещё и тщеславный! Нет бы оставил эти деньги церквям, сиротским приютам, или, на худой конец, родной семье! Хорошо, что хитрые венецианцы сумели его надуть, вместо главной площади Сан-Марко подсунув кондотьеру северную окраину рабочего квартала Кастелло (под тем предлогом, что там расположена Scuola Grande di San Marco - и вроде как контрактное обязательство про «напротив Св. Марка» этим расположением вполне соблюдено).
Миф выстроился у нас ладный и нисколько не противоречивый. А теперь давайте его деконструируем по кирпичику, до основанья.
Хороший Коллеони
Начнём по порядку: с физиономии. О степени внешнего сходства отлитой Леопардусом статуи с покойным кондотьером мы не знаем примерно вообще ничего. Точно мы можем лишь сказать, что ни для Вероккьо, ни для Леопардуса полководец не позировал, успев умереть за 5 лет до того, как началась работа над памятником. Вот, к примеру, висящий в собрании миланского замка Сфорцеско портрет Бартоломео Коллеони кисти популярного в Бергамо портретиста Морони.
Согласитесь, что по такому фотороботу мы венецианского Медного всадника сроду не опознали б. Потому что не похож ну вообще. Морони, конечно, тоже писал не с натуры, а через 90 лет после смерти персонажа. Но Морони, в отличие от Вероккьо и Леопардуса, был бергамаск по рождению, то есть почти всю свою жизнь (до отъезда в глухую деревню) он прожил в окружении живых наследников кондотьера, которые являлись главными заказчиками живописи в городе, и наверняка видел немало его прижизненных портретов. Так что я нисколько не удивлюсь, если настоящий Бартоломео Коллеони не имел ни крючковатого носа, ни злобного выражения лица, а кончил дни свои благообразным пожилым дедушкой, тихо и мирно доживающим старческий век в загородном имении, каким Джанбаттиста его и написал. С человеком с портрета Морони лично я с большим удовольствием бы и познакомился, и обсудил бы актуальные вопросы итальянской политики и архитектуры кватроченто.
Теперь уточнимся насчёт кондотьеров. Начнём с очевидного: да, это была такая профессия. И да, эти люди в основном не защищали силой оружия свои родные города, а за деньги вписывались в чужие вооружённые разборки. Точно так же, как сегодня французские, немецкие, португальские, бразильские, хорватские или каталонские футболисты могут выходить на поле в форме мадридского клуба и сражаться против своих же товарищей по национальной сборной, или против команды из своего родного города. В профессиональном футболе это является нормой, а не поводом поговорить про «измену Родине». Даже когда Гус Хиддинк во главе российской сборной вышиб свою родную Голландию из полуфинала Евро-2008, никому не пришло в голову объявлять его национал-предателем, и ничто не помешало ему в 2014 году вновь возглавить национальную сборную (хотя лучше б он этого не делал).
Вы мне можете на это ответить, что футбол - всего лишь игра, а наёмная армия - убийство людей. Но судить людей кватроченто по законам 2016 года - некоторое лукавство, на мой вкус. Кондотьеры и солдаты их армий были людьми своего времени, когда война являлась нормой итальянской жизни и не прекращалась практически ни в каком году, как нынче футбольное первенство Серии А. Военная служба в ту пору была востребованной и уважаемой профессией, а для младших сыновей в аристократических семействах, которые не могли претендовать на родовое наследство, выбор был, по сути дела, из трёх карьерных путей: либо война, либо духовный сан, либо госслужба. В художники и музыканты они пойти не могли, для занятий коммерцией не имели подъёмных средств. Если они не хотели до конца дней перекладывать бумажки в прокурациях, и не готовы были принимать обеты безбрачия, то выбора практически не оставалось: они шли в военные, а воевали там, где их готовы были нанять. В том, что город Бергамо сам по себе ни на кого не нападал, не отнимал соседские земли и не находился ни с кем в состоянии войны, скорей заслуга Коллеони (сделавшего свою родину частью венецианских владений в Ломбардии), чем его вина.
Если кому-то всё ещё кажется, что должность кондотьера чем-то позорна или предосудительна, то я просто напомню: один из главных положительных героев Возрождения, урбинский герцог Гвидубальдо до Монтефельтро, знаменитый покровитель искусств, тоже был по основной специальности кондотьер, и поочерёдно сражался то за папу Борджиа, то против его сына Чезаре, то вместе с французским королём Карлом VIII, то против Карла на службе у Венеции. И никому не приходит в голову ему за это пенять. Может, просто потому, что Рафаэль изобразил его с прямым носом?
Плохое объяснение, на самом деле: его легендарного папу Федерико, одного из самых успешных кондотьеров Италии времён Коллеони, художник изобразил, возможно, с самым кривым носом во всей истории ренессансного портрета. И всё равно помним мы не о его военных походах, а о библиотеке в Урбино (второй после Ватикана), о толпе гуманистов, съехавшихся к его двору, и о том самом портрете кисти Пьеро делла Франческа, доступном рассмотрению с двух сторон во флорентийских Уффициях.
Самая важная вещь, которую нужно понимать про кондотьеров - что служба разным нанимателям отнюдь не подразумевала вероломства, измены, «ножа в спину». Разумеется, среди представителей этой профессии, как и любой другой, попадались люди глубоко непорядочные, циничные и вероломные, ухитрявшиеся либо служить двум господам, либо просто обманывать своего нанимателя, затягивая военные кампании, чтобы увеличить свой совокупный доход (ведь платили им не за результат, а помесячно). Ярким примером такого поведения, который явно запомнился Бартоломео Коллеони на всю жизнь, был его первый командир Франческо Буссоне, присвоивший себе титул графа Карманьолы (хотя прав на такой титул у крестьянского сына из Пьемонта не было отродясь).
Одержав на заре своей карьеры серию блестящих военных побед на службе миланских Висконти, самозванный граф решил дальше судьбу не искушать, и торговать не изменчивым ратным искусством, а лояльностью. Захватив для миланцев Геную и получив титул её губернатора, Карманьола переметнулся на службу Венеции и продал дожу Фоскари идею: вместе с флорентийцами воевать Милан. В 1426 году, насвистев дожу в уши про слабость гарнизонов Висконти, Карманьола получил титул командующего армиями Св. Марка, а дож объявил войну Милану. Зная, что герцогство Миланское отнюдь не так слабо, как в то поверил Фоскари, с этого момента Карманьола принялся затягивать военную кампанию; даже когда в 1427 году ему удалось разбить миланцев в битве при Маклодио, он не стал развивать военный успех, а начал тайные переговоры с Висконти об условиях перехода на его сторону. Напрасно венецианцы несколько раз повышали ему плату и сулили титул правителя Милана в случае победы: Карманьола упорно тянул кота за яйца. В итоге Совету Десяти надоели эти проделки крестьянского сына. В марте 1432 года кондотьер был вызван в Венецию «для обсуждения планов дальнейшей кампании», и со спокойной душой поехал выбивать новое повышение зарплат для своего войска. Но вместо этого он был схвачен, отдан под трибунал за предательство и обезглавлен 5 мая на пьяццетте Св. Марка.
Коллеони, наблюдавший расцвет и закат своего командира с близкого расстояния, этой ошибки никогда не повторил. Он действительно в разное время служил венецианцам и миланцам, но он ни разу никому не изменил и никого не обманул. Когда у Венеции не было для него работы, он получал у Сената письменное разрешение наняться временно на другую службу. Когда работы не было у Сфорца, он точно так же отпрашивался из Милана в Венецию. Схема каждый раз в точности соответствовала тому, как сегодня перепродаются футболисты из клуба в клуб, то есть основывалась на прозрачных для всех сторон и взаимовыгодных соглашениях, заключаемых в период «трансфертного окна».
Ещё одна важная вещь, раз уж мы выше упомянули о разграблении Рима и Мантуи «хищными имперцами»: наёмные войска в Европе не являлись аналогом турецких башибузуков, для которых весь смысл участия в военных действиях состоял в последующем грабеже захваченных территорий и их жителей. Конечно, захватив город, наёмники имели физическую возможность его и разграбить, и сжечь, и плохо поступить с местными жителями, но решение о допустимости таких действий принимал их командир. И конкретно Бартоломео Коллеони запрещал своим солдатам грабить итальянские города, предлагая им жить на зарплату (весьма приличную, и вовремя уплачиваемую).
Поэтому ничего похожего на saccо de Roma и sacco di Mantova за войсками Коллеони не числится. Включение Бергамо в состав венецианской террафермы обернулось не грабежом в пользу Республики, а инвестициями в инфраструктуру и постройкой фортификаций, которые по сей день носят название «венецианских стен».
Хотя, конечно же, отношения между Венецией и Бергамо не были трогательными и возвышенными. Никому не может быть приятно, когда какие-то иностранцы решают снести твой кафедральный собор. И в Венеции бергамасков тоже не слишком жаловали - идея сделать «слугу двух господ» Труффальдино уроженцем Бергамо не случайно пришла в голову главному венецианскому комедиографу; сказочно ему повезло, что в веницейском УК не было 282-й статьи, потому что это было сделано строго в порядке «возбуждения ненависти либо вражды» по нацпризнаку, как наши анекдоты про чукчей. Но в целом, несмотря на эти трения, бергамаски куда больше выиграли от вхождения в состав Светлейшей, чем от завоевания их города графом Карманьолой в пользу Милана.
Бабло побеждает зло
У нас остался предпоследний пункт: про бабло. Он тоже очень длинный и муторный, прошу извинить за дотошность. Во-первых, надо понимать, что деньги, которые Бартоломео Коллеони заработал на службе Милану, Венеции и другим нанимателям, он очень щедрой рукой тратил на благоустройство родного города и окрестностей. На эти деньги создавались выдающиеся памятники светской и церковной архитектуры, учреждались сиротские приюты, больницы, монастыри, учебные заведения, благоустраивались городские улицы и площади, возводились общественные здания. Коллеони совершенно чётко сознавал, куда правильно инвестировать свой кондотьерский заработок - и на каждом углу в Бергамо мы видим тому живые доказательства. В виде тех самых сиротских приютов, больниц, монастырей, учебных заведений - а вовсе не конных статуй благодетеля. Такая статуя в Бергамо всего одна, и она венчает надгробие кондотьера в одноимённой капелле. А надгробные статуи и в республиканской Венеции считались нормой жизни.
Во-вторых, про 100500 золотых, завещанных на первый и единственный в Венеции конный памятник - надо понимать, что общепринятая байка про статую на Сан-Марко не вполне отражает суть и цель пожертвования. Эти деньги завещаны венецианскому Сенату ни разу ни на скульптуру Вероккьо. Они пожертвованы на борьбу со смертельным врагом европейской цивилизации. Из денег, которые Коллеони заработал, помогая итальянским республикам и герцогствам воевать между собой, он выделил 100.000 золотых дукатов на борьбу с их общим врагом, Турцией. А памятник был всего лишь способом для Республики отблагодарить щедрого донора за это пожертвование. И он, разумеется, не стоил и десятой части тех денег, которые Республика получила на борьбу против турок. И потратила их с умом, и выиграла битву при Лепанто, и турки не захватили никакую часть адриатического побережья Италии. Именно в этом, а не в памятнике Вероккьо-Леопардуса, состоял реально значимый результат пожертвования. За который, как мне кажется, каждый из нас должен сказать кондотьеру отдельное спасибо. Потому что если б туркам дали высадиться в Лагуне или южней - скажем, в Равенне - совсем не хочется гадать, что осталось бы в точке их высадки от сокровищ европейской цивилизации. Поезжайте в Стамбул, там ответ на этот вопрос весьма нагляден.
И, напоследок, пару копеек про тщеславие и прецедент. К тому моменту, как Коллеони попросил его увековечить в Венеции, на центральной площади Падуи уже высилась конная статуя другого кондотьера, Зразмо да Нарни, работы Донателло, воздвигнутая там в 1453 году. Заказчиком памятника выступала всё та же Светлейшая республика Венеция, на службе которой состоял Гаттамелата. Так что Коллеони тут не создавал никакого прецедента, а ориентировался на уже созданный венецианцами.
Человек по фамилии «Яйца»
Кажется, со всеми историческими несправедливостями по отношению к Бартоломео Коллеони мы разобрались, настало время сказать про муде. Потому что фамилия кондотьера именно так переводится на русский. Colleoni (они ж по испански cojones) - это мужские яйца. Которых у кондотьера, согласно легенде, было аж три штуки, что и отражено в фамильном гербе его семейства:
Не верьте, пожалуйста, потому что это чушь. Сколько мудей было у кондотьера, я не знаю, поскольку не щупал и не считал, но совершенно точно фамильный герб не имеет отношения к его личной анатомии, ибо оформился лет за сто до его рождения. И там нет никакого намёка на триорхизм, там нарисованы три вполне симметричных мужских мошонки, с двумя яйцами в каждой, итого шесть яиц, а никак не три. Этот фамильный герб из трёх мошонок можно видеть и в Бергамо на каждом углу, и в Венеции, в меди и в мраморе, и в Гугле, и в Википедии. Кто придумал, что Бог наградил кондотьера тремя мудями вместо двух, история умалчивает, но сам он явно не педалировал тему аномальности своей анатомии.
При этом Бартоломео Коллеони без ложной скромности гордился и своими мудями, и своей фамилией, прямо на них указывающей. Для его ратников она служила боевым кличем, поднимавшим строй в атаку на противника. Перед всей северной Италией он тряс своими геральдическими мудями, и всякий противник перед ними исправно трепетал. Пощупай свои причиндалы, читатель мужеска пола, и честно сознайся: неужели ты не был бы рад, если б за них согласилась убивать и умирать лучшая армия Европы?!
PS. Был ли Вероккьо автором статуи?
Я не считаю Андреа дель Вероккьо, учителя Леонардо, автором памятника Коллеони в Венеции. Я не видел ни одного сколько-нибудь убедительного свидетельства, что монумент - не самодеятельность Леопардуса, добавившего к статуе любое количество деталей от себя. Вероккьо взялся делать этот памятник, и взял у Сената деньги, но он умер задолго до отливки статуи, так что вопрос об авторстве остаётся открытым. Если кто-то готов мне доказать, с отсылкой с эскизам и гипсу, что именно Вероккьо, а не инженер Леопардус, родил этот отталкивающий образ, рад буду пруфам в комментариях.