Вид из окна
Проснулся давеча в половину шестого утра в палате родной больницы, порог которой впервые переступил больше 30 лет назад первокурсником Третьего меда. В ту пору был я молод, худ и щупл: ростом меньше себя сегодняшнего на 10 сантиметров, а весом - легче на все 30 кг. Жаль, цифровую фотографию в ту пору не изобрели, так что снимков студенческих у меня практически никаких нет... Но я не про внешность, а про половину шестого утра.
Проснулся я в той самой палате, подошёл к окну, и увидел за окном картину, которую исправно ненавидел с октября по апрель, на протяжении всей первой половины своей жизни (то есть буквально с 1966 по 1990 год). Спальный район Москвы, начало трудового дня: чернильно-лиловая предрассветная темень, тёмные силуэты хрущёвских пятиэтажек, уходящих рядами куда-то в бесконечность, битые квадраты проснувшихся кухонных окон, за которыми то ли видны, то ли угадываются одинаковые газовые плиты, металлические раковины, трубы, и фигурки сонных сограждан, собирающихся на службу. А между моим окном и ближайшей хрущобой, болезненным ярким пятном в темноте - дурная голова электрического фонаря, с матовым нимбом искусственного света вокруг, и в этом нимбе мечутся, несутся, кружатся большие хлопья метели. Вроде бы, красиво даже, и долго можно смотреть на этот танец иероглифов, но думаешь с утра не о красоте, а о том, как через полчаса выйдешь из подъезда, и будут те красивые хлопья стегать тебя по всей роже, залеплять глаза, рот и нос, потом таять и снова замерзать на шарфе. И так - всю оставшуюся жизнь. Живи ещё хоть четверть века... Боже мой, как я ненавидел московское утро с октября по апрель!
А вчера посмотрел из больничного окна, и как-то даже тепло на душе стало: вот ведь, и годы прошли, и не вернуть ничего, но некоторые вещи совсем не меняются. Например, вот эта темнота предрассветная, с фонарём и снежинками вокруг... Вспомнились даже стихи какие-то духоподъёмные, четвертьвековой давности:
Из всех возможных полушарий
Я то немногое избрал,
Где торжествует пролетарий
И прозябает капитал.
Еще в туманном Альбионе
Заря кровавая встает,
А уж в Гагаринском районе
Рабочий день копытом бьет.
Встают дворцы, гудят заводы,
Владыкой мира правит труд
И окружающей природы
Ряды радетелей растут.
Мне все знакомо здесь до боли
И я знаком до боли всем,
Здесь я учился в средней школе.
К вопросам - глух, в ответах - нем.
Здесь колыбель мою качали,
Когда исторг меня роддом
И где-то здесь меня зачали,
Что вспоминается с трудом.
Здесь в комсомол вступил когда-то,
Хоть нынче всяк его клеймит,
Отсюда уходил в солдаты,
Повесток вычерпав лимит.
Прошел с боями Подмосковье,
Где пахнет мятою травой,
Я мял ее своей любовью
В период страсти роковой.
Сюда с победою вернулся,
Поскольку не был победим
И с головою окунулся
В то, чем живем и что едим.
Я этим всем как бинт пропитан,
Здесь все, на чем еще держусь,
Я здесь прописан и прочитан,
Я здесь затвержен наизусть.
И пусть в кровавом Альбионе
Встает туманная заря,
В родном Гагаринском районе
Мне это все - до фонаря!
© irteniev, 1989
Проснулся я в той самой палате, подошёл к окну, и увидел за окном картину, которую исправно ненавидел с октября по апрель, на протяжении всей первой половины своей жизни (то есть буквально с 1966 по 1990 год). Спальный район Москвы, начало трудового дня: чернильно-лиловая предрассветная темень, тёмные силуэты хрущёвских пятиэтажек, уходящих рядами куда-то в бесконечность, битые квадраты проснувшихся кухонных окон, за которыми то ли видны, то ли угадываются одинаковые газовые плиты, металлические раковины, трубы, и фигурки сонных сограждан, собирающихся на службу. А между моим окном и ближайшей хрущобой, болезненным ярким пятном в темноте - дурная голова электрического фонаря, с матовым нимбом искусственного света вокруг, и в этом нимбе мечутся, несутся, кружатся большие хлопья метели. Вроде бы, красиво даже, и долго можно смотреть на этот танец иероглифов, но думаешь с утра не о красоте, а о том, как через полчаса выйдешь из подъезда, и будут те красивые хлопья стегать тебя по всей роже, залеплять глаза, рот и нос, потом таять и снова замерзать на шарфе. И так - всю оставшуюся жизнь. Живи ещё хоть четверть века... Боже мой, как я ненавидел московское утро с октября по апрель!
А вчера посмотрел из больничного окна, и как-то даже тепло на душе стало: вот ведь, и годы прошли, и не вернуть ничего, но некоторые вещи совсем не меняются. Например, вот эта темнота предрассветная, с фонарём и снежинками вокруг... Вспомнились даже стихи какие-то духоподъёмные, четвертьвековой давности:
Из всех возможных полушарий
Я то немногое избрал,
Где торжествует пролетарий
И прозябает капитал.
Еще в туманном Альбионе
Заря кровавая встает,
А уж в Гагаринском районе
Рабочий день копытом бьет.
Встают дворцы, гудят заводы,
Владыкой мира правит труд
И окружающей природы
Ряды радетелей растут.
Мне все знакомо здесь до боли
И я знаком до боли всем,
Здесь я учился в средней школе.
К вопросам - глух, в ответах - нем.
Здесь колыбель мою качали,
Когда исторг меня роддом
И где-то здесь меня зачали,
Что вспоминается с трудом.
Здесь в комсомол вступил когда-то,
Хоть нынче всяк его клеймит,
Отсюда уходил в солдаты,
Повесток вычерпав лимит.
Прошел с боями Подмосковье,
Где пахнет мятою травой,
Я мял ее своей любовью
В период страсти роковой.
Сюда с победою вернулся,
Поскольку не был победим
И с головою окунулся
В то, чем живем и что едим.
Я этим всем как бинт пропитан,
Здесь все, на чем еще держусь,
Я здесь прописан и прочитан,
Я здесь затвержен наизусть.
И пусть в кровавом Альбионе
Встает туманная заря,
В родном Гагаринском районе
Мне это все - до фонаря!
© irteniev, 1989