(no subject)
Самая большая потеря - утренняя тишина.
За редким исключением, эта девочка всегда просыпается через две минуты после меня. Она открывает один смеющийся глаз, сбрасывает прядь волос со лба и складывает губы в беззвучное "привет".
Все. На этом утренняя тишина заканчивается. Дальше будут песни и стихи, сказки и душещипательные истории, невероятное количество тембров и тональностей. Девочка София будет шептать и рычать львом, хохотать и капризно требовать, признаваться в любви и ненависти, плакать, просить, блеять, рыдать, смеяться, голосить и улюлюкать.
Она будет считать на пальцах, учить медведей кушать кашу, выбирать себе наряд, вспоминать полет в Барселону и поход в зоопарк, просить мацу, калапуцать ложкой компот и гороховое пюре, падать со стула, сливать воду. Если все звуки в ней закончиться, она поточит указательный палец точилкой, и тогда звуки буду издавать я, гремя коробкой с лекарствами, причитая и охая, рыча и шипя от внутренней боли, бесконечно повторяя уже бесполезное "нельзя, нельзя, нельзя"...
Потом мы замрем в зудящем, разлитом по комнате послевкусие боли, и будем считать машины за окном, баюкая и утешая друг друга...
Самая большая потеря - внутренняя тишина. Теперь мне всегда будет немного тревожно и шумно под сердцем, и только сто двадцать секунд между моими и ее открытыми глазами будут по настоящему тихими. И по-настоящему спокойными...
За редким исключением, эта девочка всегда просыпается через две минуты после меня. Она открывает один смеющийся глаз, сбрасывает прядь волос со лба и складывает губы в беззвучное "привет".
Все. На этом утренняя тишина заканчивается. Дальше будут песни и стихи, сказки и душещипательные истории, невероятное количество тембров и тональностей. Девочка София будет шептать и рычать львом, хохотать и капризно требовать, признаваться в любви и ненависти, плакать, просить, блеять, рыдать, смеяться, голосить и улюлюкать.
Она будет считать на пальцах, учить медведей кушать кашу, выбирать себе наряд, вспоминать полет в Барселону и поход в зоопарк, просить мацу, калапуцать ложкой компот и гороховое пюре, падать со стула, сливать воду. Если все звуки в ней закончиться, она поточит указательный палец точилкой, и тогда звуки буду издавать я, гремя коробкой с лекарствами, причитая и охая, рыча и шипя от внутренней боли, бесконечно повторяя уже бесполезное "нельзя, нельзя, нельзя"...
Потом мы замрем в зудящем, разлитом по комнате послевкусие боли, и будем считать машины за окном, баюкая и утешая друг друга...
Самая большая потеря - внутренняя тишина. Теперь мне всегда будет немного тревожно и шумно под сердцем, и только сто двадцать секунд между моими и ее открытыми глазами будут по настоящему тихими. И по-настоящему спокойными...