Роды и фоты
Конкурс фотографий о родах напомнил роман немецкого (быв. ГДР) писателя Германа Канта: 
Герман Кант родился в Гамбурге в небогатой семье садовника
Весьма и весьма поучительно, что тот или иной случай, ту или иную историю или просто фотографию можно назвать неслыханной, и кто-то будет при этом подразумевать одно, а кто-то другой - совсем другое.
Однажды случилась неслыханная история, какой не случалось за все истекшие дни до того самого дня, когда и произошло это неслыханное событие. А если подобная история когда-то и случалась, нам о ней ничего ровным счетом не известно.
Затем, однако, - одновременно или позднее, трудно сказать, - слово «неслыханная» обрело дополнительный смысл, таящий в себе негодование: неслыханная история была-де начисто лишена моральных устоев и даже противна добрым нравам.
Подобный двойной груз одних и тех же пяти слогов заставляет задуматься и дает повод к подозрениям, которые могут быть порождены завистью или неприязнью: не является ли в конце концов этот двойной смысл вопросом восприятия? Не могло ли случиться и так: для негодования достаточно было чего-то непривычного? Непривычного, нового, идущего вразрез с опытом, вкусами, обычаями и традициями? Представляет ли собой то или иное событие, или происшествие, или хотя бы фотография нечто неслыханное в моральном смысле только потому, да, именно потому, что они в другом, временном, смысле представляли собой нечто неслыханное?
Представляли? Или представляют?
Фотографии Франциски были неслыханными, и происшествие, о котором она рассказывала по поводу одной из них, тоже было неслыханным, неслыханным было и событие, о котором Франциска узнала при неслыханных обстоятельствах.
Она, надо сказать, собиралась рожать, обстоятельство, правда, весьма естественное, но естественно также, что в подобные минуты тебя ограждают от душераздирающих историй, и потому неслыханное дело, что сестра Туро рассказала Франциске свою душераздирающую, в самом ужасающем смысле слова, историю именно во время родов.
Самое, однако, удивительное, во всяком случае, для Давида самое удивительное, что как раз Фран, виновница фотографий и тем самым переполоха, сохраняла полное самообладание в бурных дебатах «за» и «против» и выказала понимание почти всех мнений, хотя и не вполне согласилась с репортером Хельгой Генк, ибо мнение Хельги распространялось не столько на фотографии, сколько на фотографа.
- Mondo cane, - объявила Хельга Генк, а Давид точно передал Франциске все ее слова, - это же mondo cane pur, это же мир с его грязнющей стороны. Твои семейные отношения меня, правда, не касаются, товарищ Грот, но спросить-то я имею право: не боязно ли тебе хоть чуть-чуть, когда ты видишь, на что способна твоя жена?
После чего Хельга живописала, на что, по ее мнению, способна Франциска:
- Как только она подметит, что пробил ее последний час и смерть уже на пороге, что, думаешь ты, она сделает? Я скажу тебе, что она сделает: выкарабкается из постели, установит лампы, штатив, приладит фотоаппарат, холодеющими пальцами возьмет спусковой тросик и станет ждать. Ждать, пока не почувствует: следующего удара сердце не сделает, следующий вздох будет лишь слабой попыткой, следующее мгновение будет затуманено концом. Тогда она соберет остатки сил, а их хватит только-только, чтобы нажать большим пальцем затвор, и вот он - конец, а на пленке, в чем я ни минуты не сомневаюсь, будет доподлинно отображена агония. Я бы содрогнулась от подобной перспективы, будь я на твоем месте, товарищ Грот!
- Да с чего ты решил: терпеть не могу! Я подумала только, что такие фото в состоянии сделать лишь бездушный человек; это меня напугало. А ты болтаешь о когтях! Я считаю: кто в подобный час способен, я имею в виду практически способен, сфотографировать рождение собственного ребенка, на что он вообще способен? Есть ведь известные пределы, и я только подумала: не хотела бы я быть на твоем месте!
Впоследствии, когда пошли разговоры о неслыханных фотографиях Франциски и даже шум поднялся вокруг них, когда Франциску спрашивали, откуда у нее взялась такая удивительная твердость духа - и слово «удивительная» звучало как «жутковатая» и даже «возмутительная», - чтобы, едва родив, фотографировать едва-едва родившегося сына, только что отделенного от пуповины кроху, новорожденного, новее которого и не придумаешь, да еще с таким самообладанием, а о самообладании свидетельствовала резкость наводки, то Фран отвечала, что твердости духа для этого не требовалось, только известная доля уверенности, нет, тут не твердость духа проявилась, а скорее гордость духа, и такое случается в те минуты, когда человек понял, как ему хорошо живется, да, в гордости духа она готова признаться, ведь от радости она чуть с ума не сошла
Само собой разумеется: одна из неслыханных фотографий юного Давида висела с тех пор на габельбаховской стене. Снабжена она была не обычной горизонтальной подписью, а вертикальной записью, вернее, хронологической таблицей: 1958 - фотография сделана, предложена для публикации в НБР, отклонена; 1960 - первая публикация в медицинской монографии «Человек»; 1961 - золотая медаль на венгерской выставке, посвященной вопросам полового воспитания, «Люди»; 1962 - получена первая премия на фотоконкурсе в Советском Союзе «Величие человека»; 1963 - опубликована в серии НБР «Новый человек» с подписью «Человек - новее нового!»; 1964 - отклонена жюри выставки «Наши люди»; основание: «Слишком много секса!»; 1965 - вклад ГДР в календарь ЮНЕСКО «Дитя человеческое»; 1966 - премирована серебряным кубком на международной фотовыставке «Человек - это звучит гордо!»; 1967 - …
На таблице Габельбаха оставалось еще много места для многих лет, и он сказал Давиду:
- Потерпите, шестьдесят восьмой - год Горького, его слова, что «человек - это звучит гордо», будут опять повторять на каждом шагу, а ваша драгоценнейшая супруга заполучит еще кучу разных премий. С этой точки зрения нельзя не отметить, что при всей нашей безалаберщине все-таки намечается прогресс. Как вспомню пятьдесят восьмой…
Международная ассоциация профессиональных фотографов родов объявила победителей конкурса 2018 года.
Герман Кант родился в Гамбурге в небогатой семье садовника
Весьма и весьма поучительно, что тот или иной случай, ту или иную историю или просто фотографию можно назвать неслыханной, и кто-то будет при этом подразумевать одно, а кто-то другой - совсем другое.
Однажды случилась неслыханная история, какой не случалось за все истекшие дни до того самого дня, когда и произошло это неслыханное событие. А если подобная история когда-то и случалась, нам о ней ничего ровным счетом не известно.
Затем, однако, - одновременно или позднее, трудно сказать, - слово «неслыханная» обрело дополнительный смысл, таящий в себе негодование: неслыханная история была-де начисто лишена моральных устоев и даже противна добрым нравам.
Подобный двойной груз одних и тех же пяти слогов заставляет задуматься и дает повод к подозрениям, которые могут быть порождены завистью или неприязнью: не является ли в конце концов этот двойной смысл вопросом восприятия? Не могло ли случиться и так: для негодования достаточно было чего-то непривычного? Непривычного, нового, идущего вразрез с опытом, вкусами, обычаями и традициями? Представляет ли собой то или иное событие, или происшествие, или хотя бы фотография нечто неслыханное в моральном смысле только потому, да, именно потому, что они в другом, временном, смысле представляли собой нечто неслыханное?
Представляли? Или представляют?
Фотографии Франциски были неслыханными, и происшествие, о котором она рассказывала по поводу одной из них, тоже было неслыханным, неслыханным было и событие, о котором Франциска узнала при неслыханных обстоятельствах.
Она, надо сказать, собиралась рожать, обстоятельство, правда, весьма естественное, но естественно также, что в подобные минуты тебя ограждают от душераздирающих историй, и потому неслыханное дело, что сестра Туро рассказала Франциске свою душераздирающую, в самом ужасающем смысле слова, историю именно во время родов.
Самое, однако, удивительное, во всяком случае, для Давида самое удивительное, что как раз Фран, виновница фотографий и тем самым переполоха, сохраняла полное самообладание в бурных дебатах «за» и «против» и выказала понимание почти всех мнений, хотя и не вполне согласилась с репортером Хельгой Генк, ибо мнение Хельги распространялось не столько на фотографии, сколько на фотографа.
- Mondo cane, - объявила Хельга Генк, а Давид точно передал Франциске все ее слова, - это же mondo cane pur, это же мир с его грязнющей стороны. Твои семейные отношения меня, правда, не касаются, товарищ Грот, но спросить-то я имею право: не боязно ли тебе хоть чуть-чуть, когда ты видишь, на что способна твоя жена?
После чего Хельга живописала, на что, по ее мнению, способна Франциска:
- Как только она подметит, что пробил ее последний час и смерть уже на пороге, что, думаешь ты, она сделает? Я скажу тебе, что она сделает: выкарабкается из постели, установит лампы, штатив, приладит фотоаппарат, холодеющими пальцами возьмет спусковой тросик и станет ждать. Ждать, пока не почувствует: следующего удара сердце не сделает, следующий вздох будет лишь слабой попыткой, следующее мгновение будет затуманено концом. Тогда она соберет остатки сил, а их хватит только-только, чтобы нажать большим пальцем затвор, и вот он - конец, а на пленке, в чем я ни минуты не сомневаюсь, будет доподлинно отображена агония. Я бы содрогнулась от подобной перспективы, будь я на твоем месте, товарищ Грот!
- Да с чего ты решил: терпеть не могу! Я подумала только, что такие фото в состоянии сделать лишь бездушный человек; это меня напугало. А ты болтаешь о когтях! Я считаю: кто в подобный час способен, я имею в виду практически способен, сфотографировать рождение собственного ребенка, на что он вообще способен? Есть ведь известные пределы, и я только подумала: не хотела бы я быть на твоем месте!
Впоследствии, когда пошли разговоры о неслыханных фотографиях Франциски и даже шум поднялся вокруг них, когда Франциску спрашивали, откуда у нее взялась такая удивительная твердость духа - и слово «удивительная» звучало как «жутковатая» и даже «возмутительная», - чтобы, едва родив, фотографировать едва-едва родившегося сына, только что отделенного от пуповины кроху, новорожденного, новее которого и не придумаешь, да еще с таким самообладанием, а о самообладании свидетельствовала резкость наводки, то Фран отвечала, что твердости духа для этого не требовалось, только известная доля уверенности, нет, тут не твердость духа проявилась, а скорее гордость духа, и такое случается в те минуты, когда человек понял, как ему хорошо живется, да, в гордости духа она готова признаться, ведь от радости она чуть с ума не сошла
Само собой разумеется: одна из неслыханных фотографий юного Давида висела с тех пор на габельбаховской стене. Снабжена она была не обычной горизонтальной подписью, а вертикальной записью, вернее, хронологической таблицей: 1958 - фотография сделана, предложена для публикации в НБР, отклонена; 1960 - первая публикация в медицинской монографии «Человек»; 1961 - золотая медаль на венгерской выставке, посвященной вопросам полового воспитания, «Люди»; 1962 - получена первая премия на фотоконкурсе в Советском Союзе «Величие человека»; 1963 - опубликована в серии НБР «Новый человек» с подписью «Человек - новее нового!»; 1964 - отклонена жюри выставки «Наши люди»; основание: «Слишком много секса!»; 1965 - вклад ГДР в календарь ЮНЕСКО «Дитя человеческое»; 1966 - премирована серебряным кубком на международной фотовыставке «Человек - это звучит гордо!»; 1967 - …
На таблице Габельбаха оставалось еще много места для многих лет, и он сказал Давиду:
- Потерпите, шестьдесят восьмой - год Горького, его слова, что «человек - это звучит гордо», будут опять повторять на каждом шагу, а ваша драгоценнейшая супруга заполучит еще кучу разных премий. С этой точки зрения нельзя не отметить, что при всей нашей безалаберщине все-таки намечается прогресс. Как вспомню пятьдесят восьмой…
Международная ассоциация профессиональных фотографов родов объявила победителей конкурса 2018 года.