Перечитывая Севелу
По нашей семейке, как говорит мой папа, можно изучать
историю России (советский период) и на живых примерах видеть,
как советская власть создавалась (прадедушка Лапидус - старый
революционер, знал Ленина) и укреплялась (дедушка Лева -
инженер, строил Московский метрополитен, самый красивый в
мире, бабушка Соня - врач, на войне оперировала раненых солдат
и возвращала их в строй, бабушка Люба была директором
парфюмерной фабрики, пока не стали коситься на евреев и
увольнять их с руководящей работы, а бабушка Сима была
инженером-химиком на секретном заводе, который таинственно
назывался почтовый ящик номер такой-то, и я полагаю, что там
выпускали ракеты, хотя бабушка Сима не подтверждает это, но и
не отрицает). Я сознательно упустила двух дедушек - Сему и Степана. По
ним тоже можно изучать историю СССР. Только не самую лучшую ее
часть.
Дедушка Лева и все три бабушки были честнейшими людьми и
такими коммунистами, каких сейчас уже нет. Я уж не говорю о
прадедушке Лапидусе. Он был лично знаком с Лениным, и его
можно поставить в музее и показывать посетителям за плату.
Они всю жизнь получали награды за хорошую работу. Ордена
и медали. Очень много благодарностей. Которыми можно было
обклеить стены в их маленьких тесных квартирках. Но никогда не
хитрили и не ловчили. Себе не просили больше, чем другим. Хотя
занимали высокие должности. И, конечно же, не воровали. А кто
в СССР не ворует? Кроме моей родни, я думаю, воруют почти все.
Иначе все население Советского Союза ходило бы разутым и
раздетым. И с опухшими от голода лицами.
Но в семье не без урода. Так гласит русская поговорка.
Нашим уродом, без которого семьи не бывает, был дедушка Сема.
Похожий на китайца. Он единственный не был коммунистом и ни в
какие идеалы не верил. Дедушка Сема верил в деньги. И делал их
в большом количестве.
Как? Очень просто. Он, в отличие от остальной родни, не
учился и не получил высшего образования. Те, с высшим
образованием, жили на свое жалкое жалованье, на сухую
зарплату, как говорил дедушка Сема. А он не знал счета
деньгам. Потому что он заведовал пивным ларьком на Тишинском
рынке. Маленький киоск, сбитый из листов фанеры и на скорую
руку покрашенный линючей краской. Там стоит большая деревянная
бочка с помпой, и дедушка Сема качает эту помпу, и из крана в
толстые стеклянные кружки бежит струйка пива, наполняя их
доверху пенной шапкой. Все дело в пене. Как объяснял мне
дедушка Сема. Полкружки пива, полкружки пены. Пена - чистая
прибыль дедушки Семы. Покупатели - народ нетерпеливый. Не
ждут, пока пена осядет, а дорываются до пива, как голодные
свиньи до свежего дерьма. Я снова цитирую дедушку Сему.
Вторая статья его доходов - ведро или два водопроводной
воды, подлитой в бочку. Жаждущий народ не отличает
разбавленное пиво от неразбавленного. И снова денежки текут в
карман продавцу.
Если отбросить родственные чувства и посмотреть на это со
стороны, то дедушка Сема - вор. Самый элементарный вор.
Которому место за решеткой. И так на него смотрит остальная
родня. Еле скрывая брезгливость.
Но он не просто вор, а выдающийся вор. Потому что ни разу
не сидел долго. Если он и попадался, то знал, кого подмазать,
кому сунуть взятку, и всегда выходил сухим из воды.
Он - ворюга, спекулянт, аморальный тип, жулик, ловчила,
паразит, расхититель социалистической собственности,
взяточник, мародер, разрушитель устоев советского государства
- это лишь малая толика кличек, какими его наградила
негодующая родня, был самым дружелюбным человеком в нашей
семейке. И я его люблю, пожалуй, больше всех остальных. Если
не считать прадедушки Лапидуса. Но тот - святой. Он не в счет.
Жулик Сема, разрушитель устоев советского государства,
подкармливал, чтоб они не протянули ноги из-за своей
честности, всех остальных членов нашей семейки - строителей
коммунизма. Ко дням рождения приносил самые дорогие подарки,
доставал по блату заграничные пальто и ботинки, которые ни за
какие деньги не купишь. Подбрасывал всем в холодильники
дефицитные колбасу или копченую рыбу. Давал денег взаймы. И
никогда не напоминал о долге.
И у него брали. Хотя и краснели, и клялись, что имеют
дело с этим аморальным типом в первый и последний раз. По
семейным праздникам, подвыпив, даже целовались с ним и вместе
пели революционные песни. Других песен мои предки не знали.
Дедушка Сема подпевал им без слов. Мычанием. Потому что он
выговорить не мог диковинные слова этих песен. Его тянуло петь
на идиш. И в конце ужина ему удавалось спеть соло
душераздирающую "песню "Ди идише маме" - еврейская мама. Наши
твердокаменные коммунисты слушали жулика Сему и оттаивали. И
даже рыдали, стесняясь своих слез.
Сухими оставались глаза лишь у одного члена нашей семейки
- дедушки Степана. Его "Еврейской мамой" не проймешь. Потому
что он - не еврей.
Пожалуй, сейчас не найти еврейской семьи в СССР без
русского родственника. У нас таким был дедушка Степан. Муж
бабушки Сони. Бывшей жены дедушки Семы.
Как говорил по этому поводу дедушка Сема:
- В нашей семье, слава Богу, теперь есть полный
джентльменский набор. Старый большевик, отсидевший при всех
властях, жулик, ни разу не сидевший, и свой палач - майор КГБ
в отставке, дедушка Степан.
Мои родственники, когда оправдывались друг перед другом,
почему терпят в своей кристально чистой среде такого пройдоху,
как дедушка Сема, сваливали все на меня:
- Он без ума от Олечки. Он одевает ее, как куколку.
Крошка обожает его.
Они, конечно, лицемерили. Дедушку Сему терпели за то, что
он всех выручал из беды и давал им, чистоплюям, возможность
жить вполне прилично. Не марая собственных ручек. И гордясь
своей чистотой.
А я его любила не за то, что он одевал меня, как куколку.
А за то, что он - славный. Не лезет с нравоучениями. Не
требует благодарности. А просто любит. И еще за то, что у
него, жулика, такая добрая, бесхитростная улыбка. Как
улыбнется, так его китайская физиономия расползается до ушей,
а глазки сначала превратятся в узкие щелочки, а потом совсем
исчезнут.
Если все воры и жулики такие, то я бы хотела жить среди
них, а не среди честных коммунистов. С постными лицами и
всегда испуганными глазами. За исключением, конечно, дедушки
Лапидуса. Его бы я прихватила с собой, и он бы стал в царстве
жуликов святым, на которого бы они молились и замаливали свои
грехи.
В мою душу порой закрадывалось недоумение. Как же это так
получается, что честнейшего коммуниста прадедушку Лапидуса
советская власть упрятала в Сибирь на двадцать лет, а
жуликоватый дедушка Сема - расхититель социалистической
собственности, разгуливает на свободе? Моему детскому
неокрепшему уму, как выражается бабушка Люба, что-то не совсем
понятно.
Вот такова наша семейка. Ее старшее поколение. До мамы с
папой я доберусь потом. По моим родственникам, на самом деле,
можно изучать историю СССР, как на живых экспонатах.
Когда я была совсем маленькой, еще до школы, то рисовала
портреты почти всех людей, кто хоть чем-то привлекал мое
внимание. Несколько карандашных штрихов и - портрет готов. Не
совсем портрет, а шарж. А иногда и злая карикатура.
Я искала в портрете что-нибудь главное для этого лица.
Остальное меня не интересовало.
- Злая вырастет особа, - говорила, поджав губы, бабушка
Соня, рассматривая свой портрет моей работы. - Видит в людях
только плохое.
А дедушка Степан, человек военный и потому прямой, долго
щурился на свой портрет:
- Похож, понимаешь. Ничего не скажешь. Но схватила не
главное во мне, а, понимаешь, второстепенное... Я тут смахиваю
на алкоголика... А ведь я, понимаешь, борюсь с этим злом. А
вот то, что я коммунист, например, не отмечено в портрете... И
тридцать лет беспорочной службы, понимаешь, тоже...
Тридцать лет дедушка Степан отслужил в КГБ и настолько
беспорочно, что в нашей семье за ним прочно закрепилась кличка
"Душегуб".
Иначе рисовать я не умею. Не потому, что я не люблю
людей. Просто у меня такой стиль.
Свой автопортрет, который долго висел над родительской
кроватью, пока не пожелтел и не свернулся в трубочку, я
сделала в той же манере. Два больших глаза покоятся на двух
тоненьких длинных ножках. И больше ничего. Один глаз косит.
Как у меня.
Все бабушки и все дедушки, и все наши гости (среди них
были профессиональные художники) пришли в телячий восторг.
Общее мнение моих критиков было таково:
- Она схватила самую суть. Ребенок худ до безобразия.
Одни глаза и ножки. Мы - преступники. Ее надо усиленно
кормить. И побольше витаминов.
- А почему рот не нарисовала? - огорчилась бабушка Люба.
- У тебя рот хоть великоват, но сочный. Я бы не стыдилась.
Это точно. Потому что я, по мнению всей родни,
унаследовала рот от нее. У нее очень большой рот. А насчет
сочности, оставим на ее совести.
Дедушка Степан пытался придать моим занятиям политическую
окраску:
- Ты понимаешь, Ольга, этот самый, как их называют?
Декадент. Копаешься в черном нутре, а не видишь светлых
перспектив. При Сталине, понимаешь, за такие художества по
головке не гладили... А ставили к стенке.
Что такое "ставили к стенке", я уже знала в том возрасте.
Это означало - расстреливали.
Остальная родня очень не любила, когда "Душегуб" заводил
речь на политические темы. Запретить ему нельзя. Во-первых,
родственник. А во-вторых, он мог это расценить как
неблагонадежность и сообщить куда следует. Ведь он хоть и в
отставке, но навык-то остался, и руки скучают по прежней
работе. Лучше с ним не связываться.
Все умолкали, когда он затрагивал политику, не отвечали
на его вопросы. И тогда весь удар принимала на себя я. Он
сажал меня к себе на колени, дышал мне в лицо табаком и
спиртом и говорил, поглаживая мою голову дрожащей от старости
рукой:
- Только ты меня понимаешь. Ты - наш, советский человек.
А они... гнилая интеллигенция. Сталин знаешь, что делал с
такими? Ставил к стенке. Без всяких разговоров.
Потом начинал изливать мне душу. О том, что страна
потеряла веру. А без веры в вождя народ совсем распустился.
При Сталине был порядок. А теперь каждый норовит укусить
советскую власть. Мои родственники немели. И только
выразительно переглядывались. Наконец бабушка Соня, жена
"Душегуба", вмешивалась и отнимала меня у него:
- Хватит, Степан. Высказался - отдохни. Ты замучил
ребенка. Посмотри, на кого она похожа?
- Разве больше не о чем поговорить? - осторожно, чтоб не
рассердить дедушку Степана, добавлял дедушка Лева. - Давайте
поговорим о чем-нибудь веселом. Например, что слышно насчет
холеры в Одессе?
Потом я допрыгалась со своими портретами. И если бы не
дедушка Степан, я бы полетела из английской школы со скоростью
ракеты.
В школе я рисовала карикатуры на отстающих учеников по
заданию пионервожатой. Эти карикатуры вывешивали в стенной
газете в самом большом спортивном зале. И там всегда толпились
зрители и гоготали. Мои рисунки имели успех.
Тогда наша учительница Мария Филипповна велела мне
нарисовать портрет вождя советского народа Брежнева. Срисовать
с фотографии. И добавила, что это большая честь для меня, и
она надеется, что я оправдаю доверие коллектива школы.
Я осталась после уроков и за полчаса проделала всю
работу. Уходя домой, занесла портрет школьному сторожу, чтоб
он утром передал его учительнице.
Утром меня ожидала не только Мария Филипповна, а человек
десять учителей и директор школы. У всех - каменные лица.
Смотрят на меня, как кошки на мышь. Сейчас слопают.
Я вошла с раздутым портфелем на спине, который весил
больше, чем я, и они сразу взяли меня в кольцо.
- Вражеский элемент! - не выдержав, завизжала Мария
Филипповна. - Прокралась в наши тесные ряды!
Меня тут же выставили из школы. С наказом - без родителей
не являться. А вся причина была в портрете Брежнева. Я по
привычке схватила несколько главных деталей. Его большую
верхнюю губу и густые, как кисточки для бритья, брови, и
получилась карикатура.
В доме у нас начался переполох. Запахло порохом. -Дедушка
Сема сказал, что нашей семье теперь сухой из воды не выйти, а
прадед Лапидус, лично знавший Ленина, сказал, что в этом
случае его прошлые заслуги не спасут. У бабушек увлажнились
глаза и затряслись руки. Мой отец с перекошенным лицом забегал
по квартире, запустив пальцы в свою шевелюру, и, казалось, он
вот-вот сорвет с головы свой скальп, как парик.
Спас положение русский человек, дедушка Степан - щит и
меч революции.
- А ну, тихо! - гаркнул он на свою еврейскую родню.
Устроили кагал, понимаешь, поручать такое важное политическое
дело, как портрет вождя, ребенку! Головотяпы! Ротозеи! А
сейчас с больной головы на здоровую? На ребенка свалить свою
политическую слепоту! Ну, погодите у меня! Я вас выведу на
чистую воду! Я наведу там порядок!
Мой защитник, дедушка Степан, отставной майор КГБ, явился
в школу в своем офицерском обмундировании, в котором он потом
лежал в гробу, и навел порядок.
Марию Филипповну хотели уволить, но потом оставили со
строгим предупреждением. Пионервожатую перевели в другую
школу. В простую. Не в английскую.
А мне за четверть вывели по поведению "отлично", хотя,
если честно признаться, я еле тянула на "тройку".
Мы играем с пра Лапидусом в Красную Шапочку и Серого
Волка. Я - Красная Шапочка, задаю вопросы, а он отвечает.
Как это в сказке?
- А скажи, отчего у тебя такие большие уши?
- Чтоб лучше слышать тебя.
Так в сказке. А в нашей игре немножко другой текст.
- А скажи, пра, за что ты сидел при царе?
- Потому что хотел свергнуть царя и установить советскую
власть - власть рабочих и крестьян.
- А скажи, пра, за что ты сидел в тюрьме при советской
власти?
- Честно сказать? Не знаю. Я только добра хотел советской
власти.
- А скажи, пра, сколько ты сидел в тюрьме при царе?
- Два года и три месяца. По сравнению с советской эта
тюрьма была как курорт. И охраняли нас так, - что даже ребенок
мог бы сбежать. Вот я и сбежал, - чтоб свергнуть царя.
- А скажи, пра, сколько ты сидел при советской власти?
- Двадцать лет. От звонка до звонка. И если б Сталин не
умер, не видать мне свободы никогда.
- А скажи, пра, тебя пытали в царской тюрьме?
- Боже сохрани.
- А скажи, пра, а в советской тюрьме?
- Охо-хо. Еще как, деточка. До сих пор косточки ноют.
- А теперь ты ответь мне, пра, зачем же было делать
революцию и заменять царя советской властью?
- Спроси меня что-нибудь полегче, внученька. За что
боролись, на то и напоролись. А ты будь умницей. Что я сказал
- запомни, но никому не говори. В школе на уроке отвечай по
учебнику. Там точно сказано, как надо отвечать.
- Хорошо, пра. Я буду умницей. Честное ленинское! А то
тебя за такие разговорчики снова погонят старенького в Сибирь.
Любопытную штуку я подслушала:
- Евреи, рассеянные по всему миру, по всем странам, - это
отличное удобрение, помогающее процветанию этих стран. Евреи
же, собранные вместе, превращаются в обычное говно.
Сказал это, конечно же, Б.С. И тут же добавил, что это не
его слова, а какого-то известного еврейского деятеля, которого
трудно обвинить в антисемитизме.
Мне этот афоризм понравился. Он едкий, жестокий, но, к
сожалению, правдивый. Стоит задуматься над этим.