Перечитывая Довлатова
Недавно перечитал Довлатова - "Зону". Особенно впечатлила новелла "Представление":
...На КПП сидели трое. Опер Борташевич тасовал измятые, лоснящиеся
карты.
-- Ну, хорошо, возьмем, к примеру, баб. Допустим, ты с ней по-хорошему:
кино, бисквиты, разговоры... Цитируешь ей Гоголя с Белинским... Какую-нибудь
блядскую оперу посещаешъ... Потом, естественно, в койку. А мадам тебе в
ответ: женись, паскуда! Сначала загс, а потом уж низменные инстинкты...
Инстинкты, видишь ли, ее не устраивают. А если для меня это святое, что
тогда?!.
-- Опять-таки жиды,-- добавил караульный.
-- Чего -- жиды? -- не понял Борташевич.
-- Жиды, говорю, повсюду. От Райкина до Карла Маркса... Плодятся, как
опята... К примеру, вендиспансер на Чебью. Врачи -- евреи, пациенты --
русские. Это по-коммунистически?
Мы вышли на лежневку и без приключений достигли зоны. В дороге я
спросил:
-- А что это за представление? Зек не понял. Я объяснил:
-- В сопроводиловке говорится -- исполнитель роли Ленина. Гурин
расхохотался:
-- Это старая история, начальник. Была у меня еще до войны кликуха --
Артист. В смысле -- человек фартовый, может, как говорится, шевелить ушами.
Так и записали в дело -- артист. Помню, чалился я в МУРе, а следователь
шутки ради и записал. В графу -- профессия до ареста.. Какая уж там
профессия! Я с колыбели -- упорный вор. В жизни дня не проработал. Однако
как записали, так и поехало -- артист. Из ксивы в ксиву... Все замполиты
меня на самодеятельность подписывают -- ты же артист... Эх, встретить бы
такого замполита на колхозном рынке. Показал бы я ему свое искусство.
Я спросил:
-- Что же вы будете делать? Там же надо самого Ленина играть...
-- По бумажке-то? Запросто... Ваксой плешь отполирую, и хорош!.. Помню,
жиганули мы сберкассу в Киеве. Так я ментом переоделся -- свои не узнали...
Ленина так Ленина... День кантовки -- месяц жизни...
Артисты достали из карманов мятые листки.
-- Роли должны быть выучены к среде. Затем Хуриев поднял руку:
-- Довожу основную мысль. Центральная линия пьесы -- борьба между
чувством и долгом. Товарищ Дзержинский, пренебрегая недугом, отдает всего
себя революции. Товарищ Ленин настоятельно рекомендует ему поехать в отпуск.
Дзержинский категорически отказывается. Параллельно развивается линия
Тимофея. Животное чувство к Полине временно заслоняет от него мировую
революцию. Полина -- типичная выразительница мелкобуржуазных настроений...
-- Типа фарцовщицы? -- громко спросила Лебедева.
-- Не перебивайте... Ее идеал -- мещанское благополучие. Тимофей
переживает конфликт между чувством и долгом. Личный пример Дзержинского
оказывает на юношу сильное моральное воздействие. В результате чувство долга
побеждает... Надеюсь, все ясно? Приступим. Итак, Дзержинский за работой...
Цуриков, садитесь по левую руку... Заходит Владимир Ильич. В руках у него
чемодан... Чемодана пока нет, используем футляр от гармошки. Держите...
Итак, заходит Ленин. Начали!
Гурин ухмыльнулся и бодро произнес:
-- Здрасьте, Феликс Эдмундович!
(Он выговорил по-ленински -- "здгасьте".)
Цуриков почесал шею и хмуро ответил:
-- Здравствуйте.
-- Больше уважения, -- подсказал замполит.
-- Здравствуйте,-- чуть громче произнес Цуриков.
-- Знаете, Феликс Эдмундович, что у меня в руках?
-- Чемодан, Владимир Ильич.
-- А для чего он, вы знаете?
-- Отставить! -- крикнул замполит. -- Тут говорится: "Ленин с
хитринкой". Где же хитринка? Не вижу...
-- Будет, -- заверил Гурин. Он вытянул руку с футляром и нагло
подмигнул Дзержинскому.
-- Отлично, -- сказал Хуриев, -- продолжайте. "А для чего он, вы
знаете?"
-- А для чего он, вы знаете?
-- Понятия не имею, -- сказал Цуриков.
-- Без хамства, -- снова вмешался замполит, -- помягче. Перед вами --
сам Ленин. Вождь мирового пролетариата...
-- Понятия не имею, -- все так же хмуро сказал Цуриков.
-- Уже лучше. Продолжайте.
Гурин снова подмигнул, еще развязнее.
-- Чемоданчик для вас, Феликс Эдмундович. Чтобы вы, батенька, срочно
поехали отдыхать.
Цуриков без усилий почесал лопатку.
-- Не могу, Владимир Ильич, контрреволюция повсюду. Меньшевики, эсеры,
буржуазные лазунчики...
-- Лазутчики,-- поправил Хуриев,-- далее.
-- Ваше здоровье, Феликс Эдмундович, принадлежит революции. Мы с
товарищами посовещались и решили -- вы должны отдохнуть. Говорю вам это как
предсовнаркома...
Тут неожиданно раздался женский вопль. Лебедева рыдала, уронив голову
на скатерть.
-- В чем дело? -- нервно спросил замполит.
-- Феликса жалко,-- пояснила Тамара,-- худой он, как глист.
-- Дистрофики как раз живучие, -- неприязненно высказался Геша.
-- Перерыв, -- объявил Хуриев. Затем он повернулся ко мне:
-- Ну как? По-моему, главное схвачено?
-- Ой, -- воскликнула Лебедева, -- до чего жизненно! Как в сказке...
Цуриков истово почесал живот. При этом взгляд его затуманился.
Геша изучал карту побегов. Это считалось подозрительным, хотя карта
висела открыто.
Гурин разглядывал спортивные кубки.
Цуриков почти не участвовал в разговорах. А если и высказывался, то
совершенно неожиданно. Помню, говорили о Ленине, и Цуриков вдруг сказал:
-- Бывает, вид у человека похабный, а елда -- здоровая. Типа отдельной
колбасы. Гурин усмехнулся:
-- Думаешь, мы еще помним, как она выглядит? В смысле -- колбаса...
-- Разговорчики, -- сердился замполит...
Слухи о нашем драмкружке распространились по лагерю. Отношение к пьесе
и вождям революции было двояким. Ленина, в общем-то, почитали, Дзержинского
- не очень. В столовой один нарядчик бросил Цурикову:
-- Нашел ты себе работенку, Мотыль! Чекистом заделался.
В ответ Цуриков молча ударил его черпаком по голове...
Нарядчик упал. Стало тихо. Потом угрюмые возчики с лесоповала заявили
Цурикову:
-- Помой черпак. Не в баланду же его теперь окунать...
Начальник лагеря майор Амосов произнес короткую речь. Он сказал:
-- Революционные праздники касаются всех советских граждан... Даже
людей, которые временно оступились... Кого-то убили, ограбили, изнасиловали,
в общем, наделали шороху... Партия дает этим людям возможность
исправиться... Ведет их через упорный физический труд к социализму...
Короче, да здравствует юбилей нашего Советского государства!.. А с пьяных и
накуренных, как говорится, будем взыскивать... Не говоря о скотоложестве...
А то половину соседских коз огуляли, мать вашу за ногу!..
-- Ничего себе! -- раздался голос из шеренги. -- Что же это получается?
Я дочку второго секретаря Запорожского обкома тягал, а козу что, не имею
права?..
-- Помолчите, Гурин,-- сказал начальник лагеря.-- Опять вы фигурируете!
Мы ему доверили товарища Ленина играть, а он все про козу мечтает... Что вы
за народ?..
-- Народ как народ, -- ответили из шеренги, -- сучье да
беспределыцина...
-- Отпетые вы люди, как я погляжу, -- сказал майор.
-- Революционная пьеса "Кремлевские звезды". Роли исполняют заключенные
устьвымского лагпункта. Владимир Ильич Ленин -- заключенный Гурин. Феликс
Эдмундович Дзержинский -- заключенный Цуриков. Красноармеец Тимофей --
заключенный Чмыхалов. Купеческая дочь Полина -- работница АХЧ Лебедева
Тамара Евгеньевна... Итак, Москва, тысяча девятьсот восемнадцатый год...
Хуриев, пятясь, удалился. На просцениум вынесли стул и голубую фанерную
тумбу. Затем на сцену поднялся Цуриков в диагоналевой гимнастерке. Он
почесал ногу, сел и глубоко задумался. Потом вспомнил, что болен, и начал
усиленно кашлять. Он кашлял так, что гимнастерка вылезла из-под ремня.
А Ленин все не появлялся. Из-за кулис с опозданием вынесли телефонный
аппарат без провода. Цуриков перестал кашлять, снял трубку и задумался еще
глубже.
Из зала ободряюще крикнули:
-- Давай, Мотыль, не тяни резину. Тут появился Ленин с огромным желтым
чемоданом в руке.
-- Здравствуйте, Феликс Эдмундович.
-- Здрасьте, -- не вставая, ответил Дзержинский.
Гурин опустил чемодан и, хитро прищурившись, спросил:
-- Знаете, Феликс Эдмундович, что это такое?
-- Чемодан, Владимир Ильич.
-- А для чего он, вы знаете?
-- Понятия не имею.
Цуриков даже слегка отвернулся, демонстрируя полное равнодушие.
Из зала крикнули еще раз:
-- Встань, Мотылина! Как ты с паханом базаришь?
-- Ша! -- ответил Цуриков. -- Разберемся... Много вас тут шибко
грамотных. Он неохотно приподнялся. Гурин дождался тишины и продолжал:
-- Чемоданчик для вас, Феликс Эдмундович. Чтобы вы, батенька, срочно
поехали отдыхать.
-- Не могу, Владимир Ильич, контрреволюция повсюду. Меньшевики, эсеры,
-- Цуриков сердито оглядел притихший зал, -- буржуазные... как их?
-- Лазутчики? -- переспросил Гурин.
-- Во-во...
-- Ваше здоровье, Феликс Эдмундович, принадлежит революции. Мы с
товарищами посовещались и решили -- вы должны отдохнуть. Говорю вам это как
предсовнаркома...
Цуриков молчал.
-- Вы меня поняли, Феликс Эдмундович?
-- Понял, -- ответил Цуриков, глупо ухмыляясь.
Он явно забыл текст.
Хуриев подошел к сцене и громко зашептал:
-- Делайте что хотите...
-- А чего мне хотеть? -- таким же громким шепотом выговорил Цуриков. --
Если память дырявая стала...
-- Делайте что хотите, -- громче повторил замполит, -- а службу я не
брошу...
-- Ясно, -- сказал Цуриков, -- не брошу... Ленин перебил его:
-- Главное достояние революции -- люди. Беречь их -- дело архиважное...
Так что собирайтесь, и в Крым, батенька, в Крым!
-- Рано, Владимир Ильич, рано... Вот покончим с меньшевиками,
обезглавим буржуазную кобру...
-- Не кобру, а гидру, -- подсказал Хуриев.
-- Один черт,-- махнул рукой Дзержинский.
Дальше все шло более или менее гладко. Ленин уговаривал, Дзержинский не
соглашался. Несколько раз Цуриков сильно повысил голос.
Затем на сцену вышел Тимофей. Кожаный пиджак лейтенанта Рогачева
напоминал чекистскую тужурку. Полина звала Тимофея бежать на край света.
-- К Врангелю, что ли? -- спрашивал жених и хватался за несуществующий
маузер. Из зала кричали:
-- Шнырь, заходи с червей! Тащи ее в койку! Докажи, что у тебя в штанах
еще кудахчет!..
Лебедева гневно топала ногой, одергивала бархатное платье. И вновь
подступала к Тимофею:
-- Загубил ты мои лучшие годы! Бросил ты меня одну, как во поле
рябину!..
Но публика сочувствовала Тимофею. Из зала доносилось:
-- Ишь как шерудит, профура! Видит, что ее свеча догорает...
Другие возражали:
-- Не пугайте артистку, козлы! Дайте сеансу набраться!
Наконец Владимир Ильич шагнул к микрофону. Несколько секунд он молчал.
Затем его лицо озарилось светом исторического предвидения.
-- Кто это?! -- воскликнул Гурин.-- Кто это?! Из темноты глядели на
вождя худые, бледные физиономии.
-- Кто это? Чьи это счастливые юные лица? Чьи это веселые блестящие
глаза? Неужели это молодежь семидесятых?..
В голосе артиста зазвенели романтические нотки. Речь его была окрашена
неподдельным волнением. Он жестикулировал. Его сильная, покрытая татуировкой
кисть указывала в небо.
-- Неужели это те, ради кого мы возводили баррикады? Неужели это
славные внуки революции?..
Сначала неуверенно засмеялись в первом ряду. Через секунду хохотали
все. В общем хоре слышался бас майора Амосова. Тонко вскрикивала Лебедева.
Хлопал себя руками по бедрам Геша Чмыхалов. Цуриков на сцене отклеил бородку
и застенчиво положил ее возле телефона.
Владимир Ильич пытался говорить:
-- Завидую вам, посланцы будущего! Это для вас зажигали мы первые
огоньки новостроек! Это ради вас... Дослушайте же, псы! Осталось с гулькин
хер!..
Зал ответил Гурину страшным неутихающим воем:
-- Замри, картавый, перед беспредельщиной!..
-- Эй, кто там ближе, пощекочите этого Мопассана!..
-- Линяй отсюда, дядя, подгорели кренделя!.. Хуриев протиснулся к сцене
и дернул вождя за брюки:
-- Пойте!
-- Уже? -- спросил Гурин. -- Там осталось буквально два предложения.
Насчет буржуазии и про звезды.
-- Буржуазию -- отставить. Переходите к звездам. И сразу запевайте
"Интернационал".
-- Договорились...
Гурин, надсаживаясь, выкрикнул:
-- Кончайте базарить!
И мстительным тоном добавил:
-- Так пусть же светят вам, дети грядущего, наши кремлевские звезды!..
-- Поехали! -- скомандовал Хуриев.
Взмахнув ружейным шомполом, он начал дирижировать.
Зал чуть притих. Гурин неожиданно красивым, чистым и звонким тенором
вывел:
...Вставай, проклятьем заклейменный... И дальше, в наступившей тишине:
...Весь мир голодных и рабов...
Он вдруг странно преобразился. Сейчас это был деревенский мужик,
таинственный и хитрый, как его недавние предки. Лицо его казалось отрешенным
и грубым. Глаза были полузакрыты.
В другой книжке Довлатова рассказывается, как перед тем, как рассыпать уже набранную "Зону", директора издательства "Ээсти раамат" Акселя Тамма вызвали в отдел культуры ЦК КП Эстонии:
Аксель Тамм передал мне один разговор.
Цензор говорила
"Довлатов критикует армию".
"Где, покажите".
Это, конечно, мелочи, детали, но все же... "
"Покажите хоть одну конкретную фразу".
"Да вот. "На ремне у дневального болтался
штык".
"Ну и что? "
"Как-то неприятно -- болтался штык...
Как-то легкомысленно... "
Аксель Тамм не выдержал и крикнул цензору:
"Штык -- не член! Он не может стоять!
Он болтается... "
(продолжение)
...На КПП сидели трое. Опер Борташевич тасовал измятые, лоснящиеся
карты.
-- Ну, хорошо, возьмем, к примеру, баб. Допустим, ты с ней по-хорошему:
кино, бисквиты, разговоры... Цитируешь ей Гоголя с Белинским... Какую-нибудь
блядскую оперу посещаешъ... Потом, естественно, в койку. А мадам тебе в
ответ: женись, паскуда! Сначала загс, а потом уж низменные инстинкты...
Инстинкты, видишь ли, ее не устраивают. А если для меня это святое, что
тогда?!.
-- Опять-таки жиды,-- добавил караульный.
-- Чего -- жиды? -- не понял Борташевич.
-- Жиды, говорю, повсюду. От Райкина до Карла Маркса... Плодятся, как
опята... К примеру, вендиспансер на Чебью. Врачи -- евреи, пациенты --
русские. Это по-коммунистически?
Мы вышли на лежневку и без приключений достигли зоны. В дороге я
спросил:
-- А что это за представление? Зек не понял. Я объяснил:
-- В сопроводиловке говорится -- исполнитель роли Ленина. Гурин
расхохотался:
-- Это старая история, начальник. Была у меня еще до войны кликуха --
Артист. В смысле -- человек фартовый, может, как говорится, шевелить ушами.
Так и записали в дело -- артист. Помню, чалился я в МУРе, а следователь
шутки ради и записал. В графу -- профессия до ареста.. Какая уж там
профессия! Я с колыбели -- упорный вор. В жизни дня не проработал. Однако
как записали, так и поехало -- артист. Из ксивы в ксиву... Все замполиты
меня на самодеятельность подписывают -- ты же артист... Эх, встретить бы
такого замполита на колхозном рынке. Показал бы я ему свое искусство.
Я спросил:
-- Что же вы будете делать? Там же надо самого Ленина играть...
-- По бумажке-то? Запросто... Ваксой плешь отполирую, и хорош!.. Помню,
жиганули мы сберкассу в Киеве. Так я ментом переоделся -- свои не узнали...
Ленина так Ленина... День кантовки -- месяц жизни...
Артисты достали из карманов мятые листки.
-- Роли должны быть выучены к среде. Затем Хуриев поднял руку:
-- Довожу основную мысль. Центральная линия пьесы -- борьба между
чувством и долгом. Товарищ Дзержинский, пренебрегая недугом, отдает всего
себя революции. Товарищ Ленин настоятельно рекомендует ему поехать в отпуск.
Дзержинский категорически отказывается. Параллельно развивается линия
Тимофея. Животное чувство к Полине временно заслоняет от него мировую
революцию. Полина -- типичная выразительница мелкобуржуазных настроений...
-- Типа фарцовщицы? -- громко спросила Лебедева.
-- Не перебивайте... Ее идеал -- мещанское благополучие. Тимофей
переживает конфликт между чувством и долгом. Личный пример Дзержинского
оказывает на юношу сильное моральное воздействие. В результате чувство долга
побеждает... Надеюсь, все ясно? Приступим. Итак, Дзержинский за работой...
Цуриков, садитесь по левую руку... Заходит Владимир Ильич. В руках у него
чемодан... Чемодана пока нет, используем футляр от гармошки. Держите...
Итак, заходит Ленин. Начали!
Гурин ухмыльнулся и бодро произнес:
-- Здрасьте, Феликс Эдмундович!
(Он выговорил по-ленински -- "здгасьте".)
Цуриков почесал шею и хмуро ответил:
-- Здравствуйте.
-- Больше уважения, -- подсказал замполит.
-- Здравствуйте,-- чуть громче произнес Цуриков.
-- Знаете, Феликс Эдмундович, что у меня в руках?
-- Чемодан, Владимир Ильич.
-- А для чего он, вы знаете?
-- Отставить! -- крикнул замполит. -- Тут говорится: "Ленин с
хитринкой". Где же хитринка? Не вижу...
-- Будет, -- заверил Гурин. Он вытянул руку с футляром и нагло
подмигнул Дзержинскому.
-- Отлично, -- сказал Хуриев, -- продолжайте. "А для чего он, вы
знаете?"
-- А для чего он, вы знаете?
-- Понятия не имею, -- сказал Цуриков.
-- Без хамства, -- снова вмешался замполит, -- помягче. Перед вами --
сам Ленин. Вождь мирового пролетариата...
-- Понятия не имею, -- все так же хмуро сказал Цуриков.
-- Уже лучше. Продолжайте.
Гурин снова подмигнул, еще развязнее.
-- Чемоданчик для вас, Феликс Эдмундович. Чтобы вы, батенька, срочно
поехали отдыхать.
Цуриков без усилий почесал лопатку.
-- Не могу, Владимир Ильич, контрреволюция повсюду. Меньшевики, эсеры,
буржуазные лазунчики...
-- Лазутчики,-- поправил Хуриев,-- далее.
-- Ваше здоровье, Феликс Эдмундович, принадлежит революции. Мы с
товарищами посовещались и решили -- вы должны отдохнуть. Говорю вам это как
предсовнаркома...
Тут неожиданно раздался женский вопль. Лебедева рыдала, уронив голову
на скатерть.
-- В чем дело? -- нервно спросил замполит.
-- Феликса жалко,-- пояснила Тамара,-- худой он, как глист.
-- Дистрофики как раз живучие, -- неприязненно высказался Геша.
-- Перерыв, -- объявил Хуриев. Затем он повернулся ко мне:
-- Ну как? По-моему, главное схвачено?
-- Ой, -- воскликнула Лебедева, -- до чего жизненно! Как в сказке...
Цуриков истово почесал живот. При этом взгляд его затуманился.
Геша изучал карту побегов. Это считалось подозрительным, хотя карта
висела открыто.
Гурин разглядывал спортивные кубки.
Цуриков почти не участвовал в разговорах. А если и высказывался, то
совершенно неожиданно. Помню, говорили о Ленине, и Цуриков вдруг сказал:
-- Бывает, вид у человека похабный, а елда -- здоровая. Типа отдельной
колбасы. Гурин усмехнулся:
-- Думаешь, мы еще помним, как она выглядит? В смысле -- колбаса...
-- Разговорчики, -- сердился замполит...
Слухи о нашем драмкружке распространились по лагерю. Отношение к пьесе
и вождям революции было двояким. Ленина, в общем-то, почитали, Дзержинского
- не очень. В столовой один нарядчик бросил Цурикову:
-- Нашел ты себе работенку, Мотыль! Чекистом заделался.
В ответ Цуриков молча ударил его черпаком по голове...
Нарядчик упал. Стало тихо. Потом угрюмые возчики с лесоповала заявили
Цурикову:
-- Помой черпак. Не в баланду же его теперь окунать...
Начальник лагеря майор Амосов произнес короткую речь. Он сказал:
-- Революционные праздники касаются всех советских граждан... Даже
людей, которые временно оступились... Кого-то убили, ограбили, изнасиловали,
в общем, наделали шороху... Партия дает этим людям возможность
исправиться... Ведет их через упорный физический труд к социализму...
Короче, да здравствует юбилей нашего Советского государства!.. А с пьяных и
накуренных, как говорится, будем взыскивать... Не говоря о скотоложестве...
А то половину соседских коз огуляли, мать вашу за ногу!..
-- Ничего себе! -- раздался голос из шеренги. -- Что же это получается?
Я дочку второго секретаря Запорожского обкома тягал, а козу что, не имею
права?..
-- Помолчите, Гурин,-- сказал начальник лагеря.-- Опять вы фигурируете!
Мы ему доверили товарища Ленина играть, а он все про козу мечтает... Что вы
за народ?..
-- Народ как народ, -- ответили из шеренги, -- сучье да
беспределыцина...
-- Отпетые вы люди, как я погляжу, -- сказал майор.
-- Революционная пьеса "Кремлевские звезды". Роли исполняют заключенные
устьвымского лагпункта. Владимир Ильич Ленин -- заключенный Гурин. Феликс
Эдмундович Дзержинский -- заключенный Цуриков. Красноармеец Тимофей --
заключенный Чмыхалов. Купеческая дочь Полина -- работница АХЧ Лебедева
Тамара Евгеньевна... Итак, Москва, тысяча девятьсот восемнадцатый год...
Хуриев, пятясь, удалился. На просцениум вынесли стул и голубую фанерную
тумбу. Затем на сцену поднялся Цуриков в диагоналевой гимнастерке. Он
почесал ногу, сел и глубоко задумался. Потом вспомнил, что болен, и начал
усиленно кашлять. Он кашлял так, что гимнастерка вылезла из-под ремня.
А Ленин все не появлялся. Из-за кулис с опозданием вынесли телефонный
аппарат без провода. Цуриков перестал кашлять, снял трубку и задумался еще
глубже.
Из зала ободряюще крикнули:
-- Давай, Мотыль, не тяни резину. Тут появился Ленин с огромным желтым
чемоданом в руке.
-- Здравствуйте, Феликс Эдмундович.
-- Здрасьте, -- не вставая, ответил Дзержинский.
Гурин опустил чемодан и, хитро прищурившись, спросил:
-- Знаете, Феликс Эдмундович, что это такое?
-- Чемодан, Владимир Ильич.
-- А для чего он, вы знаете?
-- Понятия не имею.
Цуриков даже слегка отвернулся, демонстрируя полное равнодушие.
Из зала крикнули еще раз:
-- Встань, Мотылина! Как ты с паханом базаришь?
-- Ша! -- ответил Цуриков. -- Разберемся... Много вас тут шибко
грамотных. Он неохотно приподнялся. Гурин дождался тишины и продолжал:
-- Чемоданчик для вас, Феликс Эдмундович. Чтобы вы, батенька, срочно
поехали отдыхать.
-- Не могу, Владимир Ильич, контрреволюция повсюду. Меньшевики, эсеры,
-- Цуриков сердито оглядел притихший зал, -- буржуазные... как их?
-- Лазутчики? -- переспросил Гурин.
-- Во-во...
-- Ваше здоровье, Феликс Эдмундович, принадлежит революции. Мы с
товарищами посовещались и решили -- вы должны отдохнуть. Говорю вам это как
предсовнаркома...
Цуриков молчал.
-- Вы меня поняли, Феликс Эдмундович?
-- Понял, -- ответил Цуриков, глупо ухмыляясь.
Он явно забыл текст.
Хуриев подошел к сцене и громко зашептал:
-- Делайте что хотите...
-- А чего мне хотеть? -- таким же громким шепотом выговорил Цуриков. --
Если память дырявая стала...
-- Делайте что хотите, -- громче повторил замполит, -- а службу я не
брошу...
-- Ясно, -- сказал Цуриков, -- не брошу... Ленин перебил его:
-- Главное достояние революции -- люди. Беречь их -- дело архиважное...
Так что собирайтесь, и в Крым, батенька, в Крым!
-- Рано, Владимир Ильич, рано... Вот покончим с меньшевиками,
обезглавим буржуазную кобру...
-- Не кобру, а гидру, -- подсказал Хуриев.
-- Один черт,-- махнул рукой Дзержинский.
Дальше все шло более или менее гладко. Ленин уговаривал, Дзержинский не
соглашался. Несколько раз Цуриков сильно повысил голос.
Затем на сцену вышел Тимофей. Кожаный пиджак лейтенанта Рогачева
напоминал чекистскую тужурку. Полина звала Тимофея бежать на край света.
-- К Врангелю, что ли? -- спрашивал жених и хватался за несуществующий
маузер. Из зала кричали:
-- Шнырь, заходи с червей! Тащи ее в койку! Докажи, что у тебя в штанах
еще кудахчет!..
Лебедева гневно топала ногой, одергивала бархатное платье. И вновь
подступала к Тимофею:
-- Загубил ты мои лучшие годы! Бросил ты меня одну, как во поле
рябину!..
Но публика сочувствовала Тимофею. Из зала доносилось:
-- Ишь как шерудит, профура! Видит, что ее свеча догорает...
Другие возражали:
-- Не пугайте артистку, козлы! Дайте сеансу набраться!
Наконец Владимир Ильич шагнул к микрофону. Несколько секунд он молчал.
Затем его лицо озарилось светом исторического предвидения.
-- Кто это?! -- воскликнул Гурин.-- Кто это?! Из темноты глядели на
вождя худые, бледные физиономии.
-- Кто это? Чьи это счастливые юные лица? Чьи это веселые блестящие
глаза? Неужели это молодежь семидесятых?..
В голосе артиста зазвенели романтические нотки. Речь его была окрашена
неподдельным волнением. Он жестикулировал. Его сильная, покрытая татуировкой
кисть указывала в небо.
-- Неужели это те, ради кого мы возводили баррикады? Неужели это
славные внуки революции?..
Сначала неуверенно засмеялись в первом ряду. Через секунду хохотали
все. В общем хоре слышался бас майора Амосова. Тонко вскрикивала Лебедева.
Хлопал себя руками по бедрам Геша Чмыхалов. Цуриков на сцене отклеил бородку
и застенчиво положил ее возле телефона.
Владимир Ильич пытался говорить:
-- Завидую вам, посланцы будущего! Это для вас зажигали мы первые
огоньки новостроек! Это ради вас... Дослушайте же, псы! Осталось с гулькин
хер!..
Зал ответил Гурину страшным неутихающим воем:
-- Замри, картавый, перед беспредельщиной!..
-- Эй, кто там ближе, пощекочите этого Мопассана!..
-- Линяй отсюда, дядя, подгорели кренделя!.. Хуриев протиснулся к сцене
и дернул вождя за брюки:
-- Пойте!
-- Уже? -- спросил Гурин. -- Там осталось буквально два предложения.
Насчет буржуазии и про звезды.
-- Буржуазию -- отставить. Переходите к звездам. И сразу запевайте
"Интернационал".
-- Договорились...
Гурин, надсаживаясь, выкрикнул:
-- Кончайте базарить!
И мстительным тоном добавил:
-- Так пусть же светят вам, дети грядущего, наши кремлевские звезды!..
-- Поехали! -- скомандовал Хуриев.
Взмахнув ружейным шомполом, он начал дирижировать.
Зал чуть притих. Гурин неожиданно красивым, чистым и звонким тенором
вывел:
...Вставай, проклятьем заклейменный... И дальше, в наступившей тишине:
...Весь мир голодных и рабов...
Он вдруг странно преобразился. Сейчас это был деревенский мужик,
таинственный и хитрый, как его недавние предки. Лицо его казалось отрешенным
и грубым. Глаза были полузакрыты.
В другой книжке Довлатова рассказывается, как перед тем, как рассыпать уже набранную "Зону", директора издательства "Ээсти раамат" Акселя Тамма вызвали в отдел культуры ЦК КП Эстонии:
Аксель Тамм передал мне один разговор.
Цензор говорила
"Довлатов критикует армию".
"Где, покажите".
Это, конечно, мелочи, детали, но все же... "
"Покажите хоть одну конкретную фразу".
"Да вот. "На ремне у дневального болтался
штык".
"Ну и что? "
"Как-то неприятно -- болтался штык...
Как-то легкомысленно... "
Аксель Тамм не выдержал и крикнул цензору:
"Штык -- не член! Он не может стоять!
Он болтается... "
(продолжение)