О главном
На фоне всеобщей политизации - особенно в последние недели - приятно поразил пост olhanninen Если идете на митинг, одевайтесь потеплее!:
Многие ведь пойдут на митинг, вот я и подумала, что надо молодежь предупредить, чтобы они одевались потеплее, ведь митинг - это не повод для выпендрежа, а политическое действие.
Очень приятно было прочесть пост настоящей заботливой русско-финской мамы-бабушки!
Причем о главном и насущном - а не высоком и абстрактном.
Вспомнил рассказ моего любимого О.Генри "Купидон a la carte":
Выходит, что самое главное - это вовсе не бессмертие души и не международный мир, а маленький столик с кривоногим судком, фальсифицированным вустерским соусом и салфеткой, прикрывающей кофейные пятна на скатерти.
Это один из моих самых любимых рассказов - не могу удержаться:
Вы знаете, что такое в моих глазах мужчина? Это могила. Это саркофаг для погребения в нем бифштекса, свиных отбивных, печенки и яичницы с ветчиной. Вот что он такое, и больше ничего.
Два года я вижу перед собой мужчин, которые едят, едят и едят, так что они превратились для меня в жвачных двуногих. Мужчина -: это нечто сидящее за столом с ножом и вилкой в руках. Такими они запечатлелись у меня в сознании. Я пробовала побороть в себе это, но не могла. Я слышала, как девушки расхваливают своих женихов, но мне это непонятно. Мужчина, мясорубка и шкаф для провизии вызывают во мне одинаковые чувства.
Я пошла как-то на утренник, посмотреть на актера, по которому все девушки сходили с ума. Я сидела и думала, какой он любит бифштекс- с кровью, средний или хорошо прожаренный, и яйца - в. мешочек или вкрутую? И больше ничего. Нет, Джефф. Я никогда не выйду замуж. Смотреть, как он приходит завтракать и ест, возвращается к обеду и ест, является, наконец, к ужину и ест, ест, ест...
В Терри-Хот живет одна девушка, ее зовут Сюзи Фостер, она моя подруга. Она служит там в буфете на вокзале.
Я работала там два года в ресторане. Сюзи мужчины еще больше опротивели, потому что мужчины, которые едят на вокзале, едят и давятся от спешки. Они пытаются флиртовать и жевать одновременно. Фу! У нас с Сюзи это уже решено. Мы копим деньги, и когда накопим достаточно, купим маленький домик и пять акров земли. Мы уже присмотрели участок. Будем жить вместе и разводить фиалки. И не советую никакому мужчине подходить со своим аппетитом ближе чем на милю к нашему ранчо.
- Ну, а разве девушки никогда... - начал я. Но Мэйми решительно остановила меня.
- Нет, никогда. Они погрызут иногда что-нибудь, вот и все.
- Я думал, конфе...
- Ради бога, перемените тему, - сказала Мэйми.
- Алло, Джефф, - воскликнула она. - И проголодалась- же я! Я съела бы, кажется...
Я посмотрел на нее пристально,- Улыбка сползла с ее лица, и она бросила на меня взгляд, полный холодного подозрения. Тогда я засмеялся и лег на пол, чтобы было удобнее. Мне было ужасно весело. По натуре и по наследственности я страшный хохотун, но тут я дошел до предела. Когда я высмеялся до конца, Мэйми сидела, повернувшись ко мне спиной и вся заряженная достоинством.
- Не сердитесь, Мэйми, - сказал я. - Я никак не мог удержаться. Вы так смешно причесались. Если бы вы только могли видеть...
- Не рассказывайте мне басни, сэр, - сказала Мэйми холодно и внушительно. - Мои волосы в полном порядке. Я знаю, над чем вы смеялись. Посмотрите, Джефф, - прибавила она, глядя сквозь щель между бревнами на улицу.
Я открыл маленькое деревянное окошко и выглянул. Все русло реки было затоплено, и бугор, на котором стоял домик, превратился в остров, окруженный бушующим потоком желтой воды ярдов в сто шириною. А дождь все лил. Нам оставалось только сидеть здесь и ждать, когда голубь принесет нам оливковую ветвь.
Я вынужден признаться, что разговоры и развлечения в этот день отличались некоторой вялостью. Я сознавал, что Мэйми опять усвоила себе слишком односторонний взгляд на вещи, но не в моих силах было изменить это. Сам я был пропитан желанием поесть.
Меня посещали котлетные галлюцинации и ветчинные видения, и я все время говорил себе: «Ну, что ты теперь скушаешь, Джефф? Что ты закажешь, старичина, когда придет официант?» Я выбирал из меню самые любимые блюда и представлял себе, как их ставят передо мною на стол. Вероятно, так бывает со всеми очень голодными людьми. Они не могут сосредоточить свои мысли ни на чем, кроме еды. Выходит, что самое главное - это вовсе не бессмертие души и не международный мир, а маленький столик с кривоногим судком, фальсифицированным вустерским соусом и салфеткой, прикрывающей кофейные пятна на скатерти.
Я сидел так, пережевывая, увы, только свои мысли, и горячо споря сам с собой, какой я буду есть бифштекс - с шампиньонами или по-креольски. Мэйми сидела напротив, задумчивая, склонив голову на руку. «Картошку пусть изжарят по-деревенски, - говорил я сам себе, - а рулет пусть жарится на сковородке. И на ту же сковородку выпустите девять яиц». Я тщательно обыскал свои карманы, не найдется ли там случайно земляной орех или несколько зерен кукурузы.
Наступил второй вечер, а река все поднималась и дождь все лил. Я посмотрел на Мэйми и прочел на ее лице тоску, которая появляется на физиономии девушки, когда она проходит мимо будки с мороженым. Я знал, что бедняжка голодна, может быть, в первый раз в жизни. У нее был тот озабоченный взгляд, который бывает у женщины, когда она опоздает на обед или чувствует, что у нее сзади расстегнулась юбка.
Было что-то вроде одиннадцати часов. Мы сидели в нашей потерпевшей крушение каюте, молчаливые и угрюмые. Я откидывал мои мозги от съестных тем, но они шлепались обратно на то же место, прежде чем я успевал укрепить их в другой позиции. Я думал обо всех вкусных вещах, о которых когда-либо слышал. Я углубился в мои детские годы и с пристрастием и почтением вспоминал горячий бисквит, смоченный в патоке, и ветчину под соусом.
Потом я поехал вдоль годов, останавливаясь на свежих и моченых яблоках, оладьях и кленовом сиропе, на маисовой каше, на жареных по-виргииски цыплятах, на вареной кукурузе, свиных котлетах и на пирогах с бататами, и кончил брунсвик-ским рагу, которое является высшей точкой всех вкусных вещей, потому что заключает в себе все вкусные вещи.
Говорят, перед утопающим проходит панорама всей его жизни. Может быть. Но когда человек голодает, перед ним встают духи всех съеденных им в течение жизни блюд. И он изобретает новые блюда, которые создали бы карьеру повару. Если бы кто-нибудь потрудился собрать предсмертные слова людей, умерших от голода, он, вероятно, обнаружил бы в них мало чувства, по зато достаточно материала для поваренной книги, которая разошлась бы миллионным тиражом.
По всей вероятности, эти кулинарные размышления совсем усыпили мой мозг. Без всякого на то намерения я вдруг громко обратился к воображаемому официанту:
- Нарежьте потолще и прожарьте чуть-чуть, а потом залейте яйцами - шесть штук, и с гренками.
Мэйми быстро повернула голову. Глаза ее сверкали, и она улыбнулась.
- Для меня среднеподжаренный, - затараторила она, - и с картошкой и три яйца. Ах, Джефф, вог было бы замечательно, правда? И еще я взяла бы цыпленка с рисом, крем с мороженым и...
- Легче! - перебил я ее. - А где пирог с куриной печенкой, и почки сотэ на крутонах, и жареный молодой барашек, и...
- О, - перебила меня Мэйми, вся дрожа,- с мятным соусом... И салат с индейкой, и маслины, и тарталетки с клубникой, и...
- Ну, ну, давайте дальше, - говорю я. - Не забудьте жареную тыкву, и сдобные маисовые булочки, и яблочные пончики под соусом, и круглый пирог с ежевикой...
Да, в течение десяти минут мы поддерживали этот ресторанный диалог.
Мы катались взад и вперед по магистрали и по всем подъездным путям съестных тем, и Мэйми заводила, потому что она была очень образована насчет всяческой съестной номенклатуры, а блюда, которые она называла, все усиливали мое тяготение к столу. Чувствовалось, что Мэйми будет впредь на дружеской ноге с продуктами питания и что она смотрит на предосудительную способность поглощать пищу с меньшим презрением, чем прежде.
Первое, что мы увидели в городе, это была большая вывеска ресторана, и мы бегом бросились туда. Я сижу с Мэйми за столом, между нами ножи, вилки, тарелки, а на лице у нее не презрение, а улыбка - голодная и милая.
Ресторан был новый и хорошо поставленный. Я процитировал официанту так много выражений из карточки, что он оглянулся на мой фургон, недоумевая, сколько же еще человек вылезут оттуда. Так мы и сидели, а потом нам стали подавать. Это был банкет на двенадцать персон, но мы и чувствовали себя, как двенадцать персон. Я посмотрел через стол на Мэйми и улыбнулся, потому что вспомнил кое-что. Мэйми смотрела на стол, как мальчик смотрит на свои первые часы с ключиком. Потом она посмотрела мне прямо в лицо, и две крупных слезы показались у нее на глазах.
Как же хорошо, когда находится кто-то, кто скажет:
- Мсье, на улице дождь, возьмите зонтик.
или даже - как бабушка Карлсона:
- Переодень носочки, Карлсончик!
-- Уж не думаешь ли ты, что моя бабушка менее ворчливая,
чем твоя? Да будет тебе известно, что, ложась спать, она
заводит будильник и вскакивает в пять утра только для того,
чтобы всласть наворчаться, если я промочу ноги или подерусь с
Лассе Янсоном.
-- Как, ты знаешь Лассе Янсона? -- с удивлением спросил
Малыш.
-- К счастью, нет, -- ответил Карлсон.
-- Но почему же ворчит твоя бабушка? -- еще больше
изумился Малыш.
-- Потому, что она самая ворчливая в мире, -- отрезал
Карлсон. -- Пойми же наконец! Раз ты знаешь Лассе Янсона, как
же ты можешь утверждать, что твоя бабушка самая ворчливая? Нет,
куда ей до моей бабушки, которая может целый день ворчать: "Не
дерись с Лассе Янсоном, не дерись с Лассе Янсоном.. . " -- хотя
я никогда не видел этого мальчика и нет никакой надежды, что
когда-либо увижу.
Малыш погрузился в размышления. Как-то странно
получалось... Ему казалось, что, когда бабушка на него ворчит,
это очень плохо, а теперь выходит, что он должен доказывать
Карлсону, что его бабушка ворчливей, чем на самом деле.
-- Стоит мне только чуть-чуть промочить ноги, ну самую
капельку, а она уже ворчит и пристает ко мне, чтобы я переодел
носки, -- убеждал Малыш Карлсона.
Карлсон понимающе кивнул:
-- Уж не думаешь ли ты, что моя бабушка не требует, чтобы
я все время переодевал носки? Знаешь ли ты, что, как только я
подхожу к луже, моя бабушка бежит ко мне со всех ног через
деревню и ворчит и бубнит одно и то же: "Переодень носки,
Карлсончик, переодень носки..." Что, не веришь?
Малыш поежился:
-- Нет, почему же...
Карлсон пихнул Малыша, потом усадил его на стул, а сам
стал перед ним, упершись руками в бока:
-- Нет, я вижу, ты мне не веришь. Так послушай, я расскажу
тебе все по порядку. Вышел я на улицу и шлепаю себе по лужам...
Представляешь? Веселюсь вовсю. Но вдруг, откуда ни возьмись,
мчится бабушка и орет на всю деревню: "Переодень носки,
Карлсончик, переодень носки!.."
-- А ты что? -- снова спросил Малыш.
-- А я говорю: "Не буду переодевать, не буду!.." -- потому
что я самый непослушный внук в мире, -- объяснил Карлсон. -- Я
ускакал от бабушки и залез на дерево, чтобы она оставила меня в
покое.
-- А она, наверно, растерялась, -- сказал Малыш.
-- Сразу видно, что ты не знаешь моей бабушки, -- возразил
Карлсон. -- Ничуть она не растерялась а полезла за мной.
-- Как -- на дерево? -- изумился Малыш.
Карлсон кивнул.
-- Уж не думаешь ли ты, что моя бабушка не умеет лазить на
деревья? Так знай: когда можно поворчать, она хоть куда
взберется, не то что на дерево, но и гораздо выше. Так вот,
ползет она по ветке, на которой я сижу, ползет и бубнит:
"Переодень носки, Карлсончик, переодень носки..."
-- А ты что? -- снова спросил Малыш.
-- Делать было нечего, -- сказал Карлсон. -- Пришлось
переодевать, иначе она нипочем не отвязалась бы. Высоко-высоко
на дереве я кое-как примостился на тоненьком сучке и, рискуя
жизнью, переодел носки.
-- Ха-ха! Врешь ты все, -- рассмеялся Малыш. -- Откуда же
ты взял на дереве носки, чтобы переодеть?
-- А ты не дурак, -- заметил Карлсон. -- Значит, ты
утверждаешь, что у меня не было носков?
Карлсон засучил штаны и показал свои маленькие толстенькие
ножки в полосатых носках:
-- А это что такое? Может, не носки? Два, если не
ошибаюсь, носочка? А почему это я не мог сидеть на сучке и
переодевать их: носок с левой ноги надевать на правую, а с
правой -- на левую? Что, по-твоему я не мог это сделать, чтобы
угодить бабушке?
-- Мог, конечно, но ведь ноги у тебя от этого не стали
суше, -- сказал Малыш.
-- А разве я говорил, что стали? -- возмутился Карлсон. --
Разве я это говорил?
-- Но ведь тогда... -- и Малыш даже запнулся от
растерянности, -- ведь тогда выходит, что ты совсем зря
переодевал носки.
Карлсон кивнул.
-- Теперь ты понял наконец, у кого самая ворчливая в мире
бабушка? Твоя бабушка просто вынуждена ворчать: разве без этого
сладишь с таким противным внуком, как ты? А моя бабушка самая
ворчливая вмире, потому что она всегда зря на меня ворчит, --
как мне это вбить тебе в голову?
Многие ведь пойдут на митинг, вот я и подумала, что надо молодежь предупредить, чтобы они одевались потеплее, ведь митинг - это не повод для выпендрежа, а политическое действие.
Очень приятно было прочесть пост настоящей заботливой русско-финской мамы-бабушки!
Причем о главном и насущном - а не высоком и абстрактном.
Вспомнил рассказ моего любимого О.Генри "Купидон a la carte":
Выходит, что самое главное - это вовсе не бессмертие души и не международный мир, а маленький столик с кривоногим судком, фальсифицированным вустерским соусом и салфеткой, прикрывающей кофейные пятна на скатерти.
Это один из моих самых любимых рассказов - не могу удержаться:
Вы знаете, что такое в моих глазах мужчина? Это могила. Это саркофаг для погребения в нем бифштекса, свиных отбивных, печенки и яичницы с ветчиной. Вот что он такое, и больше ничего.
Два года я вижу перед собой мужчин, которые едят, едят и едят, так что они превратились для меня в жвачных двуногих. Мужчина -: это нечто сидящее за столом с ножом и вилкой в руках. Такими они запечатлелись у меня в сознании. Я пробовала побороть в себе это, но не могла. Я слышала, как девушки расхваливают своих женихов, но мне это непонятно. Мужчина, мясорубка и шкаф для провизии вызывают во мне одинаковые чувства.
Я пошла как-то на утренник, посмотреть на актера, по которому все девушки сходили с ума. Я сидела и думала, какой он любит бифштекс- с кровью, средний или хорошо прожаренный, и яйца - в. мешочек или вкрутую? И больше ничего. Нет, Джефф. Я никогда не выйду замуж. Смотреть, как он приходит завтракать и ест, возвращается к обеду и ест, является, наконец, к ужину и ест, ест, ест...
В Терри-Хот живет одна девушка, ее зовут Сюзи Фостер, она моя подруга. Она служит там в буфете на вокзале.
Я работала там два года в ресторане. Сюзи мужчины еще больше опротивели, потому что мужчины, которые едят на вокзале, едят и давятся от спешки. Они пытаются флиртовать и жевать одновременно. Фу! У нас с Сюзи это уже решено. Мы копим деньги, и когда накопим достаточно, купим маленький домик и пять акров земли. Мы уже присмотрели участок. Будем жить вместе и разводить фиалки. И не советую никакому мужчине подходить со своим аппетитом ближе чем на милю к нашему ранчо.
- Ну, а разве девушки никогда... - начал я. Но Мэйми решительно остановила меня.
- Нет, никогда. Они погрызут иногда что-нибудь, вот и все.
- Я думал, конфе...
- Ради бога, перемените тему, - сказала Мэйми.
- Алло, Джефф, - воскликнула она. - И проголодалась- же я! Я съела бы, кажется...
Я посмотрел на нее пристально,- Улыбка сползла с ее лица, и она бросила на меня взгляд, полный холодного подозрения. Тогда я засмеялся и лег на пол, чтобы было удобнее. Мне было ужасно весело. По натуре и по наследственности я страшный хохотун, но тут я дошел до предела. Когда я высмеялся до конца, Мэйми сидела, повернувшись ко мне спиной и вся заряженная достоинством.
- Не сердитесь, Мэйми, - сказал я. - Я никак не мог удержаться. Вы так смешно причесались. Если бы вы только могли видеть...
- Не рассказывайте мне басни, сэр, - сказала Мэйми холодно и внушительно. - Мои волосы в полном порядке. Я знаю, над чем вы смеялись. Посмотрите, Джефф, - прибавила она, глядя сквозь щель между бревнами на улицу.
Я открыл маленькое деревянное окошко и выглянул. Все русло реки было затоплено, и бугор, на котором стоял домик, превратился в остров, окруженный бушующим потоком желтой воды ярдов в сто шириною. А дождь все лил. Нам оставалось только сидеть здесь и ждать, когда голубь принесет нам оливковую ветвь.
Я вынужден признаться, что разговоры и развлечения в этот день отличались некоторой вялостью. Я сознавал, что Мэйми опять усвоила себе слишком односторонний взгляд на вещи, но не в моих силах было изменить это. Сам я был пропитан желанием поесть.
Меня посещали котлетные галлюцинации и ветчинные видения, и я все время говорил себе: «Ну, что ты теперь скушаешь, Джефф? Что ты закажешь, старичина, когда придет официант?» Я выбирал из меню самые любимые блюда и представлял себе, как их ставят передо мною на стол. Вероятно, так бывает со всеми очень голодными людьми. Они не могут сосредоточить свои мысли ни на чем, кроме еды. Выходит, что самое главное - это вовсе не бессмертие души и не международный мир, а маленький столик с кривоногим судком, фальсифицированным вустерским соусом и салфеткой, прикрывающей кофейные пятна на скатерти.
Я сидел так, пережевывая, увы, только свои мысли, и горячо споря сам с собой, какой я буду есть бифштекс - с шампиньонами или по-креольски. Мэйми сидела напротив, задумчивая, склонив голову на руку. «Картошку пусть изжарят по-деревенски, - говорил я сам себе, - а рулет пусть жарится на сковородке. И на ту же сковородку выпустите девять яиц». Я тщательно обыскал свои карманы, не найдется ли там случайно земляной орех или несколько зерен кукурузы.
Наступил второй вечер, а река все поднималась и дождь все лил. Я посмотрел на Мэйми и прочел на ее лице тоску, которая появляется на физиономии девушки, когда она проходит мимо будки с мороженым. Я знал, что бедняжка голодна, может быть, в первый раз в жизни. У нее был тот озабоченный взгляд, который бывает у женщины, когда она опоздает на обед или чувствует, что у нее сзади расстегнулась юбка.
Было что-то вроде одиннадцати часов. Мы сидели в нашей потерпевшей крушение каюте, молчаливые и угрюмые. Я откидывал мои мозги от съестных тем, но они шлепались обратно на то же место, прежде чем я успевал укрепить их в другой позиции. Я думал обо всех вкусных вещах, о которых когда-либо слышал. Я углубился в мои детские годы и с пристрастием и почтением вспоминал горячий бисквит, смоченный в патоке, и ветчину под соусом.
Потом я поехал вдоль годов, останавливаясь на свежих и моченых яблоках, оладьях и кленовом сиропе, на маисовой каше, на жареных по-виргииски цыплятах, на вареной кукурузе, свиных котлетах и на пирогах с бататами, и кончил брунсвик-ским рагу, которое является высшей точкой всех вкусных вещей, потому что заключает в себе все вкусные вещи.
Говорят, перед утопающим проходит панорама всей его жизни. Может быть. Но когда человек голодает, перед ним встают духи всех съеденных им в течение жизни блюд. И он изобретает новые блюда, которые создали бы карьеру повару. Если бы кто-нибудь потрудился собрать предсмертные слова людей, умерших от голода, он, вероятно, обнаружил бы в них мало чувства, по зато достаточно материала для поваренной книги, которая разошлась бы миллионным тиражом.
По всей вероятности, эти кулинарные размышления совсем усыпили мой мозг. Без всякого на то намерения я вдруг громко обратился к воображаемому официанту:
- Нарежьте потолще и прожарьте чуть-чуть, а потом залейте яйцами - шесть штук, и с гренками.
Мэйми быстро повернула голову. Глаза ее сверкали, и она улыбнулась.
- Для меня среднеподжаренный, - затараторила она, - и с картошкой и три яйца. Ах, Джефф, вог было бы замечательно, правда? И еще я взяла бы цыпленка с рисом, крем с мороженым и...
- Легче! - перебил я ее. - А где пирог с куриной печенкой, и почки сотэ на крутонах, и жареный молодой барашек, и...
- О, - перебила меня Мэйми, вся дрожа,- с мятным соусом... И салат с индейкой, и маслины, и тарталетки с клубникой, и...
- Ну, ну, давайте дальше, - говорю я. - Не забудьте жареную тыкву, и сдобные маисовые булочки, и яблочные пончики под соусом, и круглый пирог с ежевикой...
Да, в течение десяти минут мы поддерживали этот ресторанный диалог.
Мы катались взад и вперед по магистрали и по всем подъездным путям съестных тем, и Мэйми заводила, потому что она была очень образована насчет всяческой съестной номенклатуры, а блюда, которые она называла, все усиливали мое тяготение к столу. Чувствовалось, что Мэйми будет впредь на дружеской ноге с продуктами питания и что она смотрит на предосудительную способность поглощать пищу с меньшим презрением, чем прежде.
Первое, что мы увидели в городе, это была большая вывеска ресторана, и мы бегом бросились туда. Я сижу с Мэйми за столом, между нами ножи, вилки, тарелки, а на лице у нее не презрение, а улыбка - голодная и милая.
Ресторан был новый и хорошо поставленный. Я процитировал официанту так много выражений из карточки, что он оглянулся на мой фургон, недоумевая, сколько же еще человек вылезут оттуда. Так мы и сидели, а потом нам стали подавать. Это был банкет на двенадцать персон, но мы и чувствовали себя, как двенадцать персон. Я посмотрел через стол на Мэйми и улыбнулся, потому что вспомнил кое-что. Мэйми смотрела на стол, как мальчик смотрит на свои первые часы с ключиком. Потом она посмотрела мне прямо в лицо, и две крупных слезы показались у нее на глазах.
Как же хорошо, когда находится кто-то, кто скажет:
- Мсье, на улице дождь, возьмите зонтик.
или даже - как бабушка Карлсона:
- Переодень носочки, Карлсончик!
-- Уж не думаешь ли ты, что моя бабушка менее ворчливая,
чем твоя? Да будет тебе известно, что, ложась спать, она
заводит будильник и вскакивает в пять утра только для того,
чтобы всласть наворчаться, если я промочу ноги или подерусь с
Лассе Янсоном.
-- Как, ты знаешь Лассе Янсона? -- с удивлением спросил
Малыш.
-- К счастью, нет, -- ответил Карлсон.
-- Но почему же ворчит твоя бабушка? -- еще больше
изумился Малыш.
-- Потому, что она самая ворчливая в мире, -- отрезал
Карлсон. -- Пойми же наконец! Раз ты знаешь Лассе Янсона, как
же ты можешь утверждать, что твоя бабушка самая ворчливая? Нет,
куда ей до моей бабушки, которая может целый день ворчать: "Не
дерись с Лассе Янсоном, не дерись с Лассе Янсоном.. . " -- хотя
я никогда не видел этого мальчика и нет никакой надежды, что
когда-либо увижу.
Малыш погрузился в размышления. Как-то странно
получалось... Ему казалось, что, когда бабушка на него ворчит,
это очень плохо, а теперь выходит, что он должен доказывать
Карлсону, что его бабушка ворчливей, чем на самом деле.
-- Стоит мне только чуть-чуть промочить ноги, ну самую
капельку, а она уже ворчит и пристает ко мне, чтобы я переодел
носки, -- убеждал Малыш Карлсона.
Карлсон понимающе кивнул:
-- Уж не думаешь ли ты, что моя бабушка не требует, чтобы
я все время переодевал носки? Знаешь ли ты, что, как только я
подхожу к луже, моя бабушка бежит ко мне со всех ног через
деревню и ворчит и бубнит одно и то же: "Переодень носки,
Карлсончик, переодень носки..." Что, не веришь?
Малыш поежился:
-- Нет, почему же...
Карлсон пихнул Малыша, потом усадил его на стул, а сам
стал перед ним, упершись руками в бока:
-- Нет, я вижу, ты мне не веришь. Так послушай, я расскажу
тебе все по порядку. Вышел я на улицу и шлепаю себе по лужам...
Представляешь? Веселюсь вовсю. Но вдруг, откуда ни возьмись,
мчится бабушка и орет на всю деревню: "Переодень носки,
Карлсончик, переодень носки!.."
-- А ты что? -- снова спросил Малыш.
-- А я говорю: "Не буду переодевать, не буду!.." -- потому
что я самый непослушный внук в мире, -- объяснил Карлсон. -- Я
ускакал от бабушки и залез на дерево, чтобы она оставила меня в
покое.
-- А она, наверно, растерялась, -- сказал Малыш.
-- Сразу видно, что ты не знаешь моей бабушки, -- возразил
Карлсон. -- Ничуть она не растерялась а полезла за мной.
-- Как -- на дерево? -- изумился Малыш.
Карлсон кивнул.
-- Уж не думаешь ли ты, что моя бабушка не умеет лазить на
деревья? Так знай: когда можно поворчать, она хоть куда
взберется, не то что на дерево, но и гораздо выше. Так вот,
ползет она по ветке, на которой я сижу, ползет и бубнит:
"Переодень носки, Карлсончик, переодень носки..."
-- А ты что? -- снова спросил Малыш.
-- Делать было нечего, -- сказал Карлсон. -- Пришлось
переодевать, иначе она нипочем не отвязалась бы. Высоко-высоко
на дереве я кое-как примостился на тоненьком сучке и, рискуя
жизнью, переодел носки.
-- Ха-ха! Врешь ты все, -- рассмеялся Малыш. -- Откуда же
ты взял на дереве носки, чтобы переодеть?
-- А ты не дурак, -- заметил Карлсон. -- Значит, ты
утверждаешь, что у меня не было носков?
Карлсон засучил штаны и показал свои маленькие толстенькие
ножки в полосатых носках:
-- А это что такое? Может, не носки? Два, если не
ошибаюсь, носочка? А почему это я не мог сидеть на сучке и
переодевать их: носок с левой ноги надевать на правую, а с
правой -- на левую? Что, по-твоему я не мог это сделать, чтобы
угодить бабушке?
-- Мог, конечно, но ведь ноги у тебя от этого не стали
суше, -- сказал Малыш.
-- А разве я говорил, что стали? -- возмутился Карлсон. --
Разве я это говорил?
-- Но ведь тогда... -- и Малыш даже запнулся от
растерянности, -- ведь тогда выходит, что ты совсем зря
переодевал носки.
Карлсон кивнул.
-- Теперь ты понял наконец, у кого самая ворчливая в мире
бабушка? Твоя бабушка просто вынуждена ворчать: разве без этого
сладишь с таким противным внуком, как ты? А моя бабушка самая
ворчливая вмире, потому что она всегда зря на меня ворчит, --
как мне это вбить тебе в голову?