Еще про понедельники
Милейшая Лидия lidiamp подсказала мне продолжение темы.
Повесть-сказка для научных работников младшего возраста
Но что странное, что непонятнее всего,
это то, как авторы могут брать подобные
сюжеты, признаюсь, это уж совсем
непостижимо, это точно... нет, нет,
совсем не понимаю.
Н.В.Гоголь
Старуха ждала нас, сложив руки на животе и поджав губы. При виде нас она мстительно пробасила:
-- А расписочку чтобы сейчас же!.. Так, мол, и так: принял, мол, то-то и то-то от такой-то, каковая сдала вышеуказанное нижеподписавшемуся...
Роман тихонько взвыл, и мы вошли в отведенную мне комнату. Это было прохладное помещение с одним окном, завешенным ситцевой занавесочкой. Роман сказал напряженным голосом:
-- Располагайтесь и будьте как дома.
Старуха из прихожей сейчас же ревниво осведомилась:
-- А зубом они не цыкают?
Роман, не оборачиваясь, рявкнул:
-- Не цыкают! Говорят вам -- зубов нет.
-- Тогда пойдем расписочку напишем...
Я встал. Старуха некоторое время пристально на меня глядела.
-- Боюсь я, батюшка, что ты зубом цыкать станешь, -- сказала она с беспокойством.
-- Не стану я цыкать, -- сказал я утомленно. -- Я спать стану.
-- И ложись, и спи... Денежки только вот заплати и спи...
Отдел Предсказаний и Пророчеств занимал весь третий этаж. Я прошелся вдоль дверей с табличками "Группа кофейной гущи", "Группа авгуров", "Группа пифий", "Синоптическая группа", "Группа пасьянсов", "Соловецкий оракул". Обесточивать мне ничего не пришлось, поскольку отдел работал при свечах. На дверях синоптической группы уже появилась свежая надпись мелом: "Темна вода во облацех". Каждое утро Мерлин, проклиная интриги завистников, стирал эту надпись мокрой тряпкой и каждую ночь она возобновлялась. Вообще, на чем держался авторитет отдела, мне было совершенно непонятно. Время от времени сотрудники делали доклады на странные темы, вроде: "Относительно выражения глаз авгура" или "Предикторские свойства гущи из-под кофе мокко урожая 1926 года". Иногда группе пифий удавалось что-нибудь правильно предсказать, но каждый раз пифии казались такими удивленными и напуганными своим успехом, что весь эффект пропадал даром. У-Янус, человек деликатнейший, не мог, как было неоднократно отмечено, сдержать неопределенной улыбки каждый раз, когда присутствовал на заседаниях семинара пифий и авгуров.
На четвертом этаже мне наконец нашлась работа: я погасил свет в кельях отдела Вечной Молодости. Молодежи в отделе не было, и эти старики, страдающие тысячелетним склерозом, постоянно забывали гасить за собой свет. Впрочем, я подозреваю, что дело здесь было не только в склерозе. Многие из них до сих пор боялись, что их ударит током. Они все еще называли электричку чугункой.
В лаборатории сублимации между длинных столов бродила, зевая, -- руки в карманы -- унылая модель вечно молодого юнца. Его седая двухметровая борода волочилась по полу и цеплялась за ножки стульев. На всякий случай я убрал в шкаф стоявшую на табуретке бутыль с царской водкой и отправился к себе в электронный зал.
Ощущение ночной пустоты и темного покоя огромного здания исчезло бесследно. В коридоре горели яркие лампы. Кто-то сломя голову мчался по лестнице, кто-то кричал: "Валька! Напряжение упало! Сбегай в аккумуляторную!", кто-то вытряхивал на лестничной площадке шубу, и мокрый снег летел во все стороны. Навстречу мне с задумчивым лицом быстро шел изящно изогнутый Жиан Жиакомо, за ним с огромным портфелем под мышкой и с его тростью в зубах семенил гном. Мы раскланялись. От великого престидижитатора пахло хорошим вином и французскими благовониями. Остановить его я не посмел, и он прошел сквозь запертую дверь в свой кабинет. Гном просунул ему вслед портфель и трость, а сам нырнул в батарею парового отопления.
-- И какая разница?
-- Огромная, -- сказал Роман и подмигнул. -- Потому что У-Янус улетел в Москву. И в частности -- по поводу этого дивана. Понял, расхититель музейных ценностей?
-- Слушай, ты меня спасаешь, -- сказал Корнеев, и я впервые увидел, как он улыбается.
-- Дело в том, Саша, -- сказал Роман, обращаясь ко мне, -- что у нас идеальный директор. Он один в двух лицах. Есть А-Янус Полуэктович и У-Янус Полуэктович. У-Янус -- это крупный ученый международного класса. Что же касается а-Януса, то это довольно обыкновенный администратор.
-- Близнецы? -- осторожно спросил я.
-- Да нет, это один и тот же человек. Только он один в двух лицах.
-- Ясно, -- сказал я и стал надевать ботинки.
-- Ничего, Саша, скоро все узнаешь, -- сказал Роман ободряюще.
Я поднял голову.
-- То есть?
-- Нам нужен программист, -- проникновенно сказал Роман.
-- Мне очень нужен программист, -- сказал Корнеев, оживляясь.
-- Всем нужен программист, -- сказал я, возвращаясь к ботинкам. -- И прошу без гипноза и всяких там заколдованных мест.
-- Он уже догадывается, -- сказал Роман.
Первым в списке значился директор института Янус Полуэктович Невструев с карандашной пометкой "два экз.". Вторым шел лично Модест Матвеевич, третьим -- товарищ завкадрами гражданин Демин Кербер Псоевич.
А дальше шли фамилии, которых я никогда и нигде не встречал.
Модест Матвеевич взял список и оглядел его на расстоянии вытянутой руки.
-- Все верно, -- сказал он снисходительно. -- Просто вы, Привалов, не в курсе. Лица, поименованные с номера четвертый по номер двадцать пятый и последний включительно, занесены в списки лиц, допущенных к ночным работам, посмертно. В порядке признания их заслуг в прошлом. Теперь вам доступно?
Тут дверь приемной отворилась, и в коридор вышел Янус Полуэктович.
-- Так, -- произнес он, увидев нас.
Я почтительно поклонился. По лицу Януса Полуэктовича было видно, что он забыл, как меня зовут.
-- Прошу, -- сказал он, подавая мне ключи. -- Вы ведь дежурный, если я не ошибаюсь... Кстати... -- Он поколебался. -- Я с вами не беседовал вчера?
-- Да, -- сказал я. -- Вы заходили в электронный зал.
Он покивал.
-- Да-да, действительно... Мы говорили о практикантах...
-- Нет, -- возразил я почтительно, -- не совсем так. Это насчет нашего письма в Центракадемснаб. Про электронную приставку.
-- Ах, вот как, -- сказал он. -- Ну, хорошо, желаю вам спокойного дежурства...Виктор Павлович, можно вас на минутку?
Витькин дубль стоял, упершись ладонями в лабораторный стол, и остановившимся взглядом следил за работой небольшого гомеостата Эшби. При этом он мурлыкал песенку на популярный некогда мотив:
Мы не Декарты, не Ньютоны мы,
Для нас наука -- темный лес
Чудес.
А мы нормальные астрономы -- да!
Хватаем звездочки с небес...
Витькин дубль перестал рассматривать гомеостат, сел на диван рядом с ванной и, уставясь тем же окаменелым взглядом на дохлую рыбу, пропел следующий куплет:
В целях природы обуздания,
В целях рассеять неученья
Тьму
Берем картину мирозданья -- да!
И тупо смотрим, что к чему...
И вот тут, наконец, заговорил Янус Полуэктович. Голос у него был мощный, ровный, как у джек-лондоновских капитанов.
-- Эксперимент, согласно просьбе Амвросия Амбруазовича, будет произведен сегодня в десять ноль-ноль. Ввиду того, что эксперимент будет сопровождаться значительными разрушениями, которые едва не повлекут за собой человеческие жертвы, местом эксперимента назначаю дальний сектор полигона в пятнадцати километрах от городской черты. Пользуюсь случаем заранее поблагодарить Романа Петровича за его находчивость и мужество.
Когда Бог создавал время, говорят
ирландцы, он создал его достаточно.
Г. Белль
Восемьдесят три процента всех дней в году начинаются одинаково: звенит будильник. Этот звон вливается в последние сны то судорожным стрекотанием итогового перфоратора, то гневными раскатами баса Федора Симеоновича, то скрежетом когтей василиска, играющего в термостате.
Все вскочили. Было так, точно я на кубковом матче забил решающий гол. Они бросались на меня, они слюнявили мне щеки, они били меня по спине и по шее, они повалили меня на диван и повалились сами. "Умница!" -- вопил Эдик. "Голова!" -- ревел Роман. "А я-то думал, что ты у нас дурак!" -- приговаривал грубый Корнеев. Затем они успокоились, и дальше все пошло как по маслу.
Это была одна из моих любимых книжек мнс-ного периода. Еще раз огромное спасибо Лидии за напоминание.
А также продолжение - «Сказка о тройке»:
История непримиримой борьбы за повышение трудовой дисциплины, против бюрократизма, за высокий моральный уровень, против обезлички, за здоровую критику и здоровую самокритику,
за личную ответственность каждого, за образцовое содержание отчетности и против недооценки собственных сил
Мы сидели на травке в пыльном скверике под окнами заводского управления и переваривали обед - каждый по-своему. Федя читал "Китежградские новости", медленно ведя по строчкам черным неразгибающимся пальцем; мрачный Витька Корнеев лелеял обуревавшие его черные замыслы; Эдик Амперян спрашивал, Роман Ойра-Ойра отвечал, а я, не теряя драгоценного времени, загорал себе подмышки. Комаров и слепней поблизости не было, они тоже, вероятно, переваривали обед.
Внизу под обрывом величественно несла в своих хрустальных струях ядовито-оранжевые сточные воды прохладная Китежа. На другом берегу сладко томились под солнцем заливные луга. По ровной желтой насыпи, выбрасывая белые дымки, полз игрушечный поезд. На горизонте в парном мареве синела зубчатая кромка далекого леса. Над серыми башнями Старой крепости, сверкая солнечными зайчиками, совершало эволюции небольшое летающее блюдце.
- Шалунишки! - вскричал вдруг Панург. - Учетчики-бухгалтеры! А между прочим, матриархат имеет свои преимущества! В Центральном московском бассейне некий гражданин повадился подныривать под купальщиц и хватать их за ноги. И вот одна из купальщиц, изловчившись, саданула его, нахального, ногой по голове. - Панург захохотал во все горло. - Она попала ему по челюсти, а сама вышла и отправилась одеваться. Проходит время, а нахального гражданина нет и нет. Вытащили его... - Панург снова захохотал. - Вытащили они его... - Панург еле говорил от смеха. - Вытащили, понимаете, они его, а он уже холодный! И челюсть сломана...
Он вдруг замолчал и рысью кинулся на свое место. И вовремя. В приемной послышались шаги, голоса, кашель, дверь распахнулась, движимая властной рукой, и в комнате появилась Тройка в полном составе - все четверо - плюс научный консультант профессор Выбегалло. Лавр Федотович Вунюков, ни на кого ни глядя, проследовал на председательское место, сел, водрузил перед собой огромный портфель, с лязгом распахнул его и принялся выкладывать на зеленое сукно предметы, необходимые для успешного председательствования: номенклатурный бювар крокодиловой кожи, набор шариковых авторучек в сафьяновом чехле, коробку "Герцеговины Флор", зажигалку в виде триумфальной арки и призматический театральный бинокль.
И «СКАЗКА О ТРОЙКЕ - 2»:
- Добро пожаловать в Тьмускорпионь, и разрешите представиться. Федор, снежный человек.
Мы молча поклонились.
- Вы ведь снизу? - продолжал он. - Слава богу. Я жду вас уже больше года - с тех пор, как меня рационализировали. Давайте присядем. До вечернего заседания Тройки остается около часа. Мне бы очень хотелось, с вашего позволения, чтобы вы явились на это заседание хоть как-то подготовленными. Конечно, знаю я немного, но позвольте мне рассказать вам все, что я знаю...
А вот про "Им бы понедельники взять и отменить...":
И еще из «Тройки-2»:
СТАРИКАШКА ЭДЕЛЬВЕЙС
Лавр Федотович Вунюков, в полном соответствии с описанием, белый, холеный, могучий, ни на кого не глядя, проследовал на председательское место, сел, водрузил перед собою огромный портфель, с лязгом распахнул его и принялся выкладывать на зеленое сукно предметы, необходимые для успешного председательствования: номенклатурный бювар крокодиловой кожи, набор авторучек в сафьяновом чехле, коробку «Герцеговины Флор», зажигалку в виде Триумфальной арки и призматический театральный бинокль.
Внимательно разглядывавший его Лавр Федотович отложил бинокль и медленно наклонил голову. Старичок засуетился. Он снял с футляра крышку, под которой оказалась громоздкая старинная пишущая машинка, извлек из кармана моток провода, воткнул один конец куда-то в недра машинки, затем огляделся в поисках штепселя и, обнаружив, размотал провод и воткнул вилку.
- Вот, изволите видеть, так называемая эвристическая машина, - сказал старичок. - Точный электронно-механический прибор для отвечания на любые вопросы, а именно - на научные и хозяйственные. Как она у меня работает? Не имея достаточно средств и будучи отфутболиваем различными бюрократами, она у меня не полностью пока еще автоматизирована. Вопросы задаются устным образом, и я их печатаю и ввожу к ей внутрь, довожу, так сказать, до ейного сведения. Отвечание ейное, опять же через неполную автоматизацию, печатаю снова я. В некотором роде посредник, хе-хе! Так что, ежели угодно, прошу.
Он встал за машинку и шикарным жестом перекинул тумблер. В недрах машинки загорелась неоновая лампочка.
- Прошу вас, - повторил старичок.
- А что это у вас там за лампа? - с любопытством спросил Фарфуркис.
Старичок тут же ударил по клавишам, потом быстро вырвал из машинки листок бумаги и рысцой поднес его Фарфуркису. Фарфуркис прочитал вслух:
- «Вопрос: что у нея... гм... у нея внутре за лпч...» Лэпэчэ... Кэпэдэ, наверное? Что это за лэпэчэ?
- Лампочка, значит, - сказал старичок, хихикая и потирая руки. - Кодируем помаленьку.
Повесть-сказка для научных работников младшего возраста
Но что странное, что непонятнее всего,
это то, как авторы могут брать подобные
сюжеты, признаюсь, это уж совсем
непостижимо, это точно... нет, нет,
совсем не понимаю.
Н.В.Гоголь
Старуха ждала нас, сложив руки на животе и поджав губы. При виде нас она мстительно пробасила:
-- А расписочку чтобы сейчас же!.. Так, мол, и так: принял, мол, то-то и то-то от такой-то, каковая сдала вышеуказанное нижеподписавшемуся...
Роман тихонько взвыл, и мы вошли в отведенную мне комнату. Это было прохладное помещение с одним окном, завешенным ситцевой занавесочкой. Роман сказал напряженным голосом:
-- Располагайтесь и будьте как дома.
Старуха из прихожей сейчас же ревниво осведомилась:
-- А зубом они не цыкают?
Роман, не оборачиваясь, рявкнул:
-- Не цыкают! Говорят вам -- зубов нет.
-- Тогда пойдем расписочку напишем...
Я встал. Старуха некоторое время пристально на меня глядела.
-- Боюсь я, батюшка, что ты зубом цыкать станешь, -- сказала она с беспокойством.
-- Не стану я цыкать, -- сказал я утомленно. -- Я спать стану.
-- И ложись, и спи... Денежки только вот заплати и спи...
Отдел Предсказаний и Пророчеств занимал весь третий этаж. Я прошелся вдоль дверей с табличками "Группа кофейной гущи", "Группа авгуров", "Группа пифий", "Синоптическая группа", "Группа пасьянсов", "Соловецкий оракул". Обесточивать мне ничего не пришлось, поскольку отдел работал при свечах. На дверях синоптической группы уже появилась свежая надпись мелом: "Темна вода во облацех". Каждое утро Мерлин, проклиная интриги завистников, стирал эту надпись мокрой тряпкой и каждую ночь она возобновлялась. Вообще, на чем держался авторитет отдела, мне было совершенно непонятно. Время от времени сотрудники делали доклады на странные темы, вроде: "Относительно выражения глаз авгура" или "Предикторские свойства гущи из-под кофе мокко урожая 1926 года". Иногда группе пифий удавалось что-нибудь правильно предсказать, но каждый раз пифии казались такими удивленными и напуганными своим успехом, что весь эффект пропадал даром. У-Янус, человек деликатнейший, не мог, как было неоднократно отмечено, сдержать неопределенной улыбки каждый раз, когда присутствовал на заседаниях семинара пифий и авгуров.
На четвертом этаже мне наконец нашлась работа: я погасил свет в кельях отдела Вечной Молодости. Молодежи в отделе не было, и эти старики, страдающие тысячелетним склерозом, постоянно забывали гасить за собой свет. Впрочем, я подозреваю, что дело здесь было не только в склерозе. Многие из них до сих пор боялись, что их ударит током. Они все еще называли электричку чугункой.
В лаборатории сублимации между длинных столов бродила, зевая, -- руки в карманы -- унылая модель вечно молодого юнца. Его седая двухметровая борода волочилась по полу и цеплялась за ножки стульев. На всякий случай я убрал в шкаф стоявшую на табуретке бутыль с царской водкой и отправился к себе в электронный зал.
Ощущение ночной пустоты и темного покоя огромного здания исчезло бесследно. В коридоре горели яркие лампы. Кто-то сломя голову мчался по лестнице, кто-то кричал: "Валька! Напряжение упало! Сбегай в аккумуляторную!", кто-то вытряхивал на лестничной площадке шубу, и мокрый снег летел во все стороны. Навстречу мне с задумчивым лицом быстро шел изящно изогнутый Жиан Жиакомо, за ним с огромным портфелем под мышкой и с его тростью в зубах семенил гном. Мы раскланялись. От великого престидижитатора пахло хорошим вином и французскими благовониями. Остановить его я не посмел, и он прошел сквозь запертую дверь в свой кабинет. Гном просунул ему вслед портфель и трость, а сам нырнул в батарею парового отопления.
-- И какая разница?
-- Огромная, -- сказал Роман и подмигнул. -- Потому что У-Янус улетел в Москву. И в частности -- по поводу этого дивана. Понял, расхититель музейных ценностей?
-- Слушай, ты меня спасаешь, -- сказал Корнеев, и я впервые увидел, как он улыбается.
-- Дело в том, Саша, -- сказал Роман, обращаясь ко мне, -- что у нас идеальный директор. Он один в двух лицах. Есть А-Янус Полуэктович и У-Янус Полуэктович. У-Янус -- это крупный ученый международного класса. Что же касается а-Януса, то это довольно обыкновенный администратор.
-- Близнецы? -- осторожно спросил я.
-- Да нет, это один и тот же человек. Только он один в двух лицах.
-- Ясно, -- сказал я и стал надевать ботинки.
-- Ничего, Саша, скоро все узнаешь, -- сказал Роман ободряюще.
Я поднял голову.
-- То есть?
-- Нам нужен программист, -- проникновенно сказал Роман.
-- Мне очень нужен программист, -- сказал Корнеев, оживляясь.
-- Всем нужен программист, -- сказал я, возвращаясь к ботинкам. -- И прошу без гипноза и всяких там заколдованных мест.
-- Он уже догадывается, -- сказал Роман.
Первым в списке значился директор института Янус Полуэктович Невструев с карандашной пометкой "два экз.". Вторым шел лично Модест Матвеевич, третьим -- товарищ завкадрами гражданин Демин Кербер Псоевич.
А дальше шли фамилии, которых я никогда и нигде не встречал.
Модест Матвеевич взял список и оглядел его на расстоянии вытянутой руки.
-- Все верно, -- сказал он снисходительно. -- Просто вы, Привалов, не в курсе. Лица, поименованные с номера четвертый по номер двадцать пятый и последний включительно, занесены в списки лиц, допущенных к ночным работам, посмертно. В порядке признания их заслуг в прошлом. Теперь вам доступно?
Тут дверь приемной отворилась, и в коридор вышел Янус Полуэктович.
-- Так, -- произнес он, увидев нас.
Я почтительно поклонился. По лицу Януса Полуэктовича было видно, что он забыл, как меня зовут.
-- Прошу, -- сказал он, подавая мне ключи. -- Вы ведь дежурный, если я не ошибаюсь... Кстати... -- Он поколебался. -- Я с вами не беседовал вчера?
-- Да, -- сказал я. -- Вы заходили в электронный зал.
Он покивал.
-- Да-да, действительно... Мы говорили о практикантах...
-- Нет, -- возразил я почтительно, -- не совсем так. Это насчет нашего письма в Центракадемснаб. Про электронную приставку.
-- Ах, вот как, -- сказал он. -- Ну, хорошо, желаю вам спокойного дежурства...Виктор Павлович, можно вас на минутку?
Витькин дубль стоял, упершись ладонями в лабораторный стол, и остановившимся взглядом следил за работой небольшого гомеостата Эшби. При этом он мурлыкал песенку на популярный некогда мотив:
Мы не Декарты, не Ньютоны мы,
Для нас наука -- темный лес
Чудес.
А мы нормальные астрономы -- да!
Хватаем звездочки с небес...
Витькин дубль перестал рассматривать гомеостат, сел на диван рядом с ванной и, уставясь тем же окаменелым взглядом на дохлую рыбу, пропел следующий куплет:
В целях природы обуздания,
В целях рассеять неученья
Тьму
Берем картину мирозданья -- да!
И тупо смотрим, что к чему...
И вот тут, наконец, заговорил Янус Полуэктович. Голос у него был мощный, ровный, как у джек-лондоновских капитанов.
-- Эксперимент, согласно просьбе Амвросия Амбруазовича, будет произведен сегодня в десять ноль-ноль. Ввиду того, что эксперимент будет сопровождаться значительными разрушениями, которые едва не повлекут за собой человеческие жертвы, местом эксперимента назначаю дальний сектор полигона в пятнадцати километрах от городской черты. Пользуюсь случаем заранее поблагодарить Романа Петровича за его находчивость и мужество.
Когда Бог создавал время, говорят
ирландцы, он создал его достаточно.
Г. Белль
Восемьдесят три процента всех дней в году начинаются одинаково: звенит будильник. Этот звон вливается в последние сны то судорожным стрекотанием итогового перфоратора, то гневными раскатами баса Федора Симеоновича, то скрежетом когтей василиска, играющего в термостате.
Все вскочили. Было так, точно я на кубковом матче забил решающий гол. Они бросались на меня, они слюнявили мне щеки, они били меня по спине и по шее, они повалили меня на диван и повалились сами. "Умница!" -- вопил Эдик. "Голова!" -- ревел Роман. "А я-то думал, что ты у нас дурак!" -- приговаривал грубый Корнеев. Затем они успокоились, и дальше все пошло как по маслу.
Это была одна из моих любимых книжек мнс-ного периода. Еще раз огромное спасибо Лидии за напоминание.
А также продолжение - «Сказка о тройке»:
История непримиримой борьбы за повышение трудовой дисциплины, против бюрократизма, за высокий моральный уровень, против обезлички, за здоровую критику и здоровую самокритику,
за личную ответственность каждого, за образцовое содержание отчетности и против недооценки собственных сил
Мы сидели на травке в пыльном скверике под окнами заводского управления и переваривали обед - каждый по-своему. Федя читал "Китежградские новости", медленно ведя по строчкам черным неразгибающимся пальцем; мрачный Витька Корнеев лелеял обуревавшие его черные замыслы; Эдик Амперян спрашивал, Роман Ойра-Ойра отвечал, а я, не теряя драгоценного времени, загорал себе подмышки. Комаров и слепней поблизости не было, они тоже, вероятно, переваривали обед.
Внизу под обрывом величественно несла в своих хрустальных струях ядовито-оранжевые сточные воды прохладная Китежа. На другом берегу сладко томились под солнцем заливные луга. По ровной желтой насыпи, выбрасывая белые дымки, полз игрушечный поезд. На горизонте в парном мареве синела зубчатая кромка далекого леса. Над серыми башнями Старой крепости, сверкая солнечными зайчиками, совершало эволюции небольшое летающее блюдце.
- Шалунишки! - вскричал вдруг Панург. - Учетчики-бухгалтеры! А между прочим, матриархат имеет свои преимущества! В Центральном московском бассейне некий гражданин повадился подныривать под купальщиц и хватать их за ноги. И вот одна из купальщиц, изловчившись, саданула его, нахального, ногой по голове. - Панург захохотал во все горло. - Она попала ему по челюсти, а сама вышла и отправилась одеваться. Проходит время, а нахального гражданина нет и нет. Вытащили его... - Панург снова захохотал. - Вытащили они его... - Панург еле говорил от смеха. - Вытащили, понимаете, они его, а он уже холодный! И челюсть сломана...
Он вдруг замолчал и рысью кинулся на свое место. И вовремя. В приемной послышались шаги, голоса, кашель, дверь распахнулась, движимая властной рукой, и в комнате появилась Тройка в полном составе - все четверо - плюс научный консультант профессор Выбегалло. Лавр Федотович Вунюков, ни на кого ни глядя, проследовал на председательское место, сел, водрузил перед собой огромный портфель, с лязгом распахнул его и принялся выкладывать на зеленое сукно предметы, необходимые для успешного председательствования: номенклатурный бювар крокодиловой кожи, набор шариковых авторучек в сафьяновом чехле, коробку "Герцеговины Флор", зажигалку в виде триумфальной арки и призматический театральный бинокль.
И «СКАЗКА О ТРОЙКЕ - 2»:
- Добро пожаловать в Тьмускорпионь, и разрешите представиться. Федор, снежный человек.
Мы молча поклонились.
- Вы ведь снизу? - продолжал он. - Слава богу. Я жду вас уже больше года - с тех пор, как меня рационализировали. Давайте присядем. До вечернего заседания Тройки остается около часа. Мне бы очень хотелось, с вашего позволения, чтобы вы явились на это заседание хоть как-то подготовленными. Конечно, знаю я немного, но позвольте мне рассказать вам все, что я знаю...
А вот про "Им бы понедельники взять и отменить...":
Click to viewИ еще из «Тройки-2»:
СТАРИКАШКА ЭДЕЛЬВЕЙС
Лавр Федотович Вунюков, в полном соответствии с описанием, белый, холеный, могучий, ни на кого не глядя, проследовал на председательское место, сел, водрузил перед собою огромный портфель, с лязгом распахнул его и принялся выкладывать на зеленое сукно предметы, необходимые для успешного председательствования: номенклатурный бювар крокодиловой кожи, набор авторучек в сафьяновом чехле, коробку «Герцеговины Флор», зажигалку в виде Триумфальной арки и призматический театральный бинокль.
Внимательно разглядывавший его Лавр Федотович отложил бинокль и медленно наклонил голову. Старичок засуетился. Он снял с футляра крышку, под которой оказалась громоздкая старинная пишущая машинка, извлек из кармана моток провода, воткнул один конец куда-то в недра машинки, затем огляделся в поисках штепселя и, обнаружив, размотал провод и воткнул вилку.
- Вот, изволите видеть, так называемая эвристическая машина, - сказал старичок. - Точный электронно-механический прибор для отвечания на любые вопросы, а именно - на научные и хозяйственные. Как она у меня работает? Не имея достаточно средств и будучи отфутболиваем различными бюрократами, она у меня не полностью пока еще автоматизирована. Вопросы задаются устным образом, и я их печатаю и ввожу к ей внутрь, довожу, так сказать, до ейного сведения. Отвечание ейное, опять же через неполную автоматизацию, печатаю снова я. В некотором роде посредник, хе-хе! Так что, ежели угодно, прошу.
Он встал за машинку и шикарным жестом перекинул тумблер. В недрах машинки загорелась неоновая лампочка.
- Прошу вас, - повторил старичок.
- А что это у вас там за лампа? - с любопытством спросил Фарфуркис.
Старичок тут же ударил по клавишам, потом быстро вырвал из машинки листок бумаги и рысцой поднес его Фарфуркису. Фарфуркис прочитал вслух:
- «Вопрос: что у нея... гм... у нея внутре за лпч...» Лэпэчэ... Кэпэдэ, наверное? Что это за лэпэчэ?
- Лампочка, значит, - сказал старичок, хихикая и потирая руки. - Кодируем помаленьку.