Маленькие истории. Студенческие.
Завкафедрой госпитальной терапии любил подшутить над студентами. Подзывает он как-то доктора Милько с пятого курса и спрашивает:
- Доктор, вы собрали анамнез у больного Цодикова?
- Конечно, профессор, - ответил Миля, впервые об этом больном только что услышавший.
- Ну и какие же он перенес заболевания?
Миля поднял глаза в потолок и стал загибать пальцы
- Значит так. Герпес, грипп, ОРЗ, трахеит, гастрит, ангина, конъюнктивит, насморк, радикулит, вросший ноготь, - пальцы закончились.
- А еще?
Он назвал еще десять болезней.
- А еще?
- Гоноррея, - проговорил Миля с раздражением.
- А еще?
Миле это надоело. Он вздохнул и признался:
- Еще болезнь Дауна. В детстве.
- Ну и как? - оживился завкафедрой.
- Вылечили. Анальгином.
- ВОН ОТСЮДА!!!! - завизжал профессор.
В кабинете ультразвуковых исследований 40 больницы проводили исследование функции сердца с мезатоновой нагрузкой. Сложился свой жаргон: если врач просил медсестру набрать 2 или 4 мезатона, это означало 0,2 или 0,4 мл. С утра на исследования часто приходили студенты. И вот однажды сестра заболела и вместо нее пришла новая, из другого отделения. Про специфические порядки в УЗИ-кабинете она не знала.
- Анечка, - сказал УЗИст, - набери-ка парочку мезатона.
Аня честно набрала два кубика, разбавила их до 20 и подала шприц врачу.
- Ну-с, молодой человек, - радостно проговорил врач, струйно вводя мезатон 59-летнему крепкому мужику, - сейчас начнем...
Студенты обступили кушетку и тут:
- ААААААААА!!! - сиреной завыл больной, выпучивая глаза и сжимая кулаки.
Давление у него подпрыгнуло до 300 на 180. Но все обошлось. Тест показал, что сердце было здоровое.
Ассистент Николай Владимирович привёл студентов в кабинет УЗИ. Они зашли и встали полумесяцем перед аппаратом, как Ганнибал перед римлянами.
- Заходите, - пригласил доктор бабушку, дожидавшуюся своей очереди.
Та вошла, осмотрелась, беззвучно пошамкала своими челюстями.
- Раздевайтесь, - сказал ей УЗИст.
- А зубы вытаскывать? - дребезжащим голосом спросила старушка.
Тут доктор начал хохотать. Он согнулся впополам, потом встал на пол на колени, потом поднялся и опять опустился на пол. Он не мог успокоиться минуты три. Потом взял себя в руки и замахал рукой испуганной бабушке:
- Нне надо...
Он посмотрел её почки, селезёнку и печень, выпроводил старушку и сказал нашему Николаю Владимировичу:
- Никогда и никто меня про зубы ещё не спрашивал. Никогда и никто.
И снова захохотал.
В группе Сидорова учились доктор Фаина, которую все называли просто Фаней, и палестинский доктор Валид. Друг друга они терпеть не могли. Валид так и говорил:
- Я Ваина ненавижжу.
Он так произносил ее имя, что не знакомые с ним люди могли подумать, будто бы он ненавидит войну.
Фаня действовала более изощренно. Если она заходила в аудиторию и там уже сидел Валид, она обворожительно улыбалась, обводила взглядом остальных и заговорщицким тоном сообщала:
- Здесь та-ак воня-ает!
Арабов среди иностранных студентов было большинство. Никто из них не умел произносить звук «П», такова специфика арабской речи. Наши африканцы издевались над ними, предлагая:
- Бойдем боскорее, бобьём чаю, бока бребодаватели отбустили на берерыв.
У доцента Александра Семёновича с кафедры неорганической химии был дефект речи. Свистящие и шипящие он произносил, как "Хь". Вернее, это был не "хь", а вообще непередаваемый звук. Надо улыбнуться, сомкнуть конец первой трети языка с бугорками на нёбе, которые фониатры называют альвеолами, и попытаться, выпуская воздух через боковые части языка, воспроизвести звук паровоза, выдающего струю пара. Это и будет Александрсемёновичевское "Хь".
Когда на лабах кто-то начинал перетитровывать, он подбегал к нему, тряс перед его лицом руками и возмущенно спрашивал:
- Ну хьто ты доихь бюретку, хьто ты ее доихь!
Все студенты его обожали. Он всем помогал, никого не валил на зачетах и экзаменах, и вообще был человеком очень и очень достойным, справедливым и добрым.
Сидоров работал в гематологической лаборатории и озвучил фразу о бюретке профессору. С интонациями и обертонами. У него это хорошо получалось. Через день профессор признался Сидорову:
- Я зашёл в лифт, вспомнил про "хьто ты доихь" и стал хохотать. И корчился в хохоте, и не смог нажать на свой этаж. Так меня в лифте и вызвали на этаж выше, беспомощного и хохочащего. Я уж потом по лестнице спустился.
Как-то доцент Александр Семенович тащил огромную бутыль с бидистиллятом по кафедральному коридору. На лавке, мимо которой он проходил, сидел друг Сидорова, первокурсник, доктор Семашко. Правнук того самого. По всей вероятности с хорошего перепоя. Посмотрел он на доцента и задумчиво протянул:
- Вот идет Александр Семёнович. А ведь он не еврей...
Александр Семёнович остановился, вытер пот со лба и говорит:
- Хьпахибо, Хемахько.
Тут Семашко протрезвел:
- Не за что, Александр Семенович, - попробовал улыбнуться он, - вам помочь?
Ассистент кафедры анатомии Александр Петрович питал известную слабость к мужскому полу. Ходил он на негнущихся ногах, морщил лоб и делал губы бантиком. Когда разговаривал - характерно шепелявил, так что обмануться было невозможно. Студенты его прозвали Александрой Петровной. Однажды Семашко сидел в аудитории лицом к трупу и спиной к входной двери и орал что было дури:
- Петровна голубой! Петровна голубой!
В это время заходит сам Александр Петрович и ласково со спины спрашивает у него:
- Ну кто голубой-то?
Семашко испуганно обернулся:
- Не, Александр Петрович, вы не голубой...
Ассистент Александр Петрович любил Семашко. Всем на семинарах ставил двойки, а Семашко - трояк, хотя он знал меньше всех.