Тухманов
Когда Сидоров учился в третьем классе, его маме с сестрой повезло: в ГУМе выбросили альбом Тухманова "По волне моей памяти". Была большая очередь, но им хватило, и вечером Сидоров слушал совершенно невозможные тухмановские композиции, пытаясь понять, о чём там всё-таки поётся. Музыка потрясающая, но слова Сидоров не понимал. Наиболее загадочной была вещь под названием "Сентиментальная прогулка".
Сидоров слышал так. Сначала прямо по тексту:
Струил закат последний свой багрянец,
Ещё белел кувшинок грустный глянец,
Качавшихся меж лезвий тростника,
Под колыбельный лепет ветерка.
Я шел, печаль свою сопровождая,
Сидоров не вполне понимал, о чём это рассказывает вкрадчивым голосом певец, но по крайней мере, пока что все слова слышал правильно. Но вот дальше пошло всё совершенно непонятно:
Над озером, средь их плакучих, Тая
У Сидорова была тётя Тая. И он, естественно, подумал, что средь каких-то там их, шёл кто-то и рассказывал об этом Тае. Наверное, это дядя Гена, муж тёти Таи.
Вставал туман, как признак самого отчаянья
Туман - признак самого отчаянья. Сидоров не понимал, что это. Либо "самое отчаянье", либо "само отчаянье", разница была существенна, а его словарный запас был слишком мал, и он гадал, что же именно хотел сказать вкрадчивый певец.
И жалобы его казались диких уток пели свистом,
Друг друга звавших над травой расистом
Тут была некоторая литературная нестыковка (жалобы, казались диких уток пели свистом), но Сидоров списал это на поэтику, которую пока что ещё не понимал. А вот что две дикие утки друг друга обзывали над травой расистами, это Сидоров вполне мог себе представить. Про расистов он каждый день слышал в программе Время, а по пятницам - в Международной Панораме. Сидят две такие утки и говорят друг другу:
- Эй, расист!
- Нет, это ты расист!
- От расиста и слышу!
Так, между их я шел, свою печаль сопровождая
Вот и понятно, между кого "их". Между уток, обзывавшихся друг на друга расистами.
Сумрака буоль последний затуманила багрянец
Заката и укрыла бледный глянец
Что такое буоль (а Сидоров явственно это слышал), он не знал (мог только предположить, что это один из компонентов бульона), и вообще ничего из этого двустишия не понял.
Кувшинок в обрамленье тростника,
Качавшихся под лепет ветерка
Тут, наоборот, всё было ясно. Сидоров слушал дальше.
Ма жее ту сооль, оминон ма глее
О-лондеса фамиласоле, фамиласоле
оминон ма гле-е
Это Сидоров постарался выучить наизусть, потому что понимал, что тут поётся на иностранном языке, и при случае, если спеть это в школе, можно широко блеснуть эрудицией. Сидоров до сих пор помнит эти слова.
Ну а потом снова
Я шел, печаль свою сопровождая.
Над озером, средь их плакучих тая,
Вставал туман
Кандидатов на их плакучих (если это не дикие утки-расисты) было у Сидорова много. В основном это были старухи. Голосящие на кладбищах (Сидоров до жути боялся похорон), старухи на свадьбах, или просто старухи на лавочке, заговорившиеся за жизнь и вдруг разрыдавшиеся, такое часто бывало. Сильно задумываться над смыслом песни Сидоров не хотел, потому что понимал, что всё равно ничего не поймёт, а музыка и сама песня были просто замечательные. Так что он слушал и получал удовольствие, надеясь, что когда-нибудь впоследствии поймёт всё, о чём там поётся.
Click to viewСидоров слышал так. Сначала прямо по тексту:
Струил закат последний свой багрянец,
Ещё белел кувшинок грустный глянец,
Качавшихся меж лезвий тростника,
Под колыбельный лепет ветерка.
Я шел, печаль свою сопровождая,
Сидоров не вполне понимал, о чём это рассказывает вкрадчивым голосом певец, но по крайней мере, пока что все слова слышал правильно. Но вот дальше пошло всё совершенно непонятно:
Над озером, средь их плакучих, Тая
У Сидорова была тётя Тая. И он, естественно, подумал, что средь каких-то там их, шёл кто-то и рассказывал об этом Тае. Наверное, это дядя Гена, муж тёти Таи.
Вставал туман, как признак самого отчаянья
Туман - признак самого отчаянья. Сидоров не понимал, что это. Либо "самое отчаянье", либо "само отчаянье", разница была существенна, а его словарный запас был слишком мал, и он гадал, что же именно хотел сказать вкрадчивый певец.
И жалобы его казались диких уток пели свистом,
Друг друга звавших над травой расистом
Тут была некоторая литературная нестыковка (жалобы, казались диких уток пели свистом), но Сидоров списал это на поэтику, которую пока что ещё не понимал. А вот что две дикие утки друг друга обзывали над травой расистами, это Сидоров вполне мог себе представить. Про расистов он каждый день слышал в программе Время, а по пятницам - в Международной Панораме. Сидят две такие утки и говорят друг другу:
- Эй, расист!
- Нет, это ты расист!
- От расиста и слышу!
Так, между их я шел, свою печаль сопровождая
Вот и понятно, между кого "их". Между уток, обзывавшихся друг на друга расистами.
Сумрака буоль последний затуманила багрянец
Заката и укрыла бледный глянец
Что такое буоль (а Сидоров явственно это слышал), он не знал (мог только предположить, что это один из компонентов бульона), и вообще ничего из этого двустишия не понял.
Кувшинок в обрамленье тростника,
Качавшихся под лепет ветерка
Тут, наоборот, всё было ясно. Сидоров слушал дальше.
Ма жее ту сооль, оминон ма глее
О-лондеса фамиласоле, фамиласоле
оминон ма гле-е
Это Сидоров постарался выучить наизусть, потому что понимал, что тут поётся на иностранном языке, и при случае, если спеть это в школе, можно широко блеснуть эрудицией. Сидоров до сих пор помнит эти слова.
Ну а потом снова
Я шел, печаль свою сопровождая.
Над озером, средь их плакучих тая,
Вставал туман
Кандидатов на их плакучих (если это не дикие утки-расисты) было у Сидорова много. В основном это были старухи. Голосящие на кладбищах (Сидоров до жути боялся похорон), старухи на свадьбах, или просто старухи на лавочке, заговорившиеся за жизнь и вдруг разрыдавшиеся, такое часто бывало. Сильно задумываться над смыслом песни Сидоров не хотел, потому что понимал, что всё равно ничего не поймёт, а музыка и сама песня были просто замечательные. Так что он слушал и получал удовольствие, надеясь, что когда-нибудь впоследствии поймёт всё, о чём там поётся.