Опричнина
Оригинал взят у emiliozk в
Алексей Широпаев.
Опричнина как прообраз большевизма
«Стан святых и город возлюбленный».
Прообраз большевизма
Фигура Ивана Грозного настолько определяющая
для российской истории, для судеб русского народа,
что к ней волей-неволей обращаешься постоянно, по поводу и без.
Сейчас мне хотелось бы вкратце поговорить вот о чем.
В статье «Россия: от Ивана Грозного до майора Евсюкова»
я уже пытался разобраться в природе системы,
насажденной царем Иваном и, конечно, в феномене опричнины.
Я писал, что опричнина,
возникновение которой иные историки почему-то растолковать не могут,
имеет вполне рациональное объяснение.
Она стала инструментом искоренения
остатков домонгольской вечевой старины,
столь ненавистной московским правителям,
чей тип власти сформировался
под влиянием вассальных отношений с Ордой.
При помощи опричнины Иван Грозный
окончательно закреплял тип социальных отношений,
сложившийся в «низовских» землях в эпоху татарщины.
То есть он, говоря словами В. Новодворской,
делал «ордынскую традицию традицией внутренней»,
«национальной особенностью».
Всё так, но я хотел бы затронуть еще один важный аспект.
Этот процесс должен был получить со стороны царя
приемлемое идеологическое обоснование.
Ну не мог же Грозный объяснить самому себе и «народу православному»,
что всего лишь окончательно утверждает в Москве ханскую ставку!
И тогда Грозный вложил в свой азиатский деспотизм
смыслы православной эсхатологии и мессианства.
Московия по его замыслу должна была стать
истинно-христианской твердыней, окруженной миром апостасии
- «царство-монастырь во главе с царем-игуменом»,
прообраз «стана святых и города возлюбленных»,
упоминаемого в Откровении Иоанна.
Моделью этого «царства-монастыря»
стала опричная Александровская слобода.
Неслучайно опричники имели имидж воинов-монахов,
а Грозный прямо называл себя игуменом.
Напомним, что 15-16 вв. были временем
особо напряженных апокалиптических ожиданий.
Грозный же был весьма религиозен
и подобные настроения не могли не затронуть его.
Исследователи утверждают,
что опричные казни с их особо изуверским характером
в понимании Грозного являлись прообразом Страшного суда,
как бы его «иконой»
- тем более что себя царь
в соответствии с восточно-христианской традицией
рассматривал как «икону» самого Христа.
«Противляяйся власти Богу противится»,
- писал он в одном из посланий Курбскому.
Анализируя характер и технологию опричных казней,
историки А. Каравашкин и А. Юрганов утверждают:
«При внимательном чтении источников
не найти в этих казнях хаоса и алогичности,
равнодушия к символической форме уничтожения человека.
Удивляет повторяемость (даже некая типологичность) жестоких форм того,
что мы называем опричным террором.
Эта типологичность до некоторой степени
определяется эсхатологической семантикой»
(«Опричнина и Страшный суд»).
Названные авторы констатируют:
«Опричнина в восприятии Ивана Грозного
была синкретическим явлением,
причем не столько политическим, сколько религиозным.
Люди XVI в. не различали эти две сферы:
„политика“ для них - осуществление христианских задач и целей.
Неслучайно слова „политика“, „политический“
появляются в русском языке только в конце XVII в.
Христиане воспринимают апокалиптические образы
в символическом смысле.
„Буквальная картина - плоскостна, не имеет мифического рельефа,
не овеяна пророческим трепетом,
не уходит своими корнями в непознаваемую бездну и мглу судеб Божиих“.
А потому звезды будут падать на землю,
и саранча будет величиною с коня, и т. д. и т. п.:
этот символический смысл
не был для людей Средневековья голым знанием.
Опричнина - своеобразная мистерия веры,
образ будущего на земной тверди.
Опричные казни превращались в своеобразное русское чистилище
перед Страшным судом».
Таким образом, мы затрагиваем весьма существенный аспект
деятельности Грозного - утопический,
имеющий для нас огромные,
можно сказать, роковые исторические последствия.
По существу Грозный стремился превратить Московию
в огромную апокалиптическую секту тоталитарного толка
(это, кстати, неплохо показал Лунгин в своем фильме).
Опричнина и само государство в руках царя Ивана
были не просто инструментом «перебора людишек»,
а инструментом перековки «людишек» в духе религиозного утопизма.
Грозный боролся не только, а может и не столько с «крамолой»,
сколько с «падшей человеческой природой»,
готовя подданных к настоящему Страшному суду, «спасая» их души.
И хотя опричнина была свернута,
ее утопическая матрица осталась,
до поры затаившись в подполье российского сознания
и российской исторической государственности.
Таким образом, само начало государства российского
отмечено родимыми пятнами утопизма,
четко проступившими в период системного кризиса,
на переломе - в октябре 1917-го.
Собственно большевизм, по сути,
также был явлением «не столько политическим, сколько религиозным».
В огромной степени он продукт российского религиозного сознания
с его тягой к максимализму и презрением к здравому смыслу,
к буржуазности.
В этом плане характерна
«мессианская, мифотворческая религиозная сторона» большевизма,
на что указывает Бердяев.
Марксистская риторика не раскрывает природу большевизма,
а напротив, декорирует ее - не это ли уловил и Блок,
давший в руки Христу красный флаг?
Не случайно, что такие люди как Есенин, Клюев,
воспитанные в православии,
поначалу радостно приветствовали приход «нового мира»,
причем оперируя церковной системой образов.
Да, большевизм внешне отторгал православие,
но православное сознание нередко живо откликалось на большевизм.
«Есть в Ленине керженский дух, игуменский окрик в декретах»,
- писал старовер Клюев, чутко уловив пришествие нового «игумена»,
который «упасет» свою паству «жезлом железным».
Бросается в глаза, что даже территориально Совдепия
эпохи гражданской войны напоминает Московию времен Ивана Грозного.
Характерен сам перенос столицы из Питера в Москву
и облачение красной армии в буденовки-богатырки,
стилизованные под былинные шлемы,
и в шинели со стрелецкими застежками-разговорами
(эта форма, говорят, была заготовлена еще при царе,
но знаменательно, что большевики ею охотно воспользовались;
по другим данным буденовка
- это советский эксклюзив, внедренный при участии Троцкого,
что, кстати, еще более интересно).
Однако дело не ограничивается чисто внешним сходством:
большевизм пронизан московским, московитским духом,
в том числе духом мессианской исключительности.
«Советская республика в кольце фронтов»,
единственная в мире твердыня социальной праведности,
окруженная посланцами гнилого буржуазного мира,
над которым вот-вот разразится Страшный суд мировой революции
- так утопическая матрица опричнины
легла в основу большевистского царства красного апокалипсиса.
Вот как А.Н. Толстой описывает начало красного террора
в своей знаменитой трилогии:
«Тридцать первого на улицах Москвы видели отряд людей,
одетых с головы до ног в черную кожу,
- они двигались колонной посреди улицы, неся на двух древках знамя,
на котором было написано одно слово:
“террор”»…
Неспроста матросы восставшего Кронштадта (1921)
называли чекистов опричниками и малютами скуратовыми.
Черные кожанки ЧК - это новое издание черных опричных кафтанов.
Типологически чекист - это опричник,
вернувшийся в российскую жизнь второго десятилетия 20-го века.
И опять же:
ЧК не столько инструмент «перебора людишек»,
сколько орудие их «перековки», изменения менталитета и психики,
орудие создания «нового человека», очищенного от «грехов»
индивидуализма и «собственнических инстинктов».
Российский большевизм
- это опять-таки «мистерия веры, образ будущего на земной тверди».
«„Интернационал“ ли нечестивыми звуками оскверняет Спасские ворота,
или Спасские ворота кремлевским веянием
влагают новый смысл в „Интернационал“?»,
- задавался вопросом Николай Устрялов.
Связь большевиков с Иваном Грозным глубинна.
Можно сказать, что они посланцы Грозного,
призванные искоренить «скверну» западничества
и буржуазного «бытоулучшательства»,
скопившуюся в петербургский период российской истории.
Большевики - это не революция, это глубочайшая российская реакция.
Как писал когда-то Борис Пильняк,
победившая ленинщина снова «противопоставила Россию Европе.
И еще.
Сейчас же, после первых дней революции,
Россия бытом, нравом, городами - пошла в семнадцатый век...».
Нет, дальше - в шестнадцатый!
Парадокс заключается в том, что, борясь с российским государством,
большевики отстаивали его первозданную чистоту;
победив, большевики отшелушили с него все наносное,
либерально-европейское, более того
- они добрались до его утопического человеконенавистнического ядра,
заложенного Грозным.
Именно из этого ядра позднее развился сталинизм
- абсолютно российское явление.
Надо сказать, что обычно историософия
увязывает Ивана Грозного со Сталиным,
и это верно,
однако в не меньшей степени Грозный увязывается с ранней,
ленинской советской республикой,
представлявшей собой, по сути, гигантскую тоталитарную секту.
Ее дух, ее утопический морок гениально передал Андрей Платонов
в своем «Чевенгуре»,
заодно показав, что он порожден самой российской почвой,
российской историей, российской религиозной психологией
и типом сознания, сформированного православием.
Если во времена Грозного люди верили,
что звезды упадут на землю, а саранча станет размером с коня,
то герои «Чевенгура» веруют, что за всех «работать будет солнце»,
и исповедуют это.
И главное, в романе царит атмосфера 16-го века,
атмосфера средневековья, в которой бессильны разум и естество.
Мы обречены вновь и вновь обращаться к роковой фигуре Грозного,
подарившего русскому народу знаковый гибрид степного деспотизма
и христианского средневекового мракобесия,
которое в Европе все же сдерживалось античным наследием, правом,
а позднее - возрожденческим гуманизмом.
У нас этих сдержек не было.
И в заключение можно лишь оспорить расхожее мнение
о Петре «Великом» как о первом большевике.
Первым-то был, несомненно, Иван Грозный.
Бердяев сравнивает Петра и Ленина,
однако гораздо интереснее сравнивать Ленина с Грозным.
Р.S. В свете нашей темы стоит вновь взглянуть на геноцид Новгорода,
устроенный Грозным.
Не был ли он, наряду с прочим, ритуальной расправой
утописта-фанатика над ненавистной ему буржуазной нормальностью,
над совершенно иным ЧУВСТВОМ ЖИЗНИ?
2010-2012 гг.
Источник
Внизу:
Троцкий поражает змия контрреволюции. Советский агитплакат 1918 г.
https://rufabula.com/author/alexey-shiropaev/545
Алексей Широпаев.
Опричнина как прообраз большевизма
«Стан святых и город возлюбленный».
Прообраз большевизма
Фигура Ивана Грозного настолько определяющая
для российской истории, для судеб русского народа,
что к ней волей-неволей обращаешься постоянно, по поводу и без.
Сейчас мне хотелось бы вкратце поговорить вот о чем.
В статье «Россия: от Ивана Грозного до майора Евсюкова»
я уже пытался разобраться в природе системы,
насажденной царем Иваном и, конечно, в феномене опричнины.
Я писал, что опричнина,
возникновение которой иные историки почему-то растолковать не могут,
имеет вполне рациональное объяснение.
Она стала инструментом искоренения
остатков домонгольской вечевой старины,
столь ненавистной московским правителям,
чей тип власти сформировался
под влиянием вассальных отношений с Ордой.
При помощи опричнины Иван Грозный
окончательно закреплял тип социальных отношений,
сложившийся в «низовских» землях в эпоху татарщины.
То есть он, говоря словами В. Новодворской,
делал «ордынскую традицию традицией внутренней»,
«национальной особенностью».
Всё так, но я хотел бы затронуть еще один важный аспект.
Этот процесс должен был получить со стороны царя
приемлемое идеологическое обоснование.
Ну не мог же Грозный объяснить самому себе и «народу православному»,
что всего лишь окончательно утверждает в Москве ханскую ставку!
И тогда Грозный вложил в свой азиатский деспотизм
смыслы православной эсхатологии и мессианства.
Московия по его замыслу должна была стать
истинно-христианской твердыней, окруженной миром апостасии
- «царство-монастырь во главе с царем-игуменом»,
прообраз «стана святых и города возлюбленных»,
упоминаемого в Откровении Иоанна.
Моделью этого «царства-монастыря»
стала опричная Александровская слобода.
Неслучайно опричники имели имидж воинов-монахов,
а Грозный прямо называл себя игуменом.
Напомним, что 15-16 вв. были временем
особо напряженных апокалиптических ожиданий.
Грозный же был весьма религиозен
и подобные настроения не могли не затронуть его.
Исследователи утверждают,
что опричные казни с их особо изуверским характером
в понимании Грозного являлись прообразом Страшного суда,
как бы его «иконой»
- тем более что себя царь
в соответствии с восточно-христианской традицией
рассматривал как «икону» самого Христа.
«Противляяйся власти Богу противится»,
- писал он в одном из посланий Курбскому.
Анализируя характер и технологию опричных казней,
историки А. Каравашкин и А. Юрганов утверждают:
«При внимательном чтении источников
не найти в этих казнях хаоса и алогичности,
равнодушия к символической форме уничтожения человека.
Удивляет повторяемость (даже некая типологичность) жестоких форм того,
что мы называем опричным террором.
Эта типологичность до некоторой степени
определяется эсхатологической семантикой»
(«Опричнина и Страшный суд»).
Названные авторы констатируют:
«Опричнина в восприятии Ивана Грозного
была синкретическим явлением,
причем не столько политическим, сколько религиозным.
Люди XVI в. не различали эти две сферы:
„политика“ для них - осуществление христианских задач и целей.
Неслучайно слова „политика“, „политический“
появляются в русском языке только в конце XVII в.
Христиане воспринимают апокалиптические образы
в символическом смысле.
„Буквальная картина - плоскостна, не имеет мифического рельефа,
не овеяна пророческим трепетом,
не уходит своими корнями в непознаваемую бездну и мглу судеб Божиих“.
А потому звезды будут падать на землю,
и саранча будет величиною с коня, и т. д. и т. п.:
этот символический смысл
не был для людей Средневековья голым знанием.
Опричнина - своеобразная мистерия веры,
образ будущего на земной тверди.
Опричные казни превращались в своеобразное русское чистилище
перед Страшным судом».
Таким образом, мы затрагиваем весьма существенный аспект
деятельности Грозного - утопический,
имеющий для нас огромные,
можно сказать, роковые исторические последствия.
По существу Грозный стремился превратить Московию
в огромную апокалиптическую секту тоталитарного толка
(это, кстати, неплохо показал Лунгин в своем фильме).
Опричнина и само государство в руках царя Ивана
были не просто инструментом «перебора людишек»,
а инструментом перековки «людишек» в духе религиозного утопизма.
Грозный боролся не только, а может и не столько с «крамолой»,
сколько с «падшей человеческой природой»,
готовя подданных к настоящему Страшному суду, «спасая» их души.
И хотя опричнина была свернута,
ее утопическая матрица осталась,
до поры затаившись в подполье российского сознания
и российской исторической государственности.
Таким образом, само начало государства российского
отмечено родимыми пятнами утопизма,
четко проступившими в период системного кризиса,
на переломе - в октябре 1917-го.
Собственно большевизм, по сути,
также был явлением «не столько политическим, сколько религиозным».
В огромной степени он продукт российского религиозного сознания
с его тягой к максимализму и презрением к здравому смыслу,
к буржуазности.
В этом плане характерна
«мессианская, мифотворческая религиозная сторона» большевизма,
на что указывает Бердяев.
Марксистская риторика не раскрывает природу большевизма,
а напротив, декорирует ее - не это ли уловил и Блок,
давший в руки Христу красный флаг?
Не случайно, что такие люди как Есенин, Клюев,
воспитанные в православии,
поначалу радостно приветствовали приход «нового мира»,
причем оперируя церковной системой образов.
Да, большевизм внешне отторгал православие,
но православное сознание нередко живо откликалось на большевизм.
«Есть в Ленине керженский дух, игуменский окрик в декретах»,
- писал старовер Клюев, чутко уловив пришествие нового «игумена»,
который «упасет» свою паству «жезлом железным».
Бросается в глаза, что даже территориально Совдепия
эпохи гражданской войны напоминает Московию времен Ивана Грозного.
Характерен сам перенос столицы из Питера в Москву
и облачение красной армии в буденовки-богатырки,
стилизованные под былинные шлемы,
и в шинели со стрелецкими застежками-разговорами
(эта форма, говорят, была заготовлена еще при царе,
но знаменательно, что большевики ею охотно воспользовались;
по другим данным буденовка
- это советский эксклюзив, внедренный при участии Троцкого,
что, кстати, еще более интересно).
Однако дело не ограничивается чисто внешним сходством:
большевизм пронизан московским, московитским духом,
в том числе духом мессианской исключительности.
«Советская республика в кольце фронтов»,
единственная в мире твердыня социальной праведности,
окруженная посланцами гнилого буржуазного мира,
над которым вот-вот разразится Страшный суд мировой революции
- так утопическая матрица опричнины
легла в основу большевистского царства красного апокалипсиса.
Вот как А.Н. Толстой описывает начало красного террора
в своей знаменитой трилогии:
«Тридцать первого на улицах Москвы видели отряд людей,
одетых с головы до ног в черную кожу,
- они двигались колонной посреди улицы, неся на двух древках знамя,
на котором было написано одно слово:
“террор”»…
Неспроста матросы восставшего Кронштадта (1921)
называли чекистов опричниками и малютами скуратовыми.
Черные кожанки ЧК - это новое издание черных опричных кафтанов.
Типологически чекист - это опричник,
вернувшийся в российскую жизнь второго десятилетия 20-го века.
И опять же:
ЧК не столько инструмент «перебора людишек»,
сколько орудие их «перековки», изменения менталитета и психики,
орудие создания «нового человека», очищенного от «грехов»
индивидуализма и «собственнических инстинктов».
Российский большевизм
- это опять-таки «мистерия веры, образ будущего на земной тверди».
«„Интернационал“ ли нечестивыми звуками оскверняет Спасские ворота,
или Спасские ворота кремлевским веянием
влагают новый смысл в „Интернационал“?»,
- задавался вопросом Николай Устрялов.
Связь большевиков с Иваном Грозным глубинна.
Можно сказать, что они посланцы Грозного,
призванные искоренить «скверну» западничества
и буржуазного «бытоулучшательства»,
скопившуюся в петербургский период российской истории.
Большевики - это не революция, это глубочайшая российская реакция.
Как писал когда-то Борис Пильняк,
победившая ленинщина снова «противопоставила Россию Европе.
И еще.
Сейчас же, после первых дней революции,
Россия бытом, нравом, городами - пошла в семнадцатый век...».
Нет, дальше - в шестнадцатый!
Парадокс заключается в том, что, борясь с российским государством,
большевики отстаивали его первозданную чистоту;
победив, большевики отшелушили с него все наносное,
либерально-европейское, более того
- они добрались до его утопического человеконенавистнического ядра,
заложенного Грозным.
Именно из этого ядра позднее развился сталинизм
- абсолютно российское явление.
Надо сказать, что обычно историософия
увязывает Ивана Грозного со Сталиным,
и это верно,
однако в не меньшей степени Грозный увязывается с ранней,
ленинской советской республикой,
представлявшей собой, по сути, гигантскую тоталитарную секту.
Ее дух, ее утопический морок гениально передал Андрей Платонов
в своем «Чевенгуре»,
заодно показав, что он порожден самой российской почвой,
российской историей, российской религиозной психологией
и типом сознания, сформированного православием.
Если во времена Грозного люди верили,
что звезды упадут на землю, а саранча станет размером с коня,
то герои «Чевенгура» веруют, что за всех «работать будет солнце»,
и исповедуют это.
И главное, в романе царит атмосфера 16-го века,
атмосфера средневековья, в которой бессильны разум и естество.
Мы обречены вновь и вновь обращаться к роковой фигуре Грозного,
подарившего русскому народу знаковый гибрид степного деспотизма
и христианского средневекового мракобесия,
которое в Европе все же сдерживалось античным наследием, правом,
а позднее - возрожденческим гуманизмом.
У нас этих сдержек не было.
И в заключение можно лишь оспорить расхожее мнение
о Петре «Великом» как о первом большевике.
Первым-то был, несомненно, Иван Грозный.
Бердяев сравнивает Петра и Ленина,
однако гораздо интереснее сравнивать Ленина с Грозным.
Р.S. В свете нашей темы стоит вновь взглянуть на геноцид Новгорода,
устроенный Грозным.
Не был ли он, наряду с прочим, ритуальной расправой
утописта-фанатика над ненавистной ему буржуазной нормальностью,
над совершенно иным ЧУВСТВОМ ЖИЗНИ?
2010-2012 гг.
Источник
Внизу:
Троцкий поражает змия контрреволюции. Советский агитплакат 1918 г.
https://rufabula.com/author/alexey-shiropaev/545