Текучая реальность
Текучая реальность
Российская власть пытается засунуть живую жизнь в прокрустово ложе схемы,
но упрощение сущностей - прямой путь к хаосу и разрушению
Большая часть социологов, экономистов и философов сегодня сойдутся во мнении,
что мир, в котором мы живем, становится все более и более сложным.
Экономический кризис 2008 года часто оценивается не только как результат безответственности и алчности,
но и как следствие такого стремительного усложнения финансовых продуктов и потоков,
которое не поддается контролю.
Экономика связывается с политикой, которая также резко усложняется
- отдельные государства все больше входят в сложную сеть
международных связей и сложных политических объединений.
Глобализация - не просто пустое слово, но отражение усложняющихся системных связей.
Простые партийные модели осознаются как все менее адекватные;
на политическую арену выходит множество национальных, этнических, гендерных групп,
раньше не игравших существенной роли.
Такие социологи, как Зигмунт Бауман, уже давно говорили о «текучей реальности»,
которая выходит за рамки устойчивых представлений.
Ульрих Бек ввел понятие «общества риска», подразумевающее непредсказуемость последствий
(например, экологических) от принимаемых решений.
Повсеместно идет бурное развитие теории сложности и эмержентности,
то есть изучение генезиса явлений, которые не определимы простыми причинно-следственными связями. Неопределенность, царящая сегодня в мире, создает чувство растерянности, неуверенности
и одновременно стремительно текущего времени, постоянного изменения и обновления.
„
Из духа «простоты» возникают учебники литературы и истории,
в которых все делится на правильное и сомнительное
”
Остров простоты
На этом фоне нарастающей сложности Россия выглядит удивительным островком «простоты».
Когда-то французский историк Ален Безансон поразил меня утверждением,
что российская культура и общество ХIХ века значительно проще европейских:
художественная среда немногочисленна, газет, журналов, театров, издательств и университетов мало,
политических партий и гражданских объединений нет,
общество гораздо менее образовано и активно и т.д.
Этот малоприятный диагноз Безансона, увы, с коррекцией приложим и к сегодняшней России.
Особенно этот контраст очевиден, когда читаешь аналитические обзоры.
На фоне сложности и многофакторности мировых процессов бросается в глаза простота российских обзоров,
где все в конце концов сводится к одному
- ценам на нефть, которые глобально зависят в основном от добычи сланцевых газа и нефти.
Помимо нефтяной конъюнктуры, аналитические обзоры включают однотипные упоминания
«неблагоприятного инвестиционного климата» и «оттока капиталов».
И это все.
Доходы происходят либо от углеводородов, либо от распила бюджета,
но бюджет сам возникает из тех же углеводородов.
В политике все еще «проще».
Политические прогнозы часто сводятся к тому, что,
«как известно, все у нас решает один человек», а решения эти непредсказуемы.
Ровно то же самое можно отнести к иным сферам жизни.
Общество разделено на своих и чужих без промежуточных категорий,
или россиян и мигрантов,
бюджетников и прочих - тоже без нюансов.
В живописи и литературе практически не существует каких-то школ и течений.
О различных направлениях в философии невозможно помыслить.
Но простота не является онтологическим свойством российского общества.
В 1920-е годы в России, несмотря на однопартийность, было много политических групп,
даже внутри унифицированной большевистской партии.
В искусстве, литературе, кино было множество группировок с собственными программами и эстетикой.
В 1930-е годы это разнообразие было окончательно уничтожено, все было насильственно упрощено,
и эта мертвенная простота стала нормой, которую власти бдительно блюдут.
Власти всегда и всюду мечтают об упрощении, стремятся не допустить сложности,
с которой они связывают угрозу себе.
Упрощение кажется способом повысить эффективность управления.
И действительно, в результате насильственного упрощения управляемость может вырасти,
но только на непродолжительный момент.
Я полагаю, что крах СССР был прямым следствием сталинского упрощения общества.
Именно в 1930-х годах был создан механизм постепенного разрушения страны.
Возникшие тогда упрощенные социальные модели постепенно все меньше и меньше
соответствовали усложняющейся реальности.
В какой-то момент действительность и система управления настолько разошлись между собой,
что управленческий механизм перестал управлять и просто рухнул.
Жизнь как схема
Путин с самого начала считал, что упрощение политических и экономических структур
- это способ повышения их эффективности.
Его пресловутая вертикаль, Госпром и зачистка политического пространства - признаки такого подхода.
И, как обычно, упрощенная модель короткое время работает,
а потом начинает утрачивать связь с реальностью и двигать общество к кризису.
Сегодняшняя реакция властей на кризис - это обреченная попытка к новому витку повсеместного упрощения.
Его символом становятся казак с нагайкой и поп с кадилом.
Из духа «простоты» возникают унифицированные учебники литературы и истории,
в которых все делится на правильное, одобряемое и сомнительное, порицаемое.
Даже сексуальная жизнь должна быть сведена к простым нормам, которые истерически насаждаются Думой,
желающей тотально регламентировать поведение людей и сделать крайне затрудненным любое
спонтанное проявление жизни - не только политической, всякой вообще - например, волонтерства.
Жизнь повсюду впихивается в неадекватную для нее схему.
Именно этим сейчас усиленно занимается Следственный комитет,
стремящийся представить спонтанное поведение людей как результат спланированного заговора.
„
Там, где саморегуляция сложности уничтожается,
воцаряются хаос, энтропия и смерть
”
От схемы к хаосу
Но обуздать спонтанные процессы, упростить их до элементарного порядка невозможно,
тем более что между Россией и миром, как бы этого кому-то ни хотелось, нет непроницаемых мембран.
Сложность проникает в Россию, несмотря на усилия этого не допустить.
Какова роль упростителей в этом процессе?
Я думаю, они не в состоянии остановить усложнения общества,
но могут эффективно трансформировать сложность в хаос, чем они, на мой взгляд, усиленно сейчас занимаются.
Я бы даже сказал, что это их главная и пугающая роль.
Следует различать сложность и хаос.
Сложность часто кажется энтропией, но таковой не является, она, как говорят ученые,
метастабильна и готова к неожиданной кристаллизации новых отношений и структур.
Сложность производит новое.
Энтропия стабильна, так как неспособна производить новое,
а способна только к разрушению связей и наращиванию хаоса.
Там, где упростители ищут элементарного порядка,
они блокируют возможности к саморегуляции сложного и усиливают хаос.
Чем с большим рвением власти насаждают примитивный «ручной» контроль,
тем быстрее они разрушают собственную систему.
Это хорошо видно сегодня на примере Думы, терроризирующей общество и одновременно самопожирающей. К сожалению, это самоубийственное упрощение подвергает риску общество в целом.
Социальная структура, обладающая даже относительной сложностью,
не может быть насильственно превращена в одноклеточное и не разрушиться.
Там, где саморегуляция сложности уничтожается, воцаряются хаос, энтропия и смерть.
Важно не допустить, чтобы структуры власти, распадаясь, потянули за собой все общество,
как это случилось в момент гибели СССР.
фотография: Josef Koudelka/Magnum Photos/Grinberg Agency
Текучая реальность