Сорокин умер
Ходили слухи, что болен раком. И вот...
В 1997 году, когда в МК вышла моя статья "Развал" с комментариями Кирилла Серебренникова, Николай Евгеньевич на меня очень обиделся. Еще бы - статья-то о нем! (Где-то валяется - найду, выложу). О нем, как о авторитарном руководителе, ошибочно полагающего, что он режиссер и художник. После выхода этой публикации, помню, все суетились: Сорокин нервно ходил возле театра, труппа раскололась - одни втихоря жали мне руку, другие осуждали и отводили глаза. Потом в отношении моих родителей в театре и меня на журфаке начались репрессии. На меня писали коллективные жалобы актеры (многих уже нет ни в театре, ни на этом свете). Меня почти разжаловали из студентов, ограничившись выговором с занесением в личное дело "за дилетантский подход к созданию журналистского материала". Родители остались без ролей, а мама даже вскоре перешла в другой театр, разойдясь с папой.
А ровно два года назад, на папином 60-летии, мы с Николаем Евгеньевичем оказались за одним столом - плечом к плечу. И произошло удивительное: он мне, как бы это сказать... исповедовался. Я узнал, что в душе это одинокий и потерявший интерес к жизни человек. Единственной его страстью были цветы. Как он о них рассказывал! С любовью, нежностью. Рассказывал как он их выращивает на даче в Янтарном, ухаживает за ними, перечислял названия. Я поверил, что это по-настоящему любимое его дело.
А еще я запомнил актера-Сорокина, которым всегда восхищался.
Пусть в моей памяти останется Сорокин цветочник и актер. Но никак не директор, худрук, режиссер, депутат и "великий кормчий" театра.
В 1997 году, когда в МК вышла моя статья "Развал" с комментариями Кирилла Серебренникова, Николай Евгеньевич на меня очень обиделся. Еще бы - статья-то о нем! (Где-то валяется - найду, выложу). О нем, как о авторитарном руководителе, ошибочно полагающего, что он режиссер и художник. После выхода этой публикации, помню, все суетились: Сорокин нервно ходил возле театра, труппа раскололась - одни втихоря жали мне руку, другие осуждали и отводили глаза. Потом в отношении моих родителей в театре и меня на журфаке начались репрессии. На меня писали коллективные жалобы актеры (многих уже нет ни в театре, ни на этом свете). Меня почти разжаловали из студентов, ограничившись выговором с занесением в личное дело "за дилетантский подход к созданию журналистского материала". Родители остались без ролей, а мама даже вскоре перешла в другой театр, разойдясь с папой.
А ровно два года назад, на папином 60-летии, мы с Николаем Евгеньевичем оказались за одним столом - плечом к плечу. И произошло удивительное: он мне, как бы это сказать... исповедовался. Я узнал, что в душе это одинокий и потерявший интерес к жизни человек. Единственной его страстью были цветы. Как он о них рассказывал! С любовью, нежностью. Рассказывал как он их выращивает на даче в Янтарном, ухаживает за ними, перечислял названия. Я поверил, что это по-настоящему любимое его дело.
А еще я запомнил актера-Сорокина, которым всегда восхищался.
Пусть в моей памяти останется Сорокин цветочник и актер. Но никак не директор, худрук, режиссер, депутат и "великий кормчий" театра.