Мемуары Маргариты де Валуа (младшей дочери королевы Екатерины Медичи) Часть 10.

[dmytry]

Не ожидая ничего подобного, я была возмущена этим недостойным поступком и отправилась жаловаться мужу, умоляя его отпустить этих бедных людей, совсем не заслуживших такой кары только за то, что после долгого лишения возможности отправлять свой культ они захотели воспользоваться моим приездом и присутствовать на мессе в день такого прекрасного праздника. Ле Пен, без всякого на то разрешения, вмешался в наш разговор и, проявляя полное неуважение к своему господину, не разрешил ему ответить мне и заявил, чтобы [196] я не морочила голову своему мужу и ничего не говорила, ибо все останется как есть, так как эти люди получили по заслугам, ни больше ни меньше. Я же должна довольствоваться тем, что мне разрешили присутствовать на мессе с теми из моих людей, кого я пригласила. Эти слова, сказанные Ле Пеном, оскорбили меня, и я отправилась к мужу, умоляя его признать, если он действительно хорошо ко мне относится, оскорбление, какое нанес мне этот человек, и наказать его. Муж, видя, что мое возмущение справедливо, приказал своему секретарю выйти, говоря, что его нескромное поведение досадно, но, что причиной этого - усердие, которое тот проявлял как протестант. Он добавил, что сделает все, чтобы я была удовлетворена. А что касается этих католиков, попавших в тюрьму, то он должен посоветоваться с членами совета города По относительно того, что можно сделать, чтобы я была довольна. Затем он ушел в свой кабинет, где был Ле Пен, и заставил его отменить свои распоряжения. После этого, опасаясь, что я могу потребовать его отставки, Ле Пен стал избегать меня. Наконец, поскольку я настаивала на том, чтобы муж выбрал между мной и Ле Пеном того, кто приятнее, и после того как все слуги, ненавидевшие высокомерного Ле Пена, заявили Генриху Наваррскому, что не следует обижать меня из-за этого человека, и угрожали донести о случившемся королю и королеве-матери, муж пообещал его отстранить от дел. Однако Ле [197] Пен, поддерживаемый месье де Пибраком, оставался при Генрихе Наваррском. А этот месье де Пибрак вел двойную игру. Мне он говорил, что я не должна терпеть такого наглого поведения со стороны человека низкого происхождения, каким был Ле Пен, и во что бы то ни стало я должна добиться его отстранения; а моему мужу нашептывал, что нет никаких оснований для того, чтобы лишаться этого человека, услуги которого так необходимы. Все это месье де Пибрак делал для того, чтобы вынудить меня в силу этой неприятной ситуации вернуться в Париж, туда, где он очень дорожил своим местом президента Парижского парламента и советника королевского совета. Кроме того, мое положение ухудшало еще одно обстоятельство. После отъезда фрейлины Дейель с королевой-матерью мой муж стал домогаться внимания другой фрейлины - Ребур, хищной девицы, которая невзлюбила меня и постоянно устраивала мне всякие пакости.

Во время всех этих неприятностей я постоянно обращалась с мольбой к Богу, чтобы он сжалился надо мной, Я чувствовала себя несчастной и часто плакала, прося у Бога сделать так, чтобы мы уехали из По, из этой маленькой Женевы. К счастью для меня, Ребур заболела и осталась в По. Мой муж, не видя ее перед собой, быстро остыл к ней, но стал ухаживать за Фоссез, которая была красивее, моложе и добрее Ребур.

Направляясь к Монтобану, мы проехали [198] через городишко Оз и заночевали там. Здесь муж заболел. От высокой температуры, которая держалась долго, у него начались сильные головные боли, не проходившие семнадцать дней. Он не знал покоя ни днем ни ночью, и ему постоянно надо было менять постель. Я так усердно ухаживала за ним, не отходя ни на минуту (спала рядом, не раздеваясь), что в конце концов он оценил мое усердие и стал расхваливать меня всем окружающим, особенно моему кузену месье де Тюрену, который по-родственному сослужил мне добрую службу, посодействовав нашему с мужем сближению. Это блаженство длилось около пяти лет, когда мы жили в Гиени. Большую часть времени мы проводили тогда в Нераке. Наш двор был такой красивый и приятный, что мы совершенно не завидовали двору Франции в Париже. С нами была молодая принцесса Наваррская, сестра моего мужа, которая в 1599 году вышла замуж за герцога де Бара, моего племянника. При мне было много дам и фрейлин. Свита мужа состояла из сеньоров и дворян, самых благородных и галантных, каких я только видела при дворе. Их не в чем было упрекнуть, кроме того, что они были гугенотами. Однако никто не говорил о различии религий. Мой муж и принцесса, его сестра, шли слушать протестантскую проповедь, а я и моя свита - мессу в часовню, находившуюся в парке. Потом мы вместе прогуливались по парку или по прекрасному саду с длинными лавровыми и [199] кипарисовыми аллеями. Иногда мы гуляли в парке, который был разбит по моему указанию. Длина аллей этого парка равнялась трем тысячам шагов, и они шли вдоль реки. Остальную часть дня посвящали невинным удовольствиям - балам, которые устраивались после обеда или вечером.

Все это время мой муж ухаживал за Фоссез, которая, целиком завися от меня, держалась так добропорядочно, что если бы она и дальше вела себя так, не навлекла бы на себя и на меня большое несчастье. Однако судьба, завидуя такой счастливой жизни, спокойствию и согласию, в коих мы находились, казалось, презирала свое бессилие, как если бы мы не были подвластны ее изменчивости. Чтобы встряхнуть нас, она породила новую причину для войны между моим мужем и католиками: мой муж и месье маршал де Бирон (который по просьбе гугенотов был назначен на должность наместника короля в Гиени) стали такими заклятыми врагами, что, несмотря на все мои усилия помирить их, ничто не помогло, и они дошли до такой степени недоверия и ненависти друг к другу, что начали жаловаться королю Генриху III. Муж просил, чтобы от него убрали маршала де Бирона, а маршал обвинял моего мужа и всех гугенотов в том, что они нарушают условия мира.

Этот начавшийся раскол, к моему великому сожалению, усиливался, и я ничего не могла поделать. Маршал де Бирон советовал [200] королю приехать в Гиень, считая, что его присутствие необходимо для наведения там порядка. Гугеноты были предупреждены об этом. Полагая, что король хочет приехать только для того, чтобы выгнать их из городов и завладеть ими, они решили вооружиться, чего я опасалась больше всего, поскольку связала свою судьбу с судьбой мужа и, следовательно, оказывалась в партии, противной партии короля и моей религии. Я говорила об этом мужу, пытаясь удержать его и его советников от необдуманных шагов и доказывая им, как невыгодна эта война для них, ибо во главе католиков станет такой военачальник, как маршал де Бирон, который не пощадит их, как это делали другие. А если король направит против них всю свою силу, они не смогут оказать сопротивление. Между тем, опасаясь приезда короля в Гиень, гугеноты надеялись успешными военными действиями захватить большинство городов Гиени и Лангедока. В результате, несмотря на то, что муж из уважения ко мне выслушал меня, доверяя больше, чем кому бы то ни было, я не смогла убедить ни его, ни советников в том, с чем они вскоре вынуждены будут согласиться, но с большими потерями для себя. Ничто не могло удержать эту рвущуюся в бой силу, которая ослабла лишь тогда, когда упрямцы на себе испытали то, о чем я их предупреждала.

Задолго до того, как дела дошли до крайней [201] точки, видя, что все идет к войне, я часто предупреждала об этом короля и королеву-мать и просила, чтобы они хоть как-то помешали возникновению конфликта, делая некоторые уступки моему мужу. Но они не обращали внимания на мои сигналы и даже казалось, что их весьма устраивало то, как обстоят дела, так как маршал де Бирон убедил их, что у него есть возможность сократить по своему желанию число гугенотов. Никто не внял моим советам, и мало-помалу обстановка накалилась так, что обе стороны схватились за оружие. Но протестанты плохо рассчитали силы, которые они надеялись собрать, мой муж оказался слабее, чем маршал де Бирон. Все операции гугенотов провалились, кроме похода на Кагор. Они взяли крепость с помощью подрывных шашек, но с большими потерями. Против них был месье де Везен, с которым им пришлось сражаться два или три дня и отвоевывать дом за домом, улицу за улицей. В этом бою мой муж проявил осторожность и боевые качества не как принц крови, а как отважный капитан. Однако операция не укрепила, а еще более ослабила гугенотов. Маршал де Бирон, не торопясь, противостоял противнику, атаковал и брал один за другим маленькие города, бывшие на стороне гугенотов, и предавал все огню и мечу.

С самого начала этих военных действий, понимая, что честь, которую оказал мне муж, любя меня, заставляла не покидать его. Я [202] решила разделить его судьбу. К большому сожалению я видела, что мотивы войны были таковы, что я не могла желать победы ни той ни другой стороне, так как и в том и в другом случае я была в проигрыше: если бы гугеноты одержали верх, это означало крах для католической религии, сохранение которой для меня было дороже, чем собственная жизнь; если бы победителями оказались католики, это принесло бы поражение моему мужу. Тем не менее я оставалась при Генрихе Наваррском, как того требовал мой долг, а также из-за дружбы и доверия, которое он проявлял ко мне. Между тем я написала королю и королеве-матери, как обстоят дела в этом крае, объясняя причину войны тем, что гугеноты пренебрегли моими советами, и умоляла их, если уж они не захотели потушить этот огонь, среди которого я оказалась, то, по крайней мере соблаговолили бы приказать маршалу де Бирону не подходить со своим войском ближе чем на три лье к городу Нераку, где я жила. Того же я намеревалась добиться от мужа в отношении войск гугенотов. Таким образом, этот город мог бы сохранить нейтралитет. Король выполнил мою просьбу, но при условии, что мой муж не вступит в Нерак. Как только он нарушит это, предупреждал Генрих III, нейтралитет города не будет приниматься во внимание. Это условие стороны соблюдали беспрекословно. Тем не менее мой муж часто приезжал в Нерак, где мы жили с его сестрой. Он очень любил находиться [203] в обществе дам, даже будучи влюбленным в Фоссез (за которой ухаживал после того, как расстался с Ребур), которая не доставляла мне никаких неприятностей. Так мы жили с мужем свободно и дружно, словно я была его сестра, ибо больше всего мне хотелось, чтобы он был доволен.

Однажды он прибыл в Нерак со своим войском и пробыл с нами три дня, не находя сил расстаться с такой приятной компанией. Маршал де Бирон, который только и ждал удобного случая, был об этом осведомлен. Он направился к городу, делая вид, что идет на встречу с месье де Корнюссоном, сенешалем Тулузским, который вел ему, подкрепление и поджидал у переправы через реку. Но, вместо того, чтобы подойти к реке, маршал де Бирон повернул к Нераку и к девяти часам утра со своей армией оказался около города на расстоянии пушечного выстрела. Мой муж, еще вечером предупрежденный о прибытии месье де Корнюссона, решил помешать этой встрече и дать бой каждому в отдельности, имея достаточно для этого сил (с ним тогда был месье де Ларошфуко, который привел с собой всю знать Сентонжа и восемьсот конных аркебузиров). Он выехал из города на рассвете, надеясь встретить их у переправы через реку. Однако никого там не застал, получив не совсем точную информацию, так как месье де Корнюссон еще с вечера перешел реку. Тогда муж вернулся в Нерак и, входя в одни ворота, узнал, что [204] маршал де Бирон стоит в полной боевой готовности перед другими. В тот день была мерзкая погода: шел такой сильный дождь, что аркебузиры не могли действовать. Тем не менее муж направил несколько своих отрядов в виноградники, чтобы маршал де Бирон не смог подойти ближе. Больше он ничего не мог предпринять из-за проливного дождя. Маршал де Бирон продолжал стоять со своими отрядами, выстроенными в боевом порядке, так близко, что мы могли их видеть. Двум или трем его воинам было разрешено подъехать ближе и предложить, из любви к дамам, состязание на пиках. Все войско маршала упорно стояло на месте, прикрывая свою артиллерию до того момента, когда она вступит в бой. Внезапно войско как бы раскололось на две части, раздались пушечные выстрелы, и несколько снарядов полетели на город. Один из них угодил в замок. После этого войско маршала отступило и вскоре совсем исчезло. Де Бирон послал мне извинение и письменное уведомление в том, что если бы я была одна, то он ни за что на свете не предпринял бы этот поход, так как королем достигнута договоренность о нейтралитете города. Маршал предупреждал также, что если мой муж будет в Нераке, то не может быть и речи о соблюдении нейтралитета, и более того, он получил приказ короля атаковать моего мужа, где бы он ни находился.

Во всех других случаях маршал де Бирон [205] относился ко мне с большим уважением и старался поступать как друг. Когда во время войны в его руки попадали мои письма, он всегда отдавал мне их нераспечатанными. И ко всем людям из моего окружения относился почтительно. Я отвечала ему тем же, ибо понимала, что маршал делал то, что велел ему долг и приказ короля, но, будучи осторожным человеком, он мог бы удовлетворить обе стороны, не обижая друзей. Так, в его силах было бы предоставить мне возможность в течение трех дней видеться с мужем в Нераке: не мог же он атаковать войско моего мужа в моем присутствии, не нападая тем самым на меня. Я была очень обижена действиями де Бирона и собиралась даже жаловаться королю. Между тем военные действия продолжались еще некоторое время, нет ничего хуже религиозных войн. Зато в период перемирия я могла свободно пользоваться обществом своего мужа. Я часто писала королю и королеве-матери, но они ничего не хотели слышать, полагаясь на удачу, которая до тех пор сопутствовала маршалу де Бирону.

Когда началась война, город Камбре, который после моего отъезда из Франции благодаря помощи месье д'Энши (о котором я рассказывала раньше) оказался под властью моего брата герцога Алансонского, был осажден испанцами. Об этом герцог, находившийся тогда в своих владениях в Плесси-Ле-Тур, был предупрежден. Он только что вернулся из своего [206] его первого путешествия во Фландрию, где получил во владение Моно, Валансьен и другие города, которыми правил граф де Лален, вставший на его сторону и заставивший признать герцога сеньором во всех местностях, подвластных ему. Мой брат, желая помочь де Ладену, решил собрать людей и сформировать армию, чтобы послать ее на защиту Камбре. Однако эти сборы оказались такими долгими, что пришлось отправить в помощь осажденным месье де Баланьи. Пока он готовился и собирал необходимые силы, возобновились военные действия с гугенотами. Это событие заставило брата распустить всех солдат, чтобы присоединиться к армии короля, направлявшейся в Гиень. Все это лишило его всякой надежды помочь городу Камбре, с потерей которого он терял всю завоеванную страну, а также, что вызывало у него самое большое сожаление, месье де Баланьи и всех тех верных людей, которые устремились туда вместе с ним. Отчаяние его было велико. Но, оставаясь рассудительным человеком, он умел найти выход из самого трудного положения. Он понял, что в данном случае помочь могло лишь заключение мирного договора. Его мужество было таково, что для него не существовало трудностей, и он решился на это. Брат сразу же отправил к королю одного из своих дворян, чтобы убедить его в необходимости такого договора и умолял Его Величество возложить "на него эту миссию. Он сделал это из опасения, [207] что если заключение мирного договора будет поручено кому-нибудь другому, то все может так затянуться, что не останется никакого средства помочь Камбре. Туда, как я сказала, был направлен месье де Баланьи, который предупредил брата, что тот имеет шесть месяцев для сбора армии. Если же за эти полгода не будет оказана помощь силами собранной армии, то ввиду небольшого запаса продуктов станет невозможно удерживать жителей и помешать им сдаться. С Божьей помощью осуществляя свои замыслы, брат смог уговорить короля на заключение мира, и тот согласился поручить ему также заняться и этим делом. Король посчитал, что тем самым мой брат откажется от своих планов относительно Фландрии, столь неприятных короне. Он поручил ему взять на себя ведение переговоров и заключение мира и в помощь направил месье де Белье. Брат удачно выполнил возложенную на него миссию. Когда они приехали в Гиень (где герцог Алансонский пробыл ради этой цели семь месяцев, показавшихся ему вечностью, так ему не терпелось отправиться на помощь Камбре даже несмотря на то, что наша с ним совместная жизнь смягчала его переживания), он заключил мир к большой радости короля и всех католиков. При этом мой муж и гугеноты были не менее удовлетворены. Брат действовал с такой осторожностью, что завоевал любовь и симпатию всех, в том числе маршала де Бирона, который предложил ему свои услуги и [208] брался возглавить армию, направлявшуюся во Фландрию. Таким образом он удалил де Бирона из Гиени, что доставило большое удовольствие моему мужу; на должность же наместника короля в Гиени был направлен маршал де Матиньон.

Перед самым отъездом брат хотел помирить моего мужа и маршала де Бирона, однако это оказалось невозможным, так как во взаимных обидах они зашли слишком далеко. Но он добился от моего мужа разрешения видеться нам с де Бироном при условии, что при первой же встрече маршал попросит у меня извинение за то, что произошло в Нераке. При этом муж приказал мне не церемониться с ним и не выбирать выражения в разговоре. Я выполнила этот эмоциональный приказ со сдержанностью, необходимой в таких случаях, хорошо зная, что однажды он пожалел бы об этом, так как помощь такого доблестного рыцаря ему могла пригодиться.

Сопровождаемый маршалом де Бироном, герцог Алансонский вернулся во Францию, к всеобщему удовольствию уладив такой грозный конфликт. Он снискал себе честь и славу не меньше, чем в результате всех своих побед, добытых оружием. Его армия стала еще больше и сильнее. Но так как славу и счастье всегда сопровождает зависть, все это не доставило королю никакой радости. Он также был недоволен тем, что мы с братом пробыли вместе семь месяцев в Гиени, ведя переговоры о [209] мире. Он находил во всем этом повод для своего гнева, воображая, что я специально провоцировала военные действия и подталкивала к ним своего мужа (который может засвидетельствовать противоположное), дабы затем брату достались лавры при заключении мира. Но если бы это зависело от меня, то мир можно было заключить быстрее и без труда, ведь дела брата во Фландрии и в Камбре очень страдали от этих проволочек. Но куда там! Зависть и ненависть застилают глаза, и уже невозможно бывает видеть вещи такими, какими они являются на самом деле.

Король, возводя свою смертельную ненависть ко мне на этой лжи и не забывая прошлого (в то время, когда он был в Польше, и с тех пор, как он оттуда вернулся, я всегда занималась делами младшего брата и старалась больше услужить ему), накопив в своей душе злость, поклялся погубить и меня, и брата. Судьбе было угодно усилить его враждебность и сделать так, что в течение тех семи месяцев, что мой брат был в Гиени, к несчастью для меня, он влюбился в Фоссез, за которой ухаживал мой муж. Это привело к тому, что мой супруг стал плохо относиться ко мне, полагая, что все это случилось не без моего вмешательства, и что я помогала своему брату. Поняв это, я предупредила брата, сказав о неприятностях, которые он мне причиняет своими ухаживаниями за Фоссез. Я также стала увещевать и мужа. Дорожа моим хорошим настроением [210] больше, чем состоянием фаворитки, брат стал относиться ко мне внимательнее и больше не говорил о ней. И вот, когда страсти улеглись, судьба (которая, начав преследовать человека, не останавливается сразу же, когда ей оказывают сопротивление) ставит на моем пути новую преграду, еще более опасную, чем первая. Фоссез, очень любившая моего мужа, но позволявшая ему лишь-то, что могла дозволять ее честность, чтобы доказать Генриху Наваррскому, что любит только его, а не моего брата, разрешает ему все, что он хочет от нее. К несчастью, она забеременела. В таком состоянии она изменила свое отношение ко мне. Если раньше она свободно со мной разговаривала и оказывала мне услуги, когда речь шла о наших с мужем отношениях, то теперь она стала скрываться от меня и делать столько же гадостей, сколько раньше делала добра. Она так крепко держала в своей власти моего мужа, что за короткий срок он стал совсем другим: чурался меня, прятался и больше не находил мое присутствие приятным, как это было в течение пяти счастливых лет, которые мы провели с ним в Гиени, пока Фоссез вела себе благопристойно.

Как я уже сказала, после заключения мира мой брат направился во Францию, чтобы заняться своей армией, а муж и я вернулись в Нерак. Как только мы прибыли, Фоссез стала убеждать его, что ей необходимо поехать в Эг-Код, в Беарне, где находятся лечебные [211] воды. Я полагаю, что она таким образом хотела скрыть свою беременность или же избавиться от плода. Я принялась умолять мужа извинить меня, если я не поеду с ней в Эг-Код. Он знал, что после тех недостойных действий, которые были совершены по отношению ко мне, я поклялась, что ноги моей не будет в Беарне. Однако муж настаивал на этой поездке и даже начал сердиться. Я просила у него прощения. Тогда он мне ответил, что его девушка (так он называл Фоссез) нуждается в лечебных водах из-за болей в желудке, которые ее мучают. Я ответила, что, конечно же, ей надо туда съездить. Он продолжал настаивать, говоря, что нет никакой видимой причины, по которой она должна отправиться туда без меня и которая навела бы на плохие мысли, что это несправедливо. Но я отказывалась везти ее на воды, что окончательно вывело его из себя. Тогда, чтобы доставить ему удовольствие, я предложила ему самому поехать с ней, взяв с собой двух компаньонок, Ребур и Вильсавен, и гувернантку. Они уехали, а я осталась ждать в Баньере. Каждый день я получала сообщения от Ребур (которую мой муж любил раньше и которая была испорченной и двурушной девицей, желавшей выставить вон Фоссез и занять ее место при моем муже) о том, что Фоссез говорила обо мне всякие гадости, будучи уверенной в том, что если у нее родиться сын и она сможет избавиться от меня, то она выйдет замуж за моего мужа. Имея такие намерения, она [212] хотела заставить меня поехать в По и вынудить Генриха Наваррского принять решение по возвращении в Баньер отвезти меня туда, в По, хочу я этого или нет. Можно себе представить, какие огорчения доставляли мне эти сообщения. Во всяком случае, не теряя веры в доброту Бога и моего мужа, я провела все это время в Баньере в ожидании его и пролила столько же слез, сколько они выпили лечебной воды в Эг-Код, несмотря на то, что я была окружена католическим дворянством того края, которое делало все, чтобы отвлечь меня от неприятных мыслей.

Через несколько недель, когда муж вернулся с Фоссез и всеми их сопровождающими, один из сеньоров, бывших со мной в период его отсутствия, рассказал ему, в каком отчаянии я находилась все эти недели из-за опасения, что мне придется поехать в По. Узнав это, Генрих Наваррский не стал настаивать на том, чтобы я туда отправилась, он сказал мне только, что король Наварры желал бы, чтобы я приняла все-таки такое решение. Но поскольку мои слезы и слова ясно доказали ему, что я скорее умру, чем поеду туда, он уведомил об этом мужа, и тот изменил свое намерение, и мы вернулись в Нерак. Здесь уже говорили о беременности Фоссез не только при нашем дворе, но во всей округе. Я попыталась унять эти слухи и поговорить с ней. Пригласив ее в свой кабинет, я сказала: «Несмотря на то что с некоторого времени вы [213] отдалились от меня, и мне дали понять, что в присутствии моего мужа вы плохо говорите обо мне, дружба, которую я проявляла к вам и тем добропорядочным людям, к которым вы принадлежите, не позволяет мне стоять в стороне и не прийти вам на помощь в том несчастье, в котором вы оказались. Я прошу вас ничего не скрывать от меня и не подвергать бесчестью ни себя, ни меня: я также дорожу вашей честью, как и своей. Предлагаю вам свои материнские услуги. У меня есть возможность уехать под видом спасения от чумы (которая, как вы знаете, появилась в этом крае и даже в этом городе) в Ма д'Аженуа, где в уединенном месте находился дом моего мужа. С собой мы возьмем лишь тех людей, которых вы сами захотите взять. Одновременно с нами мой муж отправится на охоту в другую сторону и не вернется, пока вы не родите. Таким образом мы положим конец слухам, которые мне не безразличны, так же как и вам». Вместо того чтобы поблагодарить меня, она с крайним высокомерием ответила, что опровергнет все, что о ней говорят, и что она хорошо знает, что с некоторых пор я ее не люблю и что я только и ищу предлог, чтобы погубить ее. Сказав все это громко (я же, наоборот, говорила с ней очень тихо), разгневанная, она вышла из моего кабинета и отправилась прямо к моему мужу. Тот очень рассердал-ся на меня за то, что я сказала его девушке, повторяя за ней, что разоблачит всех тех, кто [214] наговаривает на нее. Фоссез еще долго - почти до своего разрешения - сердилась на меня.

Фоссез спала в комнате фрейлин. Схватки у нее начались на рассвете. Она послала за моим врачом и попросила предупредить моего мужа. Мы спали в одной комнате, как обычно, каждый в своей постели. Когда врач сообщил эту новость мужу, он сильно разволновался, не зная, что делать, боясь, с одной стороны, что все откроется, а с другой - что ей не будет оказана необходимая помощь, так как он очень любил ее. Тогда он решил признаться мне во всем и попросить меня не оставить ее, зная хорошо, что, не взирая ни на что, я всегда готова служить и помогать ему. Он раздвинул полог моей кровати и сказал: «Мадам, я скрыл от вас кое-что и теперь должен признаться. Прошу вас извинить меня и не вспоминать того, что я наговорил вам по этому поводу. Вы очень меня обяжете, если сейчас же поднимитесь и пойдете помочь Фоссез, которая очень в этом нуждается. Я уверен, что, увидя, в каком она состоянии, вы забудете все плохое, что было раньше. Вы же знаете, как я ее люблю, очень прошу вас, не откажите в моей просьбе». Я ответила, что слишком высоко его почитаю, чтобы что-либо, от него исходящее, могло меня обидеть, что я сейчас же к ней отправлюсь и помогу ей, как своей дочери. Ему же следует отправиться на охоту и увести всех придворных с собой, чтобы не возникло никаких сплетен.

[215] Я велела быстро перевести ее из комнаты фрейлин в отдельную комнату, где с ней остался мой врач и горничные, которым я приказала как следует ее обслуживать. По воле Бога она родила мертвую девочку. После родов ее перенесли в комнату фрейлин. Несмотря на проявленную осторожность, по всему замку расползлись слухи. Вернувшись с охоты, мой муж, как обычно, пошел к ней. Она попросила, чтобы я навестила ее, что я всегда делала, когда какая-нибудь из моих фрейлин была нездорова, надеясь таким образом унять слухи. Войдя в нашу комнату, муж увидел, что я уже в постели. Но он попросил меня подняться и навестить ее. Я ответила, что уже сделала все, что ей было нужно. А теперь она в моей помощи не нуждается, и, если я сейчас пойду к ней, наверняка откроется все, как есть и все будут показывать на меня пальцем. Выслушав, он очень рассердился, что мне крайне не понравилось. Мне казалось, что я не заслужила подобного обхождения за то, что сделала утром. Фоссез часто настраивала мужа против меня.

Во время этих событий король Генрих III, прекрасно осведомленный обо всем, что происходило в домах всех принцев его королевства, и особенно пристально следивший за поведением нашего двора, предупрежденный обо всем случившемся и горя желанием отомстить мне, как я уже говорила, завидуя славе, которую снискал себе младший [216] брат, проведя мирные переговоры, решил, что представился прекрасный случай, чтобы сделать меня несчастной, заставив уехать от мужа. При этом король надеялся, что после моего отъезда Генрих Наваррский останется незащищенным наподобие македонского батальона 69. С этой целью он попросил королеву-мать написать мне, что она желает меня видеть, что шесть лет жизни вдали от королевского двора - это слишком много, пора уж и вернуться в Париж, тем более что это будет полезно как для дел Генриха Наваррского, так и для меня. Королева-мать сообщала, что король очень хочет меня видеть и что если у меня нет средств, чтобы совершить это путешествие, то король мне их вышлет. Король написал мне то же самое и, чтобы уговорить меня, прислал ко мне Манике, моего дворецкого. (По правде говоря, за шесть лет, которые я прожила в Гиени, у меня ни разу не возникло желание вернуться в королевский двор.) Он нашел, что я была готова внять этому совету из-за неприятностей, которые доставила мне Фоссез. Королевскому двору уже все было известно. Король и королева-мать написали мне подряд несколько писем и выслали 1500 экю, чтобы из-за отсутствия средств я не задерживалась. Королева-мать пообещала также, что приедет встречать меня в Сентонж и что, если мой муж довезет меня до этого места, она сообщит ему желание короля, Генрих III хотел, чтобы Генрих Наваррский покинул Гиень, вернулся в Париж и жил при [217] дворе на тех же условиях, на каких раньше там жили мой младший брат и он. Маршал де Матиньон, желавший единолично править в Гиени, подталкивал короля к этому решению.

Но ни время, которое я провела в Гиени, ни эти внешние проявления доброжелательности не могли ввести меня в заблуждение относительно того, что можно ожидать от королевского двора, поскольку у меня уже был богатый жизненный опыт. Но я решила извлечь выгоду из этих предложений и вернуться в Париж лишь на несколько месяцев, чтобы уладить там свои и мужа дела. Я полагала также, что это путешествие отвлечет моего мужа от любви к Фоссез, которую я увозила с собой, и что он, не видя ее более, будет ухаживать за другой девушкой, не настроенной враждебно ко мне. Я с большим трудом уговорила мужа позволить мне это путешествие, так как его очень рассердил отъезд Фоссез. Он стал более внимательным ко мне и устраивал пиршества, чтобы мне расхотелось ехать во Францию. Но в своих письмах королю и королеве-матери я уже дала обещание и получила вышеуказанную сумму для своего путешествия. Злая судьба, которая влекла меня в Париж, взяла верх над моим нежеланием ехать туда, которое возникло, когда мой муж стал проявлять ко мне больше дружбы.

Конец мемуаров