Мемуары Маргариты де Валуа (младшей дочери королевы Екатерины Медичи) Часть 5

[dmytry]

Король посчитал, что я была единственной причиной этого отъезда, и обрушил на [101] меня свой гнев. Если бы королева-мать не удержала его, он совершил бы в отношении меня какую-нибудь жестокость. Но, сдерживаемый королевой и не смея сделать ничего плохого, он вдруг сказал матери, что по крайней мере нужно посадить меня под стражу, чтобы я не вздумала последовать за мужем, а также, чтобы никто не смог со мной общаться, и тем самым лишить меня возможности предупреждать беглецов о том, что происходит при королевском дворе. Королева-мать, которая всегда старалась все смягчить, ответила, что считает его решение хорошим (она была довольна, что ей удалось унять его ярость), но она хочет подготовить меня, чтобы я не считала подобное обращение с собой слишком жестоким. Она говорила мне, что эти меры будут приняты не надолго, что все на свете имеет две стороны, и если эти меры, представляя одну сторону, ужасны и печальны, то другая сторона будет более приятна и спокойна. Мать внушала мне, что изменившаяся обстановка заставит принять новое решение и тогда, весьма возможно, понадобится моя помощь. Жизнь требует осторожности в отношениях с друзьями, учила она. Не следует слишком им доверять, так как однажды дружба может вдруг оборваться и друзья станут врагами. Но и надлежит быть осторожными с врагами - когда-нибудь они могут стать друзьями. Эти рассуждения королевы-матери не позволили королю сделать со мной то, что он хотел. Однако [102] Легаст придумал, как королю выплеснуть свой гнев. Чтобы причинить мне самые жестокие страдания, которые только можно представить себе, он внезапно отправил своих людей в дом Шастеласа, где у своего кузена жила Ториньи, чтобы под покровом ночи схватить ее, привести [103] к королю, а затем утопить в ближайшей реке. Когда его люди прибыли к Шастеласу, хозяин, ничего не подозревая, впустил их в дом. Оказавшись внутри, эти наглецы безрассудно воспользовались опасным поручением короля и своей силой. Они схватили Ториньи, связали ее и закрыли в одной из комнат. Ожидая, пока отдохнут лошади, и ничего не остерегаясь, они, на французский манер, наелись до отвала, уничтожив все лучшее, что было в доме. Опытный Шастелас не огорчился этому. Он понимал, что за счет своего добра может выиграть время и задержать отъезд этих людей с его кузиной. Тот, кто выигрывает время, спасает свою жизнь, думал он, надеясь, что Бог смягчит сердце короля и тот отменит приказ и отзовет своих людей, чтобы не наносить такое жестокое оскорбление своему подданному. Шастелас не смел ничего предпринять, чтобы помешать слугам короля выполнить этот приказ, хотя у него было достаточно друзей для этого.

Но в моих бедах меня никогда не оставлял Бог - он защищал от опасностей и огорчений, которые доставляли мне враги, быстрее, чем я его об этом просила. Он подготовил неожиданную помощь, чтобы освободить Ториньи из рук этих негодяев: несколько лакеев и горничных, испугавшись злодеев, которые все крушили и ломали в доме, словно речь шла о грабеже, убежали и спрятались в четверти лье от дома. Бог направил туда людей короля Ла [104] Ферте и Авантинь 50, с отрядом из двухсот конных они двигались навстречу армии моего брата. Среди лакеев, спрятавшихся от насильников, Ла Ферте узнал заплаканного человека, который принадлежал Шастеласу, и спросил, что случилось с ними, не причинил ли им кто-нибудь зло. Лакей ответил отрицательно, но сказал, что причина их волнения в том, что они оставили своего хозяина в крайне бедственном положении и что его кузину захватили в плен. Ла Ферте и Авантиньи сразу же приняли решение оказать добрую услугу и освободить Ториньи, благодаря Бога за то, что он предоставил им такой прекрасный случай доказать сестре короля свою любовь. Ускорив шаг, они со своим войском подошли к дому Шастеласа в тот самый момент, когда злодеи пытались посадить Ториньи на лошадь, чтобы отвезти ее к реке и утопить. Прибывшие проникли во двор со шпагами в руках и с криками: «Остановитесь, палачи! Если вы что-нибудь сделаете с ней, вы будете мертвы!» - обратили негодяев в бегство. Пленница же была охвачена радостью и ужасом одновременно. Воздав хвалу Богу за такую чудесную помощь, Шастелас приказал приготовить коляску для своей кузины, и они оба в сопровождении этих благородных людей отправились навстречу моему младшему брату. А тот был доволен, что за отсутствием меня рядом с ним находилась Ториньи, которую я очень любила. Она оставалась там, пока была опасность. С ней обращались [105] так же почтительно, как если бы она находилась при мне.

В то время, когда король отдал это жестокое распоряжение, чтобы принести Ториньи в жертву своему гневу, королева-мать, ничего о том не знавшая, зашла ко мне в комнату и застала меня за туалетом. Несмотря на то что я не совсем оправилась от своей болезни, при этом больше страдая морально, нежели физически от охватившей меня тоски, я решила в тот день выйти из своей комнаты, чтобы осведомиться, как развиваются события, тяжело переживая все, что предпринималось против моего брата и мужа. Мать сказала мне: «Дочь моя, быстрее одевайтесь, прошу вас, и не сердитесь, мне нужно вам кое-что сказать. Ведь вы благоразумны. Я убеждена, что вы не сочтете странным тот факт, что король чувствует себя оскорбленным действиями вашего младшего брата и вашего мужа и что, зная, что вы с ними дружны, он думает, что вы в курсе их отъезда. Он решил обращаться с вами как с заложницей. Он знает, как ваш муж любит вас, и поэтому лучшего залога, чем вы, он не может получить. Вот почему он приказал поставить стражу у вашей комнаты, чтобы вы не смогли выйти из нее. Советники короля подсказали ему, что если вы останетесь на свободе среди нас, то будете в курсе всего, что говорится о вашем брате и вашем муже, и станете предупреждать их обо всем. Прошу вас, не отчаивайтесь: даст Бог, это продлится [106] недолго. Не сердитесь на меня за то, что я не смогу часто вас навещать, ибо я опасаюсь вызвать у короля подозрения. Но будьте уверены, я не позволю с вами плохо обращаться и сделаю все, что в моих силах, чтобы помирить ваших братьев». Выслушав это, я дала ей понять, насколько оскорблена подобными недостойными действиями, и признала, что мой брат всегда сообщал мне о всех своих неприятностях. Но что касается моего мужа, то с тех пор как он лишил меня Ториньи, мы с ним даже не разговаривали и во время болезни он ни разу не навестил меня и не попрощался перед отъездом. Королева-мать возразила: «Все это маленькие семейные ссоры, но все знают, что ему легко завоевать ваше сердце с помощью нежных писем и что, если он призовет вас к себе, вы поедете к нему. А этого-то король, мой сын, как раз и не хочет».

Она ушла, а я осталась на несколько месяцев взаперти, и никто, даже ближайшие друзья, не посмел прийти ко мне, боясь впасть в немилость. При королевском дворе вы, если в опале, всегда будете одиноки, если же процветаете и в фаворе - всегда окружены толпой придворных. Преследование - это испытание для настоящих друзей. Только истинные и преданные друзья остаются с вами, когда вы становитесь объектом травли. Один лишь славный Грийон 51, презирая все запреты и опасность впасть в немилость, пять или шесть раз навещал меня, вызвав такое удивление и [107] такой страх у церберов, приставленных ко мне, что они ни разу не посмели остановить его перед дверями моей комнаты.

Во время моего заключения мой муж находился в своих владениях со слугами и друзьями. Все они убеждали его в неправоте, когда он уехал, не попрощавшись со мной. Они говорили, что я достаточно благоразумна и могла хорошо представлять его интересы при дворе и что ему следовало бы завоевать меня, и что когда страсти утихнут и я смогу приехать к нему, из моей дружбы и моего присутствия он мог бы извлечь большую пользу. Убедить его во всем этом было легко, так как его Цирцея, мадам де Сов, была далеко. В отсутствие мадам все ее прелести теряли силу (что вернуло ему разум, и он отчетливо понял все проделки наших врагов, и раздор между нами, который они организовали, вредил ему не меньше, чем мне). Он послал мне очень искреннее письмо, в котором просил забыть все, что было между нами плохого, и просил верить в его любовь, которую сумеет мне доказать. Он просил также держать его в курсе всех дел, которые касались как меня, так и герцога Алансонского, так как они находились далеко друг от друга, хотя и были духовно объединены одной целью; мой брат был в Шампани, а мой муж - в Гиени. Я получила это письмо, еще будучи пленницей. Оно принесло мне утешение и облегчение. С тех пор в силу необходимости, делавшей меня [108] изобретательной, я находила любые возможности, чтобы часто отправлять ему письма (хотя стражникам было приказано не позволять мне писать).

Через несколько дней после моего ареста брат узнал о моем заточении и настолько огорчился, что если бы его сердце не было полно любви к отечеству, он начал бы такую жестокую войну (а он мог бы это сделать, имея прекрасную армию), что народ вынужден был бы принять на себя все тяготы этой войны по вине своего принца. Но сдерживаемый естественным чувством любви к своей стране, он написал королеве-матери, что если со мной будут так обращаться, то он дойдет до отчаяния. Она, испугавшись, что угроза войны может стать реальностью и ей не удастся ее предотвратить, убедила короля в опасности военных действий, которые могли начаться против него. Гнев его стих, когда он внял ее доводам и осознал опасность, которой мог подвергнуться, если бы против него начались военные действия в Гиени, Дофине, Лангедоке, Пуату, а также со стороны Генриха Наваррского и гугенотов, которые занимали выгодные позиции, и со стороны герцога Алансонского в Шампани, имевшего большую армию, состоявшую из самых храбрых дворян Франции. Сам же он (Генрих III) после отъезда моего брата не мог ни приказами, ни мольбами, ни угрозами заставить своих людей сесть на лошадей и выступить против герцога Алансонского, [109] так как все сеньоры и принцы Франции опасались, и не без основания, оказаться между двух огней. Взвесив все это, король прислушался к доводам королевы-матери и не меньше, чем она, желая мира, попросил ее помочь ему найти способ избежать войны. Она сразу же решила отправиться к моему брату в Шампань и сказала королю, что совершенно необходимо взять с собой и меня. Но король не пожелал с этим согласиться, считая, что я хорошо ему служила в качестве заложницы. Мать отправилась одна, ничего мне об этом не сказав. Мой младший брат, встретив ее и увидев, что меня с ней нет, выразил свое неудовольствие, напомнив о плохом обращении и о пакостях, которые ему устраивали при дворе, присовокупив к этому оскорбление, нанесенное и мне, когда я стала пленницей, а также жестокость, которую, чтобы досадить мне, хотели сотворить над Ториньи. Затем он сказал, что не может быть и речи о мирных переговорах, пока не будет устранено то зло, которое совершено по отношению ко мне, и пока он не увидит меня довольной и свободной,

Королева-мать, получив такой ответ, сообщила обо всем королю. В интересах мира необходимо было снова вернуться к переговорам с герцогом Алансонским, но поездка королевы-матери была бы бесполезной и даже имела бы отрицательный результат без меня. Однако предварительно необходимо было, чтобы я простила короля за оскорбление, которое он [110]нанес мне, сделав меня пленницей, так как в противном случае от меня было бы больше вреда, нежели пользы. Вызывало опасение и мое возможное желание поехать к мужу. Надо было убрать стражу и найти средство заставить меня забыть об оскорблении, которому я подверглась. Король нашел все эти доводы королевы-матери разумными и, как и она, радовался возможности выйти из затруднительного положения. Королева-мать сразу же послала за мной и сказала, что приняла все меры, чтобы установить мир на благо государства. Она знала, что мы с братом всегда желали мира и устранения тирании Легаста и других злодеев, которые оказывали давление на короля. Способствуя заключению доброго согласия между королем и моим младшим братом герцогом Алансонским, я освободила бы ее от жуткой неприятности, которая висела над ней, так как она не могла, не испытывая смертельного оскорбления, перенести известие о побеге кого-либо из своих сыновей. Она умоляла меня, чтобы унижение, которому я подверглась, не вызвало во мне желания мстить: ведь необходимо было установить мирные отношения. Королева-мать добавила, что король опечален, она даже видела, как он плакал. И она уверяла, что он сделает все, чтобы я была довольна и забыла прошлое. Я ответила королеве-матери, что никогда не предпочитала личное счастье благу своих братьев и государства и что готова принести себя в жертву ради [111] их покоя, потому что ничего так не желаю, как доброго мира, которому буду способствовать всеми своими силами.

При этих словах в кабинет вошел король. Он стал говорить много хороших слов, пытаясь умилостивить меня и призвать к дружбе. Он видел, что ни мои слова, ни манера держаться не выражали никакой обиды от нанесенного мне оскорбления. Относясь с презрением к проделкам брата и совсем не думая о мести, я проводила все время своего пленения за чтением, которое стало доставлять мне большое удовольствие. Будучи обязанной этим не своему положению, а скорее Божественному Провидению, я с тех пор получала от чтения поддержку и облегчение в страданиях, уготованных мне судьбой. Это был также путь к благочестию, ибо при чтении «Илиады» и «Одиссеи»,- прекрасных книг природы о чудесах ее создателя - моя душа приблизилась к высшей ступеньке той лестницы, на которой находится Бог. Восхищенная, она обращается к обожанию чудесного света и великолепия этой непостижимой сущности и, ни в чем другом не находя удовольствия, совершает полный круг, следуя кругу Гомера и его энциклопедии, которая, исходя от Бога, возвращается к Богу же, как к началу и цели всего в мире, И грусть, вопреки радости, уносит мысли о наших действиях, пробуждает душу, и она, душа, собирая все свои силы, отбрасывает зло и стремится к добру, еще и еще раз раздумывает, как [112] найти это высшее благо, в котором она могла бы обрести спокойствие - необходимое условие для познания и любви к Богу. Во время моего первого заточения я достигла этих двух благ - уединения и спокойствия, получая удовольствие от чтения и предаваясь набожности, чего у меня никогда не было в условиях суеты и великолепия моей благополучной судьбы.

Король, как я уже заметила, не видя во мне никаких признаков неудовольствия, сказал мне, что королева-мать отправляется к моему брату в Шампань, чтобы провести там мирные переговоры, и просил меня сопровождать ее и оказать всяческую поддержку. Он знал, что мой брат доверял мне больше, чем кому бы то ни было. Король заверил меня, что, если все сложится хорошо, он воздаст мне большие почести и будет мне очень обязан. Я обещала сделать все, что в моих силах, ибо знала, что поступить так, чтобы он был доволен, значило действовать во благо брата и государства. Королева-мать, взяв меня с собой, отправилась в Сане. Переговоры должны были состояться в доме одного дворянина, недалеко от Санса. На следующий же день мы поехали к месту встречи. Мой брат уже прибыл туда в сопровождении части своего войска, главных принцев и сеньоров (католиков и гугенотов), находившихся при армии. Среди них были герцог Казимир и полковник Пу, которые привели с собой 600 наемников. Это была помощь со стороны моего мужа. В течение нескольких [113] дней обсуждались условия мира. При этом возникли споры по некоторым вопросам, особенно касавшимся религии, по которым гугенотам было дано преимущество, что раньше не предусматривалось. Королева-мать заставила брата в интересах мира отправить наемников по домам, хотя тот никак не хотел: будучи ревностным католиком, он иногда прибегал в случае необходимости к помощи гугенотов.

Во время переговоров моему младшему брату были предоставлены земли в соответствии с его положением; он хотел также, чтобы и я получила свою долю земель. Месье де Бове, который был делегирован от его партии, очень настаивал на этом. Однако королева-мать попросила меня отказаться, заверяя, что я получу от короля все, что попрошу. Это побудило меня уговорить собравшихся не включать меня в раздел земель, так как я предпочитала иметь то, что король и королева-мать захотят мне предоставить, полагая, что так надежнее. Когда мир был заключен и даны взаимные заверения и королева-мать собралась уезжать, я получила письмо от мужа. Он писал, что очень хочет видеть меня и надеется, что как только мирный договор будет заключен, я получу разрешение поехать к нему. Я стала умолять королеву-мать отпустить меня. Она не соглашалась на это и всеми способами старалась отговорить меня от этой мысли, напоминая, как после Варфоломеевской ночи я ослушалась ее совета и не рассталась с мужем, и тогда она [114] похвалила меня за это, ибо вскоре наваррец стал католиком. Но сейчас, когда он отошел от католической религии, она не может мне позволить поехать к нему. Но так как я очень настаивала и умоляла ее, она со слезами на глазах сказала, что, если я не вернусь к ней, для нее это будет катастрофой: король подумает, что она заставила меня уехать к мужу, между тем как обещала привезти меня назад. Королева-мать сказала, что я должна оставаться при дворе до возвращения моего младшего брата. Только когда он вернется, меня отпустит.

Мы вернулись в Париж, где нас радостно встретил король, довольный заключенным миром. Однако он отрицательно отнесся к тем преимуществам, которые получили гугеноты по условиям мира, и начал искать предлог, чтобы возобновить войну с гугенотами, как только герцог Алансонский прибудет ко двору. Король не хотел предоставлять гугенотам возможность воспользоваться тем, что в силу обстоятельств им было пожаловано только лишь потому, чтобы заставить моего брата вернуться. Брат же пробыл в Шампани около двух месяцев, так как ему необходимо было отпустить наемников и оставшуюся часть своей армии. Затем он вернулся в Париж со своей свитой. Король принял его с почестями, всем своим видом выражая радость, и приказал подать обильное угощение. При этом присутствовал и Бюсси - Легаст к тому времени [115] был уже мертв, десница Божья покарала его (он был убит, тело же его, напичканное всякими мерзостями, выброшено, а душой завладели демоны, которым он служил своим колдовством и злодейскими поступками). Так мир освободился от этого гения ненависти и раздора. Теперь короля занимала лишь одна мысль - одолеть гугенотов. Потому он решил воспользоваться возвращением моего брата, стремясь поссорить его с гугенотами, но в то же время боясь, как бы я не уехала к мужу. Лицемеря, король обращался с нами (с моим братом и со мной) ласково, устраивал нам пиршества, дабы удержать при дворе. В те дни в Париж приехал месье де Дюрас, посланный моим мужем. Я же все время настойчиво просила короля отпустить меня к мужу, и он, видя, что уже невозможно отказать мне в просьбе, сказал (представляя все так, как будто проявляет ко мне истинную дружбу и стремится удержать при дворе как можно дольше только потому, что я была его украшением), что хочет сам проводить меня до Пуатье, и отправил назад месье де Дюраса, объяснив ему свое намерение.

Однако вопреки своему обещанию король медлил с моей отправкой. У него уже все было готово к началу войны, и он предупредил об этом гугенотов, следовательно, и моего мужа. Чтобы найти предлог для военных действий, распустили слух, что будто католики недовольны выгодными условиями, предоставленными [116] гугенотам при заключении мирного договора в Сансе. Эти слухи распространялись так быстро, что католики начали объединяться при дворе, по провинциям и городам, вовлекая в свои союзы все новых единомышленников и поднимая большой шум. В тайне от короля они хотели избрать своими предводителями Гизов. Только об этом и шли разговоры от Парижа до самого Блуа, где король созвал Генеральные штаты 52. В день их открытия он позвал в свой кабинет брата вместе с королевой-матерью и некоторыми членами своего совета и объяснил им, какое значение имела для государства и его авторитета лига, организованная католиками, даже если они решили избрать себе в качестве предводителей Гизов. Король заявил, что предпочитает видеть в этой роли себя и младшего брата. Он также сказал, что у католиков есть основания обижаться на него и что его долг - защитить их от гугенотов. Затем он стал умолять брата, обращаясь к нему как к сыну Франции и доброму католику, помочь ему и советом и делом, ибо речь идет о королевском авторитете и престиже католической религии. При этом он добавил, что, дабы не дать хода действиям этой опасной лиги, он посчитал своим долгом стать во главе ее, демонстрируя тем самым свою приверженность католической религии и препятствуя избранию другого предводителя. Король полагал, что акт об образовании такой лиги подпишет не только он, но и его [117] брат и все принцы, а также сеньоры, губернаторы и другие официальные лица его королевства. Младший брат герцог Алансонский не мог отказать Его Величеству в услуге, целью которой было сохранение католической религии. Король же, убедившись, что брат поможет ему (на что он и рассчитывал), искусно воспользовался этим. Он сразу же приказал принести список членов лиги, первым, как ее предводитель, подписал его и затем попросил подписать эту бумагу брата и всех присутствующих.

На следующий день открылись Генеральные штаты. Король принял во внимание предупреждение епископов Лиона, Амбрена и Вены и других прелатов, находившихся при дворе, о том, что после того, как король присягнул при коронации, всякая другая клятва, данная им еретикам, не имеет силы. Поэтому клятва, которую он дал при коронации, освобождала его от всяких обещаний гугенотам. Сообщив это при открытии Генеральных штатов и объявив войну гугенотам, он отправил к ним своего поверенного Жениссака, который уже несколько дней находился при дворе по поручению моего мужа и который должен был ускорить мой отъезд. При этом король, угрожая ему, сказал, что выдавал свою сестру замуж за католика, а не за гугенота, и просил передать наваррцу, что если тот хочет, чтобы [118] я осталась его женой, он должен перейти в католичество.

Шли приготовления к войне, о ней только и говорили при дворе. Чтобы еще сильнее поссорить моего брата с гугенотами, король ставит его во главе одной из своих армий. Ко мне пришел поверенный мужа с жалобой на грубое обращение с ним короля. Я немедленно отправилась в кабинет королевы-матери, где находился и король, чтобы пожаловаться на то, что меня обманывают, задерживая мой отъезд к мужу. Я напомнила, что вышла замуж не по своей воле - таково было желание короля Карла, моего брата, королевы-матери и его, нашего теперешнего короля. И сказала, что поскольку я вышла замуж за Генриха Наваррского, то они не могут помешать мне разделить его судьбу. Я даже угрожала, заявив, что если они помешают мне это сделать, то я убегу и тем или иным способом уеду к мужу, даже рискуя своей жизнью. На что король ответил: «Сестра, сейчас не время докучать мне вашим отъездом. Да, это так. Я специально оттягивал ваш отъезд, чтобы в конечном итоге не дать вам на него разрешения, ибо с тех пор, как король Наварры стал гугенотом, поездка к нему мне представляется невозможной. Все, что мы с королевой-матерью делаем, - все это для вашего же блага. Я хочу начать войну с гугенотами и искоренить эту презренную религию, которая принесла нам столько горя. Вы моя сестра и католичка, [119] поэтому не может быть и речи о том, чтобы вы оказались в руках гугенотов как заложница. И кто знает, но возможно, чтобы причинить мне непоправимое горе, они захотят отнять у вас жизнь и тем самым отомстить за то зло, которое я собираюсь им сотворить. Нет, нет, вы не поедете к нему! Если же вы попытаетесь убежать, как вы говорите, то вы создадите такую ситуацию, в которой и я, и ваша мать, мы станем вашими врагами и дадим вам почувствовать наше недружелюбие как только сможем. Тем самым вы усугубите положение вашего мужа, а не поможете ему».

Выслушав это, я ушла, чувствуя себя совершенно несчастной, и решила последовать совету придворных, моих друзей и подруг. Они считали, что мне не подобало оставаться при дворе, так враждебно настроенном против моего мужа. Они посоветовали мне, пока будут длиться военные действия, побыть где-нибудь вне двора и даже, что выглядело весьма достойно, найти какой-нибудь предлог покинуть королевство - отправиться на богомолье или же посетить кого-нибудь из своих родственников. Принцесса де Ла Рош-сюр-Йон, которая была на этом совете, высказалась за мой отъезд на лечебные воды в Спа. Мой брат привел на совет Мондусе - посланника короля во Фландрии. Он только что вернулся оттуда и рассказал королю, как страдали фламандцы от того, что король Испании узурпировал власть во Фландрии и господствовал там вместо короля [120] Франции, что в душе они оставались французами и что все с нетерпением ожидали его. Но видя, что король не обратил никакого внимания на это сообщение и что в голове у него только гугеноты, которым он хотел выразить свое недовольство за помощь герцогу Алансонскому, Мондусе больше ничего ему не сказал, а обратился к моему брату, который по своей природе был настоящим Пирр усом 53, рожденным участвовать только в великих, и рискованных делах. Брат сразу же загорелся желанием совершить эту операцию, она ему нравилась, тем более что он не усматривал в ней ничего несправедливого, кроме желания присоединить к Франции то, что было узурпировано королем Испании 54. Мондусе перешел на службу к герцогу Алансонскому, который принял решение отправить его во Фландрию якобы в качестве сопровождающего принцессу де Ла Рош-сюр-Йон, которая уезжала на воды в Спа. Видя, что все придворные искали какой-нибудь предлог для меня, чтобы я на время войны могла покинуть Францию (одни говорили, что надо поехать в Савойю, другие - в Лотарингию, третьи - в Сен-Клод, а иные, что надо посетить собор святой Богоматери в Лоретт), Мондусе сказал тихонько моему брату герцогу Алансонскому: «Месье, если бы королева Наваррская могла придумать какую-нибудь болезнь, которую можно полечить на водах в Спа, куда отправляется принцесса де Ла Рош-сюр-Йон, это было бы очень кстати [121] для вашей операции во Фландрии». Брат одобрил эту идею и обрадовался своей выдумке так, что воскликнул: «О королева! Нет лучшего предлога, вы несомненно должны поехать на воды в Спа, куда отправляется принцесса де Ла Рош-сюр-Йон. Не так давно я видел у вас на руке рожистое воспаление. Надо сказать, что врачи давно уже предписали вам эти воды, но погода была неподходящей, а сейчас наступил благоприятный сезон. Пойдите к королю и добейтесь от него разрешения на эту поездку».

Герцог Алансонский не все сказал, что было у него на уме, в присутствии этой компании, в которой находился месье Карл II, кардинал Бурбон, сторонник Гиза и испанского короля, он боялся выдать себя. Я же сразу поняла, что он имел в виду планы относительно Фландрии, о чем нам обоим незадолго до того говорил Мондусе. Все собравшиеся поддержали предложение моего брата, а принцесса де Ла Рош-сюр-Йон, очень меня любившая, была несказанно рада и пообещала сопровождать меня в поездке и вместе со мной пойти к королеве, чтобы поддержать меня в разговоре с ней. На следующий день я пошла к королеве-матери и рассказала ей, насколько мне неприятно и горестно, что мой муж воюет с королем Франции, а я нахожусь так далеко от него, между тем как во время этой войны мне не следует оставаться при дворе. В противном случае мне не избежать одной из двух бед: либо [122] мой муж подумает, что мне так нравится, и тогда я не смогу быть ему полезной, как того требует долг, либо король Франции начнет подозревать меня в том, что я рассказываю обо всем происходящем своему мужу. И то и другое было бы для меня настоящим бедствием. Я стала умолять королеву-мать подумать и согласиться с тем, что лучше всего для меня покинуть двор. Врачи неоднократно рекомендовали мне лечебные воды Спа по причине рожистого воспаления на руке - болезни, которой я подвержена. Сезон как раз благоприятен для этой цели. Мне казалось, что если она одобрит мое намерение, то путешествие будет весьма своевременным. Тогда я смогла бы покинуть не только двор, но и вообще Францию, тем самым доказывая мужу, что я не могу быть с ним по причине недоверия короля и не могу находиться там, где против него ведут войну. Я высказала надежду, что со временем королева-мать с присущей ей осторожностью все устроит так, что мой муж заключит мир с королем Франции и между ними установятся хорошие отношения. Я же буду ждать эту добрую весть, чтобы затем, получив у нее и у короля разрешение, поехать к мужу. В моем путешествии в Спа, добавила я, меня любезно согласилась сопровождать принцесса де Ла Рош-сюр-Йон. Королева-мать одобрила мое намерение и сказала, что чувствует большое облегчение оттого, что я последовала совету своих друзей. И добавила, что плохой совет, который [123] дали королю епископы,- не выполнять своих обещаний и расторгнуть все договоры, которые она заключила от его имени,- доставил ей немало огорчений. Она видела, как король удалял из королевского совета самых лучших, самых способных и самых верных своих подданных. Но вместе с тем то, что я сказала, произвело на мать сильное впечатление, а именно, что, оставаясь при дворе, я не могла избежать одной из двух бед: либо моему мужу это не понравится, и он станет ко мне плохо относиться, либо король Франции начнет меня подозревать в том, что я обо всем предупреждаю своего мужа. Королева-мать пообещала убедить короля в необходимости этого путешествия, что она и сделала. После этого со мной беседовал король, не проявляя ни малейшего гнева, довольный, что ему не пришлось меня долго уговаривать не уезжать к мужу, которого он ненавидел как никого на свете. Он приказал отправить послание дону Хуану Австрийскому, который был представителем короля Испании во Фландрии, прося его выдать мне необходимый пропуск для свободного проезда в страну, находящуюся под его властью. Это было необходимо для проезда по Фландрии до города Спа, находившегося на землях епископства Льежского.