Правда и фантазии Лунгиной
На днях телеканал «Россия» завершила показ документального фильма «Подстрочник». В основе этого поистине эпического произведения лежат воспоминания переводчицы Лилианны Лунгиной о своей жизни. Широкой общественности она известна как переводчица мегапопулярной в нашей стране книги «Малыш и Карлсон» Астрид Лингрид, хотя в Швеции, надо заметить, коротыш с пропеллером на спине не стал такой уж большой литературной звездой, а это значит, что именно перо переводчицы сделало Карлсона любимцем российских малышей. Кроме того, Лилианна Зиновьевна является матерью культового кинорежиссера нынешнего времени Павла Лунгина, что тоже, несомненно, прибавляет интерес к ее личности. А в фильме она раскрывается еще и как талантливая рассказчица, которая через мельчайшие детали своей жизни способна передать дыхание эпохи...
И кто бы мог подумать, что в повествовании Лунгиной найдется место и Набережным Челнам. Оказывается, во время войны Лилианна Зиновьевна вместе с матерью была эвакуирована в наш город, провела здесь два года, часть из которых работала ответственным секретарем в газете «Знамя коммунизма». Правда, ее воспоминания о здешней жизни довольно мрачны и пронизаны горечью. Однако, как говорится, из песни слов не выкинешь. «Вечерка» решила создать свой «подстрочник» - опубликовать выдержки из воспоминаний Лилианны Лунгиной, касающиеся нашего города.
Газета "Вечерние Челны", 15 июля 2009.
Интересно, подумал я, и решил почитать текст пронизаный довольной горечью. Прочел. Рассказчица действительно талантливая, но иногда реальность с фантазиями (хотя я больше склонен к тому, что это все-таки аберрация памяти) перемешевает.
"После начала войны передо мной встал выбор: пойти на трудовой фронт или подумать о маме, которая после начала бомбежек стала рваться из Москвы. К великому разочарованию моих товарищей, я выбрала маму." - Все правильно и правдиво, разве можно 21-летней девушке да на трудовой фронт, когда мама пытается драпать из Москвы?
"Очень скоро я оказалась в Казани. Вокзал в Казани на меня произвел ужасное впечатление. Степень его забитости людьми была неимоверной - люди могли только стоять, и их качало, как в прибой. Выбралась я оттуда кое-как и пошла в профсоюз журналистов - там шло распределение по редакциям. Задумываться долго было нельзя - куда мне предложили, туда я и поехала. Мне предложили пост ответственного секретаря в районной газете в Набережных Челнах. Газета называлась «Знамя коммунизма». Чтобы попасть в Набережные Челны, нужно было сесть на пароход... В Челны мы ехали на пароходе четверо суток." - Не очень ясно зачем она вообще забиралась в вокзал. Что бы потом из него с трудом выбраться? Можно было и миновать это ужасное место - с перрона сразу в профсоюз, в обход вокзального здания. Хотя, это не самое главное в данном отрывке. Меня удивило четыре дня на пароходе от Казани до Челнов. К сожалению, рассказчица опустила причину, почему расстояние в 200 км по водной глади (пусть и против течения в 3,5 км/ч) было покрыто со скоростью весельной лодки.
Колесный пароход "Пермь". Ходил по реке Кама между Казанью и Набережными Челнами. Скорость 23 км/ч. Расстояние между упомянутыми городами преодолевал за 17-19 часов. На нем, или на колесном пароходе "Свердлов", и могли добираться до места назначения мать и дочь (кликабельно!)
"Устроившись на работу, пошли искать комнату. Но никто не хотел нам ее сдавать - боялись москвичей. Я обошла, наверное, двадцать домов, но никто не пускал... И вот наконец-то на главной улице мы сняли комнату на втором этаже одного из домов. Хозяйка согласилась при условии, что мы будем отдавать каждый месяц ей какую-то из своих вещей. Деньги были никому не нужны. «А когда вещи закончатся?» - спросила я. «Тогда ты уедешь», - был ответ." - А вот здесь правда-матка. Наш район никогда не отличался гостеприимным народом. С чего это повелось сказать трудно: может гены ушкуйников делают свое дело; может природа тут такая; может не лучшие представители русского народа заколонизировали эти земли; может, может, может и т.п. Но мы обратим внимание, в каком доме рассказчица сняла комнату: двухэтажный на улице Центральной (быв. Дворянская). До революции эти дома пренадлежали всяким купцам да торгашам, т.н. "цвету русского народа". Впрочем и после революции, вопреки расхожему представлению, многие подобные "купеческие" дома в глухих провинциях (да и не только в глухих, насколько я знаю) оставались во владении бывших "хозяев жизни" или их родственников. Лунгина попала как раз к такой особе - владелице 2-х этажного дома с купеческо-торгашескими ухватками.
Закончилась история с проживанием у "купчихи" грустно:
"В середине зимы оказалось, что нам платить нечем за комнату. К тому моменту дочка хозяйки уже щеголяла в моих нарядах. И это ее нисколько не смущало. Она мне говорила: «Раньше вы жили хорошо в Москве, а теперь мы за ваш счет хоть немножко хорошо поживем». Тем не менее, вещи закончились, и нам надо было куда-то съезжать..."
Ну а теперь немного о фантазиях Лунгиной.
"Надо отметить, что жизнь в Набережных Челнах и работа в районной газете для моего понимания сути советской системы сыграло огромную роль. До этого я думала, что все аресты по политическим мотивам происходят только в городах. А тут я обнаружила, что вся страна находится под тем же гнетом. Каждый второй, в лучшем случае третий человек «изымался» из общества. Аресты шли повсюду. В близлежащих деревнях не было фактически ни одного дома, из которых не уводили бы по ночам. Сажали за пустяки - за горсть пшеницы, за опоздание (был специальный декрет - по нему сажали за 20 минут опоздания на работу)." - Каждый третий это красиво сказано. Но красивей было бы каждый полуторный. Хотя не в этом суть - антисоветские головы давно превратили трагедию репрессий в фарс, но остановится никак не могут. Мы же остановимся на "фактически ни одного дома".
В Набережночелнинском районе было репрессировано почти 5.000 человек за... 65 лет (по данным 22-х томника "Книга памяти жертв политических репрессий Республики Татарстан"). Это с учетом контры времен гражданской войны. К началу 1940-х население района составляло более 66.000 человек. В близлежащих деревнях насчитывалось около 10000 дворов...
К чему я это? Да к тому, что фантазии престарелых работников советской культуры не знают преград. И немало тех, кто эти фантазии потом берет в дело. Не удивлюсь, если где-то всплывет утверждение, что в Набережночелнинском районе в каждом сельском доме было арестовано по человеку.
И вот описав ужасы огульных репрессий в Нижнем Прикамье, где за горсть пшеницы тут же забирали и забирали обязательно по ночам, Лунгина через некоторое время рассказывает:
"Нам пришлось переехать с мамой в деревню, в которой был заводишка, перегонявший из картошки спирт. Туда меня взяли лаборанткой. Но в первый же день работы я установила, что анализы не делаются. Потому что картошка тут же в печке пеклась, и она шла на еду. А цифры об изготовленном спирте брались просто из потолка." - Вот оно как! Работники спиртзавода получали картошку, съедали ее под чистую, а потом на полный желудок заполняли бумагу, что изготовили столько-то ведер спирту. И никого не забрали темной зимней ночью за то, что государственное добро нагло съедалось, а государство не получало за это спирт, такой нужный на фронте для спаивания советских солдат.
Кстати, неназванная Лунгиной деревня называется Петровский завод. Такое название поселение получило в начале 20 века, как раз из-за винокуренного завода "Петровский №12" (от первичного названия деревни - Петровка). Владельцем этого предприятия был торговый дом "И.Г.Стахеев и сыновья". Основанный в 1891 году Петровский спиртзавод был крупнейшим в Уфимской губернии. После революции был, естественно, национализирован. В годы Великой Отечественной войны получил статус оборонного объекта и функционировал на повышенных мощностях. Из-за нехватки рабочих рук во время войны на заводе работали и дети. Например, жительница города Заинск Елизавета Кузнецова пришла на Петровский завод в конце 1942 года одинадцатилетней девочкой, как раз тогда, когда Лунгина поглощала печеную картошку.
Кстати, о печеной картошке. Мощность Петровского спиртзавода была не космической - в лучшие, стахеевские, времена на нем за год производилось порядка 700.000 литров спирта. Для поддержания такого спиртовыхода требовалось около 6000 тонн картофеля в год. Будем считать, что советская власть по тем или иным причинам снизила техническую мощность завода и в военные годы из него вытекало в два раза меньше спирта, а значит и картошки привозили меньше, например, 3000 тонн. А теперь считаем сколько человек должно было трудиться на этом предприятии, дабы подчистую слопать все сырье. У меня вышло порядка 8.000 человек, т.е. практически 8% всего населения предвоенного Набережночелнинского района, поглащающих ежедневно по килограмму печеной картошки. :-) Вот это и есть фантазии.
Ну и в заключение, очень характерное место в рассказе Лунгиной.
"Надо было как-то зарабатывать на жизнь. Мама пыталась делать куклы - что-то типа дедов морозов. Но эстетическому представлению жителей Челнов они не соответствовали. Куклы не продавались" - Ну да, куда уж челнинской черни до эстетических высот московской интеллигенции! В военное голодное время челнинцы проявили себя истинными варварами, вместо того, что бы эстетически набрасываться на очень нужных в быту дедов морозов, торопливо суя в руки московских изготовителей игрушек деньги, шматы сала и оренбуржские пуховые платки, они воротили носы и уходили в даль...
Боязно иногда читать и слушать воспоминания о прошлом деятелей искусств и иже с ними - все время натыкаешся на такое, что волосы дыбом и мурашки по коже. Я верю, что многие из них несут чушь не со зла: что-то забылось, что-то исказилось, что-то сочинилось под влиянием новомодных трактовок былого. Вот и рассказ Лунгиной не обошелся без этого. Кстати, фильм "Подстрочник" снимался незадолго до смерти Лилианны Зиновьевны, в конце 1997 года. Дата говорит сама за себя - разгар антисоветской и антикоммунистической истерии.
ПС: Почитал отзывы на фильм. Либералы в восторге. Антисемиты буйствуют.
И кто бы мог подумать, что в повествовании Лунгиной найдется место и Набережным Челнам. Оказывается, во время войны Лилианна Зиновьевна вместе с матерью была эвакуирована в наш город, провела здесь два года, часть из которых работала ответственным секретарем в газете «Знамя коммунизма». Правда, ее воспоминания о здешней жизни довольно мрачны и пронизаны горечью. Однако, как говорится, из песни слов не выкинешь. «Вечерка» решила создать свой «подстрочник» - опубликовать выдержки из воспоминаний Лилианны Лунгиной, касающиеся нашего города.
Газета "Вечерние Челны", 15 июля 2009.
Интересно, подумал я, и решил почитать текст пронизаный довольной горечью. Прочел. Рассказчица действительно талантливая, но иногда реальность с фантазиями (хотя я больше склонен к тому, что это все-таки аберрация памяти) перемешевает.
"После начала войны передо мной встал выбор: пойти на трудовой фронт или подумать о маме, которая после начала бомбежек стала рваться из Москвы. К великому разочарованию моих товарищей, я выбрала маму." - Все правильно и правдиво, разве можно 21-летней девушке да на трудовой фронт, когда мама пытается драпать из Москвы?
"Очень скоро я оказалась в Казани. Вокзал в Казани на меня произвел ужасное впечатление. Степень его забитости людьми была неимоверной - люди могли только стоять, и их качало, как в прибой. Выбралась я оттуда кое-как и пошла в профсоюз журналистов - там шло распределение по редакциям. Задумываться долго было нельзя - куда мне предложили, туда я и поехала. Мне предложили пост ответственного секретаря в районной газете в Набережных Челнах. Газета называлась «Знамя коммунизма». Чтобы попасть в Набережные Челны, нужно было сесть на пароход... В Челны мы ехали на пароходе четверо суток." - Не очень ясно зачем она вообще забиралась в вокзал. Что бы потом из него с трудом выбраться? Можно было и миновать это ужасное место - с перрона сразу в профсоюз, в обход вокзального здания. Хотя, это не самое главное в данном отрывке. Меня удивило четыре дня на пароходе от Казани до Челнов. К сожалению, рассказчица опустила причину, почему расстояние в 200 км по водной глади (пусть и против течения в 3,5 км/ч) было покрыто со скоростью весельной лодки.
Колесный пароход "Пермь". Ходил по реке Кама между Казанью и Набережными Челнами. Скорость 23 км/ч. Расстояние между упомянутыми городами преодолевал за 17-19 часов. На нем, или на колесном пароходе "Свердлов", и могли добираться до места назначения мать и дочь (кликабельно!)
"Устроившись на работу, пошли искать комнату. Но никто не хотел нам ее сдавать - боялись москвичей. Я обошла, наверное, двадцать домов, но никто не пускал... И вот наконец-то на главной улице мы сняли комнату на втором этаже одного из домов. Хозяйка согласилась при условии, что мы будем отдавать каждый месяц ей какую-то из своих вещей. Деньги были никому не нужны. «А когда вещи закончатся?» - спросила я. «Тогда ты уедешь», - был ответ." - А вот здесь правда-матка. Наш район никогда не отличался гостеприимным народом. С чего это повелось сказать трудно: может гены ушкуйников делают свое дело; может природа тут такая; может не лучшие представители русского народа заколонизировали эти земли; может, может, может и т.п. Но мы обратим внимание, в каком доме рассказчица сняла комнату: двухэтажный на улице Центральной (быв. Дворянская). До революции эти дома пренадлежали всяким купцам да торгашам, т.н. "цвету русского народа". Впрочем и после революции, вопреки расхожему представлению, многие подобные "купеческие" дома в глухих провинциях (да и не только в глухих, насколько я знаю) оставались во владении бывших "хозяев жизни" или их родственников. Лунгина попала как раз к такой особе - владелице 2-х этажного дома с купеческо-торгашескими ухватками.
Закончилась история с проживанием у "купчихи" грустно:
"В середине зимы оказалось, что нам платить нечем за комнату. К тому моменту дочка хозяйки уже щеголяла в моих нарядах. И это ее нисколько не смущало. Она мне говорила: «Раньше вы жили хорошо в Москве, а теперь мы за ваш счет хоть немножко хорошо поживем». Тем не менее, вещи закончились, и нам надо было куда-то съезжать..."
Ну а теперь немного о фантазиях Лунгиной.
"Надо отметить, что жизнь в Набережных Челнах и работа в районной газете для моего понимания сути советской системы сыграло огромную роль. До этого я думала, что все аресты по политическим мотивам происходят только в городах. А тут я обнаружила, что вся страна находится под тем же гнетом. Каждый второй, в лучшем случае третий человек «изымался» из общества. Аресты шли повсюду. В близлежащих деревнях не было фактически ни одного дома, из которых не уводили бы по ночам. Сажали за пустяки - за горсть пшеницы, за опоздание (был специальный декрет - по нему сажали за 20 минут опоздания на работу)." - Каждый третий это красиво сказано. Но красивей было бы каждый полуторный. Хотя не в этом суть - антисоветские головы давно превратили трагедию репрессий в фарс, но остановится никак не могут. Мы же остановимся на "фактически ни одного дома".
В Набережночелнинском районе было репрессировано почти 5.000 человек за... 65 лет (по данным 22-х томника "Книга памяти жертв политических репрессий Республики Татарстан"). Это с учетом контры времен гражданской войны. К началу 1940-х население района составляло более 66.000 человек. В близлежащих деревнях насчитывалось около 10000 дворов...
К чему я это? Да к тому, что фантазии престарелых работников советской культуры не знают преград. И немало тех, кто эти фантазии потом берет в дело. Не удивлюсь, если где-то всплывет утверждение, что в Набережночелнинском районе в каждом сельском доме было арестовано по человеку.
И вот описав ужасы огульных репрессий в Нижнем Прикамье, где за горсть пшеницы тут же забирали и забирали обязательно по ночам, Лунгина через некоторое время рассказывает:
"Нам пришлось переехать с мамой в деревню, в которой был заводишка, перегонявший из картошки спирт. Туда меня взяли лаборанткой. Но в первый же день работы я установила, что анализы не делаются. Потому что картошка тут же в печке пеклась, и она шла на еду. А цифры об изготовленном спирте брались просто из потолка." - Вот оно как! Работники спиртзавода получали картошку, съедали ее под чистую, а потом на полный желудок заполняли бумагу, что изготовили столько-то ведер спирту. И никого не забрали темной зимней ночью за то, что государственное добро нагло съедалось, а государство не получало за это спирт, такой нужный на фронте для спаивания советских солдат.
Кстати, неназванная Лунгиной деревня называется Петровский завод. Такое название поселение получило в начале 20 века, как раз из-за винокуренного завода "Петровский №12" (от первичного названия деревни - Петровка). Владельцем этого предприятия был торговый дом "И.Г.Стахеев и сыновья". Основанный в 1891 году Петровский спиртзавод был крупнейшим в Уфимской губернии. После революции был, естественно, национализирован. В годы Великой Отечественной войны получил статус оборонного объекта и функционировал на повышенных мощностях. Из-за нехватки рабочих рук во время войны на заводе работали и дети. Например, жительница города Заинск Елизавета Кузнецова пришла на Петровский завод в конце 1942 года одинадцатилетней девочкой, как раз тогда, когда Лунгина поглощала печеную картошку.
Кстати, о печеной картошке. Мощность Петровского спиртзавода была не космической - в лучшие, стахеевские, времена на нем за год производилось порядка 700.000 литров спирта. Для поддержания такого спиртовыхода требовалось около 6000 тонн картофеля в год. Будем считать, что советская власть по тем или иным причинам снизила техническую мощность завода и в военные годы из него вытекало в два раза меньше спирта, а значит и картошки привозили меньше, например, 3000 тонн. А теперь считаем сколько человек должно было трудиться на этом предприятии, дабы подчистую слопать все сырье. У меня вышло порядка 8.000 человек, т.е. практически 8% всего населения предвоенного Набережночелнинского района, поглащающих ежедневно по килограмму печеной картошки. :-) Вот это и есть фантазии.
Ну и в заключение, очень характерное место в рассказе Лунгиной.
"Надо было как-то зарабатывать на жизнь. Мама пыталась делать куклы - что-то типа дедов морозов. Но эстетическому представлению жителей Челнов они не соответствовали. Куклы не продавались" - Ну да, куда уж челнинской черни до эстетических высот московской интеллигенции! В военное голодное время челнинцы проявили себя истинными варварами, вместо того, что бы эстетически набрасываться на очень нужных в быту дедов морозов, торопливо суя в руки московских изготовителей игрушек деньги, шматы сала и оренбуржские пуховые платки, они воротили носы и уходили в даль...
Боязно иногда читать и слушать воспоминания о прошлом деятелей искусств и иже с ними - все время натыкаешся на такое, что волосы дыбом и мурашки по коже. Я верю, что многие из них несут чушь не со зла: что-то забылось, что-то исказилось, что-то сочинилось под влиянием новомодных трактовок былого. Вот и рассказ Лунгиной не обошелся без этого. Кстати, фильм "Подстрочник" снимался незадолго до смерти Лилианны Зиновьевны, в конце 1997 года. Дата говорит сама за себя - разгар антисоветской и антикоммунистической истерии.
ПС: Почитал отзывы на фильм. Либералы в восторге. Антисемиты буйствуют.