Отрывок из новой книги про причины роста антизападных настроений на постсоветском пространстве
Российская верхушка то ли внушила себе, то ли позволила себя убедить в том, что Украина представляет для Запада стратегическую важность (нужно заметить в оправдание российской власти, что некоторые западные политики и статусные эксперты действительно делали подобные заявления). Вследствие этого были предприняты попытки дестабилизировать и расколоть Украину, создав угрозу поглощения Россией значительной части ее территории, чтобы получить возможность заключить стратегическую сделку с Вашингтоном, Брюсселем и Берлином. Умы российских правителей волновал образ новой Ялтинской конференции, на которой они должны были получить гарантии сохранения России в качестве глобального игрока и влиятельной мировой державы .
Но Западу не о чем договариваться с нынешней российской властью. С точки зрения инвестиционной привлекательности российская экономика, находящаяся в предкризисном состоянии явно проигрывает индийской, иранской и даже турецкой (не говоря уже о странах Юго-восточной Азии, все больше втягивающихся в культурное пространство Запада).
Рост китайского влияния в Средней Азии позволяет возложить ответственность за поддержание стабильности в этом региона на Пекин.
А снижение значимости Восточной Европы (обусловленное во многом с отказом Запада от сохранения прежней сферы своего политического влияния) предоставило возможность Вашингтону (и до известной степени - Берлину) без особого волнения наблюдать за российскими действиями на украинской территории.
Российская элита, опасаясь, что противоречия с Западом, перерастут в прямое столкновение с ним, заставила Кремль (точнее говоря связанные с ним консервативные группировки внутри российской власти) отказаться от курса на эскалацию конфликта После того как российское руководство осознало (вследствие внешнего и внутреннего давления), что шантаж Запада угрозой захвата Украины придется прекратить, США и ЕС утратили мотивации для зашиты украинских интересов. Они навязывают Киеву явно невыгодные для него условия мирного урегулирования, поскольку им не столь важно, на каких условиях будет остановлено вооруженное противостояние. Их единственное требование сводится к тому, чтобы у Москвы не было возможности установить контроль над украинским политическим пространством, затруднив доступ в него другим внешним игрокам. Но российской власти не нужна Украина сама по себе: борьба с Западом за влияние на Киев представляет для Кремля ценность, прежде всего, как повод заявить свои претензии на глобальном уровне и способ добиться их удовлетворения (достижение формальных целей вопрос явно второстепенный). США и их союзники не собираются договариваться с Россией по каким-либо вопросам, выходящим за рамки текущих проблем. Это объясняется не враждебным отношением к российскому режиму (или тем более, к российской государственности, как внушает своим подданным российская власть), а отсутствием заинтересованности в сохранении стратегического взаимодействия и почти полного равнодушием к внутрироссийской ситуации и к действиям Кремля на международной арене. Естественно, за исключением его выходок, подрывающих основы современного миропорядка или угрожающих безопасности Запада.
Хотелось бы еще раз подчеркнуть, даже в тех случаях, когда США, Германия и их союзники вынуждены реагировать на российские действия, их действия сводятся к использованию внешней политики Москвы для углубления ее международной изоляции. Кроме того, США используют сложившуюся ситуацию для усиления противоречий между Россией и теми странами Восточной и Северной Европы, которые хотели бы покончить с российским влиянием в регионе.
Причем даже на пике российского шантажа, когда Кремлю явно казалось, что стоит приложить еще немного сил, и США с Германией согласятся на «новую Ялту», западные правительства ничего не делали для дестабилизации внутрироссийской ситуации и не пытался развязать военные конфликты на российских границах. Это бездействие Запада российское руководство, судя по всему, расценивало, как проявление слабости и доказательство того, что западные державы боятся открытой конфронтации с Россией. Поэтому российские власти демонстративно противодействовали американской администрации, пока конфликт с ней не принял характер, угрожающий положению российской экономической элиты.
В результате она оказалась в двойственном положении.
С одной стороны, ей хотелось бы, чтобы западные лидеры признали за российским президентом право на участие в определении международного курса Запада. Когда Владимир Путин говорит о необходимости учитывать российские интересы, это в действительности означает, что он хотел бы, чтобы американский президент спрашивал его согласия на реализацию планов США и американских союзников (хотя бы в наиболее важных для России регионах, - на постсоветском пространстве, в Восточной Европе и на Ближнем Востоке). Понятно, что согласие Вашингтона с подобным кремлевским требованием закрепило бы за российской экономической и политической элитой чрезвычайно высокий статус, позволяющий ей оказывать покровительство различным правителям «третьего мира», вызвавшим недовольство Запада. При этом российское руководство, по-видимому, понимает, что в нынешней глобальной ситуации ни у США, ни у Германии нет никаких рациональных оснований для того, чтобы считаться с подобными претензиями. Поэтому оно и избрало тактику шантажа, рассчитывая, что вынудит Запад пойти на уступки, постоянно противодействуя американской политики и резко поднимая для США стоимость геополитических проектов.
С другой, - риск утратить свое положение в мире из-за снижения места России в глобальной политической системе представляет для российской экономической элиты значительно меньшую угрозу, чем перспектива утратить возможность взаимодействия с западными финансово-экономическими структурами. Исключение составляют несколько относительно небольших по численности групп, непосредственно связанных с нынешней властью. Правда, следует заметить, что эти группы обладают огромной собственность, в том числе в отраслях связанных с добычей и экспортом углеводородов, управляют наиболее влиятельными медиа и контролируют большую часть финансовых средств, находящихся в руках государства. Однако из-за отсутствия в России политической конкуренции (она была уничтожена, поскольку создавала угрозу дестабилизации), огромную роль в управлении страной играет стремление власти сохранить консенсус внутри экономической элиты. И уже весной 2015 г. стало очевидно, что решить эту задачу возможно, только восстановив отношения с Западом хотя бы того уровня, который позволял бы российским группировкам вести нормальную экономическую деятельность в западных странах и сотрудничать с их экономическими структурами, не опасаясь, что они свернут взаимодействие по политическим причинам.
В результате политика России в украинском конфликте довольно быстро изменилась, а площадкой для поиска компромисса с Западом российское руководство попыталось сделать Сирию. Это не принесло сколько-нибудь заметного результата: США и Германия, безусловные лидеры западного сообщества, на компромисс не пошли, хотя отдельные европейские государства были не прочь восстановить взаимодействие с Россией. Свержение Асада явно не представляет для администрации Обамы (и тем более - для правительства Меркель) такой важности, чтобы отказываться от курса на изоляцию российского режима ради достижения этой цели. Политика в отношении Москвы изменится только после капитуляции Владимира Путина (или его преемника) и символических жестов с его страны, свидетельствующих об отказе, как от претензий от корректировки западного курса на глобальном уровне, так и с требованием закрепить за Россией собственную сферу влияния.
Но украинские политики и некоторые деятели российской «внесистемной» оппозиции, рассчитывающие, что курс на изоляцию России рано или поздно перерастет в действия, направленные на ее внутреннюю дестабилизацию, плохо понимают подлинные мотивации и цели лидеров западного мира.
В нынешней ситуации вряд ли понадобились бы серьезные усилия для того, чтобы организовать вооруженный конфликт в Таджикистане, в который Россия должна была бы вмешаться. Но вместо этого американская администрация позволила Эмомали Рахмону нанести тяжелый удар по Партии исламского возрождения Таджикистана: решением Верховного Суда Республики Таджикистан от 29 сентября 2015 г. Партия Исламского Возрождения Таджикистана была признана экстремистско-террористической организацией, а значительная часть ее руководства - арестована.
В результате таджикский президент укрепил свои позиции, уничтожив единственную политическую силу, которая могла рассчитывать на официальную поддержку внешних игроков (в том числе США) в случае своего конфликта с действующей властью. А у руководства России появилась возможность сосредоточиться на военной операции в Сирии, которая призвана создать основу для возобновления сотрудничества с западными державами и достижения с ними компромисса относительно статуса России в глобальной политике.
30 сентября 2015 года Россия завила о начале операции в Сирии своих воздушно-космических сил. Первоначально военные действия России были направлены исключительно против Исламского государства, которое объявлено в РФ запрещенной террористической группировкой. Позднее, желая создать пространство для торговли с Западом, который, вопреки кремлевским ожиданиям, не стал рассматривать Россию, как союзника по борьбе с мировым злом, Москва провозгласила себя защитницей сирийской государственности.
Понятно, что России, обладающей ограниченными ресурсами, вынужденной к тому же удерживать часть сил на «украинском направлении», чтобы у украинской власти не возникало соблазна решить донбасский конфликт силовым путем, не смогла бы вести военные действия в Сирии, если бы ей нужно было одновременно сражаться в Средней Азии или на Северном Кавказе. Но американская администрация опять-таки не сделала ничего, чтобы усилить напряженность в Чечне или Дагестане. Напротив, она совершенно спокойно отнеслась к тому, что многие представители вооруженного подполья в этих российских республиках отправились воевать на стороне Исламского государства, воспользовавшись каналами, созданными, по всей видимости, при участии российских спецслужб. В результате обстановка на российском Кавказе стала намного спокойнее.
Ни европейские, ни американские структуры не пытались направлять деятельность российских политических сил, выступающих против существующего режима. Более или менее регулярные контакты поддерживались только с либеральной оппозицией, которую, тем не менее, не попытались спасти ни от организационного разгрома, ни от внутреннего раскола (в отличие от позднесоветского времени, когда внешние игроки помогали российским либералам поддерживать единство). Не существует ни одного русскоязычного интернет-СМИ, рассчитанного на массовую русскоязычную аудиторию, которое финансировалось бы общественными или государственными структурами западных держав. От периода «холодной войны» сохранились несколько радиостанций, призванных доносить позицию западных правительств до российской аудитории, но они обращаются главным образом к своим слушателям советского времени и не пытаются стать хоть сколько-нибудь интересными для менее политизированных слушателей.
Но, пожалуй, наиболее яркий пример полного равнодушия Вашингтона, Берлина и Лондона к судьбе политической демократии в России является безоговорочное признание ими результатов президентских выборов 2012 г. Причем это произошло, когда в России уже началось формирование массового протестного движения, выступающего под либеральными лозунгами и объединяющего наиболее вестернизированную часть общества. К появившимся в то время структурам, пытавшимся координировать протестную активность, как можно судить по косвенным признакам (поддержка протестного движения статусными деятелями культуры, выдвигавшиеся лозунги, позиция негосударственных СМИ и т.д.), присматривались некоторые российские олигархи, надеявшиеся получить площадку для торговли с властью. Но явное свидетельство того, что западная элита не заинтересована в серьезном ослаблении (и уже тем более - в свержении) Владимира Путина, заставило их прекратить заигрывание с протестным движением, а российской власти предоставило возможность приступить к его подавлению. А затем (после того, как стало ясно, что Запад не станет возмущаться) - к его окончательному уничтожению.
Дело не только в том, что Владимир Путин долгое время был для Запада удобной фигурой (кстати говоря, к 2012 г. этот период уже закончился). На его место можно было бы привести политика, не связанного с консервативными группировками российской бюрократии, а потому не столь сильно заинтересованного в том, чтобы жестко отстаивать претензии на высокий статус России в мировой политической системе.
Отстранение от власти Владимира Путина не приведет к распаду России, который будет угрожать глобальной безопасности, как иногда утверждают, пытаясь объяснить бездействие американской администрации, не прилагающей усилий для изменения внутрироссийской политической ситуации. Режим Бориса Ельцина благодаря западной поддержке сумел сохранить контроль над страной вначале 1990-х, несмотря на глубокий социальный кризис. Нет никаких оснований предполагать, что в результате вынужденного отказа Владимира Путина от поста президента положение дел было бы хуже, чем в первые годы ельцинского правления. Тем более, что курс на международную изоляцию Россию (если он не будет совран вследствие каких-то чрезвычайных обстоятельств), неминуемо приведет к существенным переменам внутри российской власти. Причем этот процесс, скорее всего, будет сопровождаться серьезными социально-политическими потрясениями, которых удалось бы избежать, если бы смена государственного руководства стала бы результатом целенаправленного воздействия на позицию российской олигархии со стороны западной политической элиты.
Но западные лидеры больше не нуждаются в сателлитах. Поэтому они готовы предоставить правительствам региональных держав существенно большую, чем десять лет назад, свободу действий, как внутри страны, так и за ее пределами. США и страны ЕС готовы даже позволить странам, претендующим на региональное лидерство, конкурировать с Западом за влияние на другие государства региона . При условии, разумеется, что такая конкуренция не перерастет в открытую конфронтацию.
Однако вероятность возникновения стратегических противоречий ведущих держав Запада с региональными лидерами сегодня ничтожно мала. Россия, как уже отмечалось, представляет собой исключение из-за ее претензий на глобальном уровне. Наиболее развитые государства мира (все они являются членами западного сообщества) могут быть уверены в том, что усиление региональных держав не угрожает их глобальному доминированию. В нынешней ситуации ни одна страна, желающая сохранить перспективы социально-экономического развития, не станет по своей воле доводить возникающие разногласия, неизбежные в конкурентной борьбе, до состояния конфликта, чреватого военным столкновением.
Самой надежной гарантией этого является устройство глобальной экономической системы.
Западу в последние тридцать лет удалось создать мировую экономическую систему, развитие которой определяется его интересами, поскольку только западные страны обладают возможностью регулярно предлагать научно-технические новшества, создающие новые отрасли производства.
Причем, если какое-либо государство, не принадлежащее к ОЭСР , сумеет освоить появившиеся технологии и приступить к их самостоятельному совершенствованию (как это, к примеру, пытался сделать СССР), то Запад обладает всеми необходимыми ресурсами для того, чтобы выпустить принципиально новый продукт и в короткий срок сформировать на него потребительский спрос на глобальном уровне. Это позволяет Западу сохранять научно-техническое лидерство (а вместе с ним и господствующее положение в созданной им глобальной экономической системе), уничтожая конкурентов, способных создать альтернативный центр развития.
Поражение в «холодной войне» и последующий распад Советского Союза стали естественным результатом появления в первой половине 1980-х гг. новой глобальной экономической системы (ее формирование началось под воздействием кризиса 1974 г. - 1975 гг., заставившего развитые страны изменить свою экономическую политику и принять меры для преодоления дефицита промышленного сырья). СССР не смог помещать ее становлению из-за слабости собственной элиты, сдерживавшей интеллектуальное и культурное развитие советского общества из страха перед собственным населением (в этом отношении руководство постсоветских государств является наследником и преемником высшей советской бюрократии). Советский Союз, не сумевший предложить альтернативу новому устройству мировой экономики, попытался в его рамках создать собственный центр влияния, конкурирующий с Западом. СССР быстро потерпел крах, поскольку был вынужден осваивать новые технологические достижения, создавать новые промышленные отрасли, реагируя на изменение глобальной конъюнктуры, на формирование которой он теперь не мог оказать заметного воздействия.
В этой связи представляется, что правы и те, кто утверждают, что Советский Союз рухнул и за своей экономической неэффективности, так и те, кто верят, что СССР мог бы и дальше развиваться, если бы, по милости своего руководства, не пошел на капитуляцию перед Западом. С одной стороны, советская экономическая модель, в рамках которой магистральные направления развития могли определяться только внутренними факторами, не могла нормально функционировать в условиях новой глобальной экономики. Поскольку ее эволюция направляется теми, кто умеет формировать глобальный спрос. У советских правителей для этого не было ни навыков, ни инструментов: даже мода на советскую символику в дизайне, появившаяся во второй половине 1980-х, была сформирована западными структурами.
Но, с другой стороны, сама по себе советская экономическая модель окончательно утратила жизнеспособность только за полтора-два года до гибели Советского Союза. В то время советское руководство, действительно, отказалось от политической конкуренции и идеологического противостояния с Западом, уступило ему свои зоны влияния в Восточной Европе, в Африке и Латинской Америке, несмотря на то, что экономика еще продолжала работать, и еще сохранялись ресурсы для продолжения «холодной войны».
Однако в условиях существующей мировой экономики имеет значение не столько наличие нормально функционирующих экономических механизмов внутри страны, сколько наличие у нее доступа к последним технологическим достижениям Запада, способность предложить в обмен за них, что-то, что может заинтересовать его политические или экономические структуры. В распоряжении СССР, по сути дела, не было ничего, кроме разоружения, сворачивания сферы влияния и отказа от геополитического противостояния. Советское руководство последовательно обменивало имевшиеся у него козыри на содействие Запада в проведении модернизации экономики (она отчасти была успешной, несмотря на то, что огромные ресурсы были растрачены впустую), а затем на западную финансовую помощь. Однако встроить советскую экономику в глобальную экономическую систему было принципиально невозможно (именно это, а не экономическая слабость СССР по сравнению с западными странами и предопределила его развал). Ни одна страна не может существовать сегодня вне связи с мировой экономикой, не занимая в ней места, выгодность которого определяется уровнем экономического сотрудничества с Западом, не выполняя функции, набор которых определяется этим взаимодействием.
Даже Северная Корея, провозгласившая целью своего развитие достижение полной автаркии, в действительности интегрирована в мировую экономическую систему (правда, опосредованно, через Китай).
Пример Советского Союза лучше всего демонстрирует степень реального могущества Запада, которое определяется его научно-техническим лидерством и возможностью направлять развитие цивилизации, формируя потребительский спрос на глобальном уровне.
В этих условиях Западу приходится, скорее, уклонятся от излишнего сближения со странами, пытающимися занять как можно более выгодное место в мировой экономической системе. Правда, некоторые из таких государств, проявив определенную настойчивость, могут стать частью западного сообщества. Это удалось сделать странам Восточной Европы (этому способствовала геополитическая ситуация, сложившаяся в конце 1980-х). Подобный шанс есть в среднесрочной перспективе у Южной Кореи и Турции. Поэтому контроль над политическим курсом стран, примыкающих к западному пространству, в такой ситуации представляется излишним.
Следует отметить, что мы говорим, скорее, об объективной тенденции, а не о четкой политической линии западных стран, в элите которых существуют группировки выступающие, как за большую изоляцию от остального мира, так и за усиление контроля за поведением региональных держав. Однако магистральная линия связана с уменьшением политического влияния Запада, падение которого компенсируется его экономическим доминированием и отсутствием у него сильных конкурентов, использующих созданные в рамках западной культуры учения (социализм, фашизм, национализм) для обоснования своего идейного противостояния с западным миром.
Как показывают украинские события, этот процесс до сих пор не был осознан до конца политической элитой постсоветских и даже восточноевропейских стран, многие представители которой были уверены, что США до сих пор руководствуются «доктриной Эйзенхауэра». Вследствие этого они сперва были уверены в том, что американская администрация и ее западноевропейские союзники непременно окажут помощь прозападной Украине, власти которой использовали либеральную риторику, в ее противостоянии с Россией. Когда же этого не произошло стали упрекать Запад в слабости.
Основные проблемы современного мира обусловлены не мифической слабостью Запада, а его неограниченным экономическим доминированием, которое позволяет отказываться от деятельности, направленной на распространение западного политического и культурного влияния (за исключением, разумеется, сферы массовой культуры, участвующей в формировании глобального спроса).
Даже если оставить в стороне моральные аспекты существующего мирового экономического устройства (хотя очевидно, что в нынешних условиях нельзя остановить рост глобального неравенства), его, тем не менее, следует рассматривать как главный источник стратегической угрозы для глобальной стабильности.
Во-первых, оно обрекает большую часть человечества на жизнь в условиях постоянных политических конфликтов, в результате которых принципиально не могут быть созданы условия для повышения качества жизни или возникнуть более справедливые социальные системы. Такие конфликты, неизбежные в странах, которые не представляют для Запада серьезной экономической важности (а потому не могут рассчитывать на выгодные условия интеграции в глобальную систему) и не лежат в сфере его текущих геополитических интересов (а потому не могут рассчитывать на серьезную финансовую поддержку или помощь в проведении социальной модернизации). Содержание таких конфликтов сводится к борьбе различных группировок национальной элиты за право осуществлять взаимодействие с Западом и распределять материальные блага, полученные в результате такого сотрудничества. Такое внутриэлитное соперничество, идущее в государствах, у которых нет ресурсов для создания действенных институтов политической демократии (к тому же правящая элита и наиболее массовые слои общества не верят в их эффективность), неизбежно приводят к острому противостоянию между конкурирующими группировками. Пытаясь опереться на массовую поддержку, они придают своей междоусобной борьбе характер межрегионального, межконфессионального или межэтнического конфликта, который из-за отсутствия механизмов разрешения возникших противоречий может привести к гражданской войне или к утверждению авторитарного режима, сдерживающего культурное развитие общества или даже обращающего его вспять.
Во-вторых, оно провоцирует массовое отторжение современной западной культуры в тех странах, которые утратили надежду на сотрудничество с Западом на сколько-нибудь выгодных условиях, позволяющих поддерживать достигнутые социальные стандарты.
Речь идет не только об официальном осуждении массовой культуры со стороны религиозных, государственных и политических организации и попытках запретить (или максимально осложнить) потребление отдельных видов культурной продукции. Трудно насказать, насколько эффективными являются данные действия. Впрочем, в большинстве стран, где проводится подобная политика, она имеет, скорее, символический характер и сводится к набору ритуальных заявлений и жестов.
Но, независимо от позиции религиозных и политических лидеров, в обществах, ощущающих, что взаимодействие с Западом не принесет им материальной выгоды, нарастает недоверие к базовым ценностям западной культуры. В них на массовом уровне складывается убежденность в том, что политическая демократия неэффективна и несправедлива, поскольку демократические институты имеют фиктивный характер, а их единственная цель состоит в том, чтобы создавать механизмы внешнего управления страной, которыми пользуется западная элита в собственных интересах. Вследствие этого борьба за политические свободы рассматриваются как способ манипуляции общественным мнением, а призывы к защите прав человека как проявление социальной неадекватности (в лучшем случае) или как активность, направленная на разрушение государственных институтов, которая направляется и контролируется западными структурами.
С этой проблемой вплотную столкнулись практически все постсоветские государства. Несмотря на то, что часть постсоветского общества смогла достигнуть уровня жизни, сравнимого со странами Южной Европы (в России, Казахстане, Азербайджане, Украине и Беларуси, наиболее богатых постсоветских странах такую возможность получили от 15% до 25% населения), качество социальных услуг во всех бывших советских республиках за время их независимого существования заметно ухудшилось. Но ни те, кто получили относительную выгоду от социальных преобразований, ни те, кто в результате стал намного беднее, не желают возвращения к советской системе, хотя даже относительно благополучные жители постсоветских стран время от времени испытывают трудности, связанные с низким качеством общедоступного медицинского обслуживания или отсутствием какой-либо защиты от произвола работодателя.
Возможность приобретать товары, изготовленные на основе последних технологических достижений, и вести образ жизни, опирающийся на собственные (иногда -фантастические) представления о западных социальных практиках, представляет для большинства жителей постсоветских стран исключительную важность. Понятно, что совершать поездки за рубеж, путешествовать внутри страны, останавливаясь в гостиницах, оборудованных в соответствии с западными стандартами, отдыхать на популярных мировых курортах, регулярно посещать рестораны и ночные клубы может только относительное меньшинство жителей бывших советских республик (даже в России оно вряд ли составляет более четверти общества). Однако многие из тех, кто не обладает необходимыми для этого средствами, все же время от времени приобщаются к «западным» формам досуга. Но, главное, многие малообеспеченные жители постсоветских государств привыкли мечтать, что «западный образ жизни» (точнее говоря, его постсоветский суррогат), когда-нибудь станет для них для них доступным.
Кроме того, существует социальные группы с относительно низким уровнем дохода (например, студенты или представители творческих профессий), представители которых, приложив некоторые усилия, могут обеспечить себе возможность часто бывать (и даже подолгу жить) в западных странах. Многие граждане постсоветских государств работают на Западе. Причем, если в России найти там работу пытаются главным образом научные работники и квалифицированные специалисты, то из других постсоветских государств на заработки отправляются и люди, занимающиеся физическим трудом (в Молдове, к примеру, они составляют подавляющее большинство трудовых мигрантов).
Поэтому «закрываться» от Запада, отказываться от его массовой культуры и предписываемых ею стандартов потребления не собираются ни элитные группы, ни средний класс, ни массовые социальные слои постсоветских государств. Исключение составляют лишь наиболее бедные, перед которыми стоит проблема физического выживания (в наиболее богатых постсоветских странах в настоящее время их доля составляет 15%-20%, но она по мере разрушения существующей в них экономической модели неизбежно будет расти). Эти люди выброшены из общественной жизни, но в случае социального кризиса, как показывают, к примеру, донецкие события могут быть мобилизованы под антизападными лозунгами, поскольку связывают свое унизительное положение с процессом вестернизации. Причем на постсоветском пространстве в последние годы появились политические игроки, заинтересованные в такой мобилизации.
Их возникновение обусловлено как раз тем самым противоречивым положением, в котором оказался группы постсоветской элиты и подавляющее большинство среднего класса бывших советских республик (за исключением, разумеется, стран Балтии, которые стали частью западного сообщества).
С одной стороны, им бы хотелось сохранить взаимодействие с Западом, чтобы иметь возможность и дальше пользоваться его техническими достижениями и культурной продукцией. С другой, - дальнейшее сближение с Западом предполагает более глубокую интеграцию в созданную им глобальную экономическую систему. Между тем, разрушающаяся постсоветская экономическая модель, продолжает существовать только потому, что сохраняются отдельные сферы экономики, пока еще слабо затронутые интеграционными процессами. Их, безусловно, можно искусственно притормозить, но это потребует чрезвычайно жестких политических решений, напрямую противоречащих интересам экономической элиты постсоветских стран. У политического руководства в большинстве постсоветских государств нет политической воли для принятия таких решений (за исключением Узбекистана и, возможно, Туркменистана). Кроме того, структуры, способных обеспечить их реализацию, если бы их удалось создать, представляли бы смертельную угрозу для сформировавшейся в бывших советских республиках политической системы. Поэтому попытка остановить втягивание постсоветских стран в глобальную экономическую систему привела бы к тяжелым политическим потрясениям, которые, скорее всего, завершатся уничтожением установившегося государственного строя и последующим социальным хаосом.
Некоторое представление о том, как это может выглядеть, позволяет сделать украинский политический кризис, вызванный решением Януковича отложить подписание Соглашения об Ассоциации с ЕС, которое, кстати говоря, было обусловлено не сменой стратегических ориентиров, а исключительно конъюнктурными соображениями.
Причем общественный конфликт, начавшийся осенью 2013 г., вплоть до бегства Януковича и последующего российского вмешательства сводился, по сути дела, к противостоянию внутри правящей элиты, в котором противники власти пытались опереться на массовую поддержку (точнее говоря, сформировать под собственные нужды массовое протестное движение, не имеющие сколько-нибудь ясных целей и лозунгов).
Действия, направленные на изменение стратегии национального развития, враждебные интересам подавляющего большинства элитных групп (в том числе, и контролирующих государственное управление) и значительной части среднего класса вызвали бы более серьезные последствия.
Но Западу не о чем договариваться с нынешней российской властью. С точки зрения инвестиционной привлекательности российская экономика, находящаяся в предкризисном состоянии явно проигрывает индийской, иранской и даже турецкой (не говоря уже о странах Юго-восточной Азии, все больше втягивающихся в культурное пространство Запада).
Рост китайского влияния в Средней Азии позволяет возложить ответственность за поддержание стабильности в этом региона на Пекин.
А снижение значимости Восточной Европы (обусловленное во многом с отказом Запада от сохранения прежней сферы своего политического влияния) предоставило возможность Вашингтону (и до известной степени - Берлину) без особого волнения наблюдать за российскими действиями на украинской территории.
Российская элита, опасаясь, что противоречия с Западом, перерастут в прямое столкновение с ним, заставила Кремль (точнее говоря связанные с ним консервативные группировки внутри российской власти) отказаться от курса на эскалацию конфликта После того как российское руководство осознало (вследствие внешнего и внутреннего давления), что шантаж Запада угрозой захвата Украины придется прекратить, США и ЕС утратили мотивации для зашиты украинских интересов. Они навязывают Киеву явно невыгодные для него условия мирного урегулирования, поскольку им не столь важно, на каких условиях будет остановлено вооруженное противостояние. Их единственное требование сводится к тому, чтобы у Москвы не было возможности установить контроль над украинским политическим пространством, затруднив доступ в него другим внешним игрокам. Но российской власти не нужна Украина сама по себе: борьба с Западом за влияние на Киев представляет для Кремля ценность, прежде всего, как повод заявить свои претензии на глобальном уровне и способ добиться их удовлетворения (достижение формальных целей вопрос явно второстепенный). США и их союзники не собираются договариваться с Россией по каким-либо вопросам, выходящим за рамки текущих проблем. Это объясняется не враждебным отношением к российскому режиму (или тем более, к российской государственности, как внушает своим подданным российская власть), а отсутствием заинтересованности в сохранении стратегического взаимодействия и почти полного равнодушием к внутрироссийской ситуации и к действиям Кремля на международной арене. Естественно, за исключением его выходок, подрывающих основы современного миропорядка или угрожающих безопасности Запада.
Хотелось бы еще раз подчеркнуть, даже в тех случаях, когда США, Германия и их союзники вынуждены реагировать на российские действия, их действия сводятся к использованию внешней политики Москвы для углубления ее международной изоляции. Кроме того, США используют сложившуюся ситуацию для усиления противоречий между Россией и теми странами Восточной и Северной Европы, которые хотели бы покончить с российским влиянием в регионе.
Причем даже на пике российского шантажа, когда Кремлю явно казалось, что стоит приложить еще немного сил, и США с Германией согласятся на «новую Ялту», западные правительства ничего не делали для дестабилизации внутрироссийской ситуации и не пытался развязать военные конфликты на российских границах. Это бездействие Запада российское руководство, судя по всему, расценивало, как проявление слабости и доказательство того, что западные державы боятся открытой конфронтации с Россией. Поэтому российские власти демонстративно противодействовали американской администрации, пока конфликт с ней не принял характер, угрожающий положению российской экономической элиты.
В результате она оказалась в двойственном положении.
С одной стороны, ей хотелось бы, чтобы западные лидеры признали за российским президентом право на участие в определении международного курса Запада. Когда Владимир Путин говорит о необходимости учитывать российские интересы, это в действительности означает, что он хотел бы, чтобы американский президент спрашивал его согласия на реализацию планов США и американских союзников (хотя бы в наиболее важных для России регионах, - на постсоветском пространстве, в Восточной Европе и на Ближнем Востоке). Понятно, что согласие Вашингтона с подобным кремлевским требованием закрепило бы за российской экономической и политической элитой чрезвычайно высокий статус, позволяющий ей оказывать покровительство различным правителям «третьего мира», вызвавшим недовольство Запада. При этом российское руководство, по-видимому, понимает, что в нынешней глобальной ситуации ни у США, ни у Германии нет никаких рациональных оснований для того, чтобы считаться с подобными претензиями. Поэтому оно и избрало тактику шантажа, рассчитывая, что вынудит Запад пойти на уступки, постоянно противодействуя американской политики и резко поднимая для США стоимость геополитических проектов.
С другой, - риск утратить свое положение в мире из-за снижения места России в глобальной политической системе представляет для российской экономической элиты значительно меньшую угрозу, чем перспектива утратить возможность взаимодействия с западными финансово-экономическими структурами. Исключение составляют несколько относительно небольших по численности групп, непосредственно связанных с нынешней властью. Правда, следует заметить, что эти группы обладают огромной собственность, в том числе в отраслях связанных с добычей и экспортом углеводородов, управляют наиболее влиятельными медиа и контролируют большую часть финансовых средств, находящихся в руках государства. Однако из-за отсутствия в России политической конкуренции (она была уничтожена, поскольку создавала угрозу дестабилизации), огромную роль в управлении страной играет стремление власти сохранить консенсус внутри экономической элиты. И уже весной 2015 г. стало очевидно, что решить эту задачу возможно, только восстановив отношения с Западом хотя бы того уровня, который позволял бы российским группировкам вести нормальную экономическую деятельность в западных странах и сотрудничать с их экономическими структурами, не опасаясь, что они свернут взаимодействие по политическим причинам.
В результате политика России в украинском конфликте довольно быстро изменилась, а площадкой для поиска компромисса с Западом российское руководство попыталось сделать Сирию. Это не принесло сколько-нибудь заметного результата: США и Германия, безусловные лидеры западного сообщества, на компромисс не пошли, хотя отдельные европейские государства были не прочь восстановить взаимодействие с Россией. Свержение Асада явно не представляет для администрации Обамы (и тем более - для правительства Меркель) такой важности, чтобы отказываться от курса на изоляцию российского режима ради достижения этой цели. Политика в отношении Москвы изменится только после капитуляции Владимира Путина (или его преемника) и символических жестов с его страны, свидетельствующих об отказе, как от претензий от корректировки западного курса на глобальном уровне, так и с требованием закрепить за Россией собственную сферу влияния.
Но украинские политики и некоторые деятели российской «внесистемной» оппозиции, рассчитывающие, что курс на изоляцию России рано или поздно перерастет в действия, направленные на ее внутреннюю дестабилизацию, плохо понимают подлинные мотивации и цели лидеров западного мира.
В нынешней ситуации вряд ли понадобились бы серьезные усилия для того, чтобы организовать вооруженный конфликт в Таджикистане, в который Россия должна была бы вмешаться. Но вместо этого американская администрация позволила Эмомали Рахмону нанести тяжелый удар по Партии исламского возрождения Таджикистана: решением Верховного Суда Республики Таджикистан от 29 сентября 2015 г. Партия Исламского Возрождения Таджикистана была признана экстремистско-террористической организацией, а значительная часть ее руководства - арестована.
В результате таджикский президент укрепил свои позиции, уничтожив единственную политическую силу, которая могла рассчитывать на официальную поддержку внешних игроков (в том числе США) в случае своего конфликта с действующей властью. А у руководства России появилась возможность сосредоточиться на военной операции в Сирии, которая призвана создать основу для возобновления сотрудничества с западными державами и достижения с ними компромисса относительно статуса России в глобальной политике.
30 сентября 2015 года Россия завила о начале операции в Сирии своих воздушно-космических сил. Первоначально военные действия России были направлены исключительно против Исламского государства, которое объявлено в РФ запрещенной террористической группировкой. Позднее, желая создать пространство для торговли с Западом, который, вопреки кремлевским ожиданиям, не стал рассматривать Россию, как союзника по борьбе с мировым злом, Москва провозгласила себя защитницей сирийской государственности.
Понятно, что России, обладающей ограниченными ресурсами, вынужденной к тому же удерживать часть сил на «украинском направлении», чтобы у украинской власти не возникало соблазна решить донбасский конфликт силовым путем, не смогла бы вести военные действия в Сирии, если бы ей нужно было одновременно сражаться в Средней Азии или на Северном Кавказе. Но американская администрация опять-таки не сделала ничего, чтобы усилить напряженность в Чечне или Дагестане. Напротив, она совершенно спокойно отнеслась к тому, что многие представители вооруженного подполья в этих российских республиках отправились воевать на стороне Исламского государства, воспользовавшись каналами, созданными, по всей видимости, при участии российских спецслужб. В результате обстановка на российском Кавказе стала намного спокойнее.
Ни европейские, ни американские структуры не пытались направлять деятельность российских политических сил, выступающих против существующего режима. Более или менее регулярные контакты поддерживались только с либеральной оппозицией, которую, тем не менее, не попытались спасти ни от организационного разгрома, ни от внутреннего раскола (в отличие от позднесоветского времени, когда внешние игроки помогали российским либералам поддерживать единство). Не существует ни одного русскоязычного интернет-СМИ, рассчитанного на массовую русскоязычную аудиторию, которое финансировалось бы общественными или государственными структурами западных держав. От периода «холодной войны» сохранились несколько радиостанций, призванных доносить позицию западных правительств до российской аудитории, но они обращаются главным образом к своим слушателям советского времени и не пытаются стать хоть сколько-нибудь интересными для менее политизированных слушателей.
Но, пожалуй, наиболее яркий пример полного равнодушия Вашингтона, Берлина и Лондона к судьбе политической демократии в России является безоговорочное признание ими результатов президентских выборов 2012 г. Причем это произошло, когда в России уже началось формирование массового протестного движения, выступающего под либеральными лозунгами и объединяющего наиболее вестернизированную часть общества. К появившимся в то время структурам, пытавшимся координировать протестную активность, как можно судить по косвенным признакам (поддержка протестного движения статусными деятелями культуры, выдвигавшиеся лозунги, позиция негосударственных СМИ и т.д.), присматривались некоторые российские олигархи, надеявшиеся получить площадку для торговли с властью. Но явное свидетельство того, что западная элита не заинтересована в серьезном ослаблении (и уже тем более - в свержении) Владимира Путина, заставило их прекратить заигрывание с протестным движением, а российской власти предоставило возможность приступить к его подавлению. А затем (после того, как стало ясно, что Запад не станет возмущаться) - к его окончательному уничтожению.
Дело не только в том, что Владимир Путин долгое время был для Запада удобной фигурой (кстати говоря, к 2012 г. этот период уже закончился). На его место можно было бы привести политика, не связанного с консервативными группировками российской бюрократии, а потому не столь сильно заинтересованного в том, чтобы жестко отстаивать претензии на высокий статус России в мировой политической системе.
Отстранение от власти Владимира Путина не приведет к распаду России, который будет угрожать глобальной безопасности, как иногда утверждают, пытаясь объяснить бездействие американской администрации, не прилагающей усилий для изменения внутрироссийской политической ситуации. Режим Бориса Ельцина благодаря западной поддержке сумел сохранить контроль над страной вначале 1990-х, несмотря на глубокий социальный кризис. Нет никаких оснований предполагать, что в результате вынужденного отказа Владимира Путина от поста президента положение дел было бы хуже, чем в первые годы ельцинского правления. Тем более, что курс на международную изоляцию Россию (если он не будет совран вследствие каких-то чрезвычайных обстоятельств), неминуемо приведет к существенным переменам внутри российской власти. Причем этот процесс, скорее всего, будет сопровождаться серьезными социально-политическими потрясениями, которых удалось бы избежать, если бы смена государственного руководства стала бы результатом целенаправленного воздействия на позицию российской олигархии со стороны западной политической элиты.
Но западные лидеры больше не нуждаются в сателлитах. Поэтому они готовы предоставить правительствам региональных держав существенно большую, чем десять лет назад, свободу действий, как внутри страны, так и за ее пределами. США и страны ЕС готовы даже позволить странам, претендующим на региональное лидерство, конкурировать с Западом за влияние на другие государства региона . При условии, разумеется, что такая конкуренция не перерастет в открытую конфронтацию.
Однако вероятность возникновения стратегических противоречий ведущих держав Запада с региональными лидерами сегодня ничтожно мала. Россия, как уже отмечалось, представляет собой исключение из-за ее претензий на глобальном уровне. Наиболее развитые государства мира (все они являются членами западного сообщества) могут быть уверены в том, что усиление региональных держав не угрожает их глобальному доминированию. В нынешней ситуации ни одна страна, желающая сохранить перспективы социально-экономического развития, не станет по своей воле доводить возникающие разногласия, неизбежные в конкурентной борьбе, до состояния конфликта, чреватого военным столкновением.
Самой надежной гарантией этого является устройство глобальной экономической системы.
Западу в последние тридцать лет удалось создать мировую экономическую систему, развитие которой определяется его интересами, поскольку только западные страны обладают возможностью регулярно предлагать научно-технические новшества, создающие новые отрасли производства.
Причем, если какое-либо государство, не принадлежащее к ОЭСР , сумеет освоить появившиеся технологии и приступить к их самостоятельному совершенствованию (как это, к примеру, пытался сделать СССР), то Запад обладает всеми необходимыми ресурсами для того, чтобы выпустить принципиально новый продукт и в короткий срок сформировать на него потребительский спрос на глобальном уровне. Это позволяет Западу сохранять научно-техническое лидерство (а вместе с ним и господствующее положение в созданной им глобальной экономической системе), уничтожая конкурентов, способных создать альтернативный центр развития.
Поражение в «холодной войне» и последующий распад Советского Союза стали естественным результатом появления в первой половине 1980-х гг. новой глобальной экономической системы (ее формирование началось под воздействием кризиса 1974 г. - 1975 гг., заставившего развитые страны изменить свою экономическую политику и принять меры для преодоления дефицита промышленного сырья). СССР не смог помещать ее становлению из-за слабости собственной элиты, сдерживавшей интеллектуальное и культурное развитие советского общества из страха перед собственным населением (в этом отношении руководство постсоветских государств является наследником и преемником высшей советской бюрократии). Советский Союз, не сумевший предложить альтернативу новому устройству мировой экономики, попытался в его рамках создать собственный центр влияния, конкурирующий с Западом. СССР быстро потерпел крах, поскольку был вынужден осваивать новые технологические достижения, создавать новые промышленные отрасли, реагируя на изменение глобальной конъюнктуры, на формирование которой он теперь не мог оказать заметного воздействия.
В этой связи представляется, что правы и те, кто утверждают, что Советский Союз рухнул и за своей экономической неэффективности, так и те, кто верят, что СССР мог бы и дальше развиваться, если бы, по милости своего руководства, не пошел на капитуляцию перед Западом. С одной стороны, советская экономическая модель, в рамках которой магистральные направления развития могли определяться только внутренними факторами, не могла нормально функционировать в условиях новой глобальной экономики. Поскольку ее эволюция направляется теми, кто умеет формировать глобальный спрос. У советских правителей для этого не было ни навыков, ни инструментов: даже мода на советскую символику в дизайне, появившаяся во второй половине 1980-х, была сформирована западными структурами.
Но, с другой стороны, сама по себе советская экономическая модель окончательно утратила жизнеспособность только за полтора-два года до гибели Советского Союза. В то время советское руководство, действительно, отказалось от политической конкуренции и идеологического противостояния с Западом, уступило ему свои зоны влияния в Восточной Европе, в Африке и Латинской Америке, несмотря на то, что экономика еще продолжала работать, и еще сохранялись ресурсы для продолжения «холодной войны».
Однако в условиях существующей мировой экономики имеет значение не столько наличие нормально функционирующих экономических механизмов внутри страны, сколько наличие у нее доступа к последним технологическим достижениям Запада, способность предложить в обмен за них, что-то, что может заинтересовать его политические или экономические структуры. В распоряжении СССР, по сути дела, не было ничего, кроме разоружения, сворачивания сферы влияния и отказа от геополитического противостояния. Советское руководство последовательно обменивало имевшиеся у него козыри на содействие Запада в проведении модернизации экономики (она отчасти была успешной, несмотря на то, что огромные ресурсы были растрачены впустую), а затем на западную финансовую помощь. Однако встроить советскую экономику в глобальную экономическую систему было принципиально невозможно (именно это, а не экономическая слабость СССР по сравнению с западными странами и предопределила его развал). Ни одна страна не может существовать сегодня вне связи с мировой экономикой, не занимая в ней места, выгодность которого определяется уровнем экономического сотрудничества с Западом, не выполняя функции, набор которых определяется этим взаимодействием.
Даже Северная Корея, провозгласившая целью своего развитие достижение полной автаркии, в действительности интегрирована в мировую экономическую систему (правда, опосредованно, через Китай).
Пример Советского Союза лучше всего демонстрирует степень реального могущества Запада, которое определяется его научно-техническим лидерством и возможностью направлять развитие цивилизации, формируя потребительский спрос на глобальном уровне.
В этих условиях Западу приходится, скорее, уклонятся от излишнего сближения со странами, пытающимися занять как можно более выгодное место в мировой экономической системе. Правда, некоторые из таких государств, проявив определенную настойчивость, могут стать частью западного сообщества. Это удалось сделать странам Восточной Европы (этому способствовала геополитическая ситуация, сложившаяся в конце 1980-х). Подобный шанс есть в среднесрочной перспективе у Южной Кореи и Турции. Поэтому контроль над политическим курсом стран, примыкающих к западному пространству, в такой ситуации представляется излишним.
Следует отметить, что мы говорим, скорее, об объективной тенденции, а не о четкой политической линии западных стран, в элите которых существуют группировки выступающие, как за большую изоляцию от остального мира, так и за усиление контроля за поведением региональных держав. Однако магистральная линия связана с уменьшением политического влияния Запада, падение которого компенсируется его экономическим доминированием и отсутствием у него сильных конкурентов, использующих созданные в рамках западной культуры учения (социализм, фашизм, национализм) для обоснования своего идейного противостояния с западным миром.
Как показывают украинские события, этот процесс до сих пор не был осознан до конца политической элитой постсоветских и даже восточноевропейских стран, многие представители которой были уверены, что США до сих пор руководствуются «доктриной Эйзенхауэра». Вследствие этого они сперва были уверены в том, что американская администрация и ее западноевропейские союзники непременно окажут помощь прозападной Украине, власти которой использовали либеральную риторику, в ее противостоянии с Россией. Когда же этого не произошло стали упрекать Запад в слабости.
Основные проблемы современного мира обусловлены не мифической слабостью Запада, а его неограниченным экономическим доминированием, которое позволяет отказываться от деятельности, направленной на распространение западного политического и культурного влияния (за исключением, разумеется, сферы массовой культуры, участвующей в формировании глобального спроса).
Даже если оставить в стороне моральные аспекты существующего мирового экономического устройства (хотя очевидно, что в нынешних условиях нельзя остановить рост глобального неравенства), его, тем не менее, следует рассматривать как главный источник стратегической угрозы для глобальной стабильности.
Во-первых, оно обрекает большую часть человечества на жизнь в условиях постоянных политических конфликтов, в результате которых принципиально не могут быть созданы условия для повышения качества жизни или возникнуть более справедливые социальные системы. Такие конфликты, неизбежные в странах, которые не представляют для Запада серьезной экономической важности (а потому не могут рассчитывать на выгодные условия интеграции в глобальную систему) и не лежат в сфере его текущих геополитических интересов (а потому не могут рассчитывать на серьезную финансовую поддержку или помощь в проведении социальной модернизации). Содержание таких конфликтов сводится к борьбе различных группировок национальной элиты за право осуществлять взаимодействие с Западом и распределять материальные блага, полученные в результате такого сотрудничества. Такое внутриэлитное соперничество, идущее в государствах, у которых нет ресурсов для создания действенных институтов политической демократии (к тому же правящая элита и наиболее массовые слои общества не верят в их эффективность), неизбежно приводят к острому противостоянию между конкурирующими группировками. Пытаясь опереться на массовую поддержку, они придают своей междоусобной борьбе характер межрегионального, межконфессионального или межэтнического конфликта, который из-за отсутствия механизмов разрешения возникших противоречий может привести к гражданской войне или к утверждению авторитарного режима, сдерживающего культурное развитие общества или даже обращающего его вспять.
Во-вторых, оно провоцирует массовое отторжение современной западной культуры в тех странах, которые утратили надежду на сотрудничество с Западом на сколько-нибудь выгодных условиях, позволяющих поддерживать достигнутые социальные стандарты.
Речь идет не только об официальном осуждении массовой культуры со стороны религиозных, государственных и политических организации и попытках запретить (или максимально осложнить) потребление отдельных видов культурной продукции. Трудно насказать, насколько эффективными являются данные действия. Впрочем, в большинстве стран, где проводится подобная политика, она имеет, скорее, символический характер и сводится к набору ритуальных заявлений и жестов.
Но, независимо от позиции религиозных и политических лидеров, в обществах, ощущающих, что взаимодействие с Западом не принесет им материальной выгоды, нарастает недоверие к базовым ценностям западной культуры. В них на массовом уровне складывается убежденность в том, что политическая демократия неэффективна и несправедлива, поскольку демократические институты имеют фиктивный характер, а их единственная цель состоит в том, чтобы создавать механизмы внешнего управления страной, которыми пользуется западная элита в собственных интересах. Вследствие этого борьба за политические свободы рассматриваются как способ манипуляции общественным мнением, а призывы к защите прав человека как проявление социальной неадекватности (в лучшем случае) или как активность, направленная на разрушение государственных институтов, которая направляется и контролируется западными структурами.
С этой проблемой вплотную столкнулись практически все постсоветские государства. Несмотря на то, что часть постсоветского общества смогла достигнуть уровня жизни, сравнимого со странами Южной Европы (в России, Казахстане, Азербайджане, Украине и Беларуси, наиболее богатых постсоветских странах такую возможность получили от 15% до 25% населения), качество социальных услуг во всех бывших советских республиках за время их независимого существования заметно ухудшилось. Но ни те, кто получили относительную выгоду от социальных преобразований, ни те, кто в результате стал намного беднее, не желают возвращения к советской системе, хотя даже относительно благополучные жители постсоветских стран время от времени испытывают трудности, связанные с низким качеством общедоступного медицинского обслуживания или отсутствием какой-либо защиты от произвола работодателя.
Возможность приобретать товары, изготовленные на основе последних технологических достижений, и вести образ жизни, опирающийся на собственные (иногда -фантастические) представления о западных социальных практиках, представляет для большинства жителей постсоветских стран исключительную важность. Понятно, что совершать поездки за рубеж, путешествовать внутри страны, останавливаясь в гостиницах, оборудованных в соответствии с западными стандартами, отдыхать на популярных мировых курортах, регулярно посещать рестораны и ночные клубы может только относительное меньшинство жителей бывших советских республик (даже в России оно вряд ли составляет более четверти общества). Однако многие из тех, кто не обладает необходимыми для этого средствами, все же время от времени приобщаются к «западным» формам досуга. Но, главное, многие малообеспеченные жители постсоветских государств привыкли мечтать, что «западный образ жизни» (точнее говоря, его постсоветский суррогат), когда-нибудь станет для них для них доступным.
Кроме того, существует социальные группы с относительно низким уровнем дохода (например, студенты или представители творческих профессий), представители которых, приложив некоторые усилия, могут обеспечить себе возможность часто бывать (и даже подолгу жить) в западных странах. Многие граждане постсоветских государств работают на Западе. Причем, если в России найти там работу пытаются главным образом научные работники и квалифицированные специалисты, то из других постсоветских государств на заработки отправляются и люди, занимающиеся физическим трудом (в Молдове, к примеру, они составляют подавляющее большинство трудовых мигрантов).
Поэтому «закрываться» от Запада, отказываться от его массовой культуры и предписываемых ею стандартов потребления не собираются ни элитные группы, ни средний класс, ни массовые социальные слои постсоветских государств. Исключение составляют лишь наиболее бедные, перед которыми стоит проблема физического выживания (в наиболее богатых постсоветских странах в настоящее время их доля составляет 15%-20%, но она по мере разрушения существующей в них экономической модели неизбежно будет расти). Эти люди выброшены из общественной жизни, но в случае социального кризиса, как показывают, к примеру, донецкие события могут быть мобилизованы под антизападными лозунгами, поскольку связывают свое унизительное положение с процессом вестернизации. Причем на постсоветском пространстве в последние годы появились политические игроки, заинтересованные в такой мобилизации.
Их возникновение обусловлено как раз тем самым противоречивым положением, в котором оказался группы постсоветской элиты и подавляющее большинство среднего класса бывших советских республик (за исключением, разумеется, стран Балтии, которые стали частью западного сообщества).
С одной стороны, им бы хотелось сохранить взаимодействие с Западом, чтобы иметь возможность и дальше пользоваться его техническими достижениями и культурной продукцией. С другой, - дальнейшее сближение с Западом предполагает более глубокую интеграцию в созданную им глобальную экономическую систему. Между тем, разрушающаяся постсоветская экономическая модель, продолжает существовать только потому, что сохраняются отдельные сферы экономики, пока еще слабо затронутые интеграционными процессами. Их, безусловно, можно искусственно притормозить, но это потребует чрезвычайно жестких политических решений, напрямую противоречащих интересам экономической элиты постсоветских стран. У политического руководства в большинстве постсоветских государств нет политической воли для принятия таких решений (за исключением Узбекистана и, возможно, Туркменистана). Кроме того, структуры, способных обеспечить их реализацию, если бы их удалось создать, представляли бы смертельную угрозу для сформировавшейся в бывших советских республиках политической системы. Поэтому попытка остановить втягивание постсоветских стран в глобальную экономическую систему привела бы к тяжелым политическим потрясениям, которые, скорее всего, завершатся уничтожением установившегося государственного строя и последующим социальным хаосом.
Некоторое представление о том, как это может выглядеть, позволяет сделать украинский политический кризис, вызванный решением Януковича отложить подписание Соглашения об Ассоциации с ЕС, которое, кстати говоря, было обусловлено не сменой стратегических ориентиров, а исключительно конъюнктурными соображениями.
Причем общественный конфликт, начавшийся осенью 2013 г., вплоть до бегства Януковича и последующего российского вмешательства сводился, по сути дела, к противостоянию внутри правящей элиты, в котором противники власти пытались опереться на массовую поддержку (точнее говоря, сформировать под собственные нужды массовое протестное движение, не имеющие сколько-нибудь ясных целей и лозунгов).
Действия, направленные на изменение стратегии национального развития, враждебные интересам подавляющего большинства элитных групп (в том числе, и контролирующих государственное управление) и значительной части среднего класса вызвали бы более серьезные последствия.