Это же Колычев!
Отрывок из новой повести. Любопытная, по-моему, вещица получилась. Фантастическая! Про путешествия во времени.
"...Город звал. Город звал и манил. Как расплесканное штормом море, раскинулся он вдоль черной воды никогда незамерзающего Кольского залива, разлегся вольготно на сопках - сам кум ему не брат!
Это когда-то, уже очень давно, сто лет назад, замыкался он в куцее пятнышко бараков и казенных домов на самом краю земли, продолжением которого были корабли у причала. У причалов! Нет! Это город стал продолжением кораблей, он именно с них, ими начинался, и было их в ту пору - пространственно, жизненно - подчас больше, чем его, еще младенца. Младенца, но не несмышленыша. Он никогда таким не был. Он привык мыслить, как взрослый - изначально, с первого часа, - широко, по-мужски основательно, светло. Так, как делали это люди, что его создавали. Моряки и инженеры. Первопроходцы! Романтики.
Город звал. От Пятины, где уносилась ввысь многоликая, победоносная как одноименный ледокол "Арктика", до какого-нибудь гиблого Фадеева ручья, где и показать-то девушке (любому гостю Города) было нечего, - с одной стороны. А с другой - до Росты - судоремонтного завода, который еще в войну приводил в порядок наши подводные лодки. До улиц, на которых, если зайти внутрь, во дворы, мало что и сейчас переменилось с войны: деревянные тротуары, лужи, сплошные горе да беда. В девяностые и вовсе можно было кино снимать про пятидесятые...
Но Пятина... Пятина была хороша всегда. Наверное, даже тогда, когда и там луж имелось в достатке, а тротуаров не было совсем. Вот и сейчас площадь радовала и какой-то необычайной открытостью - к проспектам и улицам, сходящимся к ней, людям, солнцу, что выползло, наконец, из-за туч, морю, что было неподалеку, пусть и скрытое от глаз, - всему необъятному миру. "А на Пятине, на Пятине Мне одиноко, как на льдине, Мне одиноко, как в пустыне..." - вспомнилось Олегу, хоть стихи и не подходили настроению, но были очень живые и очень мурманские. И он прочитал их вслух.
Сашка обалдело обернулась к нему и сходу засыпала вопросами - порой дурацкими до невероятия:
- Что? Что? Что? Как? Где? Это что?
- Это? Стихи! - усмехнулся он. - А ты не знала?
- Какие стихи?
- Хорошие... - с наигранной неохотой, продолжая немножко издеваться над своей малолетней спутницей, заметил Олег. - А ты и не поняла?
- Чьи? Чьи? Чьи? - закричала она и принялась маленькими кулачками бить его в грудь. Не хило так, как в барабан: вопрос - удар, вопрос - удар, вопрос - удар. Олег аж закашлялся.
Он едва ее унял, ну и ответил, конечно, куда ж денешься:
- Да Колычев это, Колычев!
- Кто? - переспросила Саша. Она прекратила его бить, но глаза не стали менее круглыми и обалделыми.
- Большой русский поэт Николай Колычев, - пояснил Олег и, видя ее длящееся недоумение, продолжил просвещать не пытающуюся упорствовать в собственном невежестве подругу: - Николай Владимирович. А ты и не знаешь, лентяйка! Таких людей нужно знать. И не просто знать, а знать в лицо и на память.
- Обязательно почитаю! Бросьте ссылку! - машинально ответила она, но мигом осознав, что сейчас, в данный момент, в этом, неведающем Интернета, Мурманске, то, о чем она попросила, невозможно, уточнила: - Когда домой вернемся...
- Какую ссылку, Саша?! - с возмущением одернул ее Олег. - Книгу дам почитать! Или подарю...
Как ни странно, но последнее ее только обрадовало.
- Ура! Ура! Ура! - закричала Саша и почему-то вновь начала колошматить Олега в грудь.
Но тот, внутри уже готовый к подобный ее эскападам, прервал ее - и отработанным уже жестом, и словом:
- Хватит уже! Я тебе не барабан!
Только тогда бьющая, наконец, опомнилась:
- Извините! Я не хотела..."