О старшем коллеге
Николаю Васильевичу Беляеву - прекрасному журналисту, редактору старой, легендарной "Полярной правды", "Полярки" 60-80-х в этом мае исполнилось бы 85.
Вот какой он был когда, в начале 60-х:
Прям, ковбойский вариант из "Великолепной семерки". Хотя, нет, скорее из наших "Добровольцев".
А вот еще одно фото - с коллегами по "Полярке", крайний слева на снимке Константин Полтев, крайняя справа сидит Раиса Велигина, а за ней Николай Васильевич.
Мы завтра публикуем мой текст о нем, публикую отрывок:
"Мы познакомились много позже, в 1996-м, я только пришел в газету, где он был сначала заведующим отдела писем "Мурманского вестника", а потом первым заместителем главного редактора.
Должен сказать, отношение к работе у него было особое. Он относился к журналистике с неизменным пиететом, как к чему-то высокому, почти священному. Для него, как и для многих других профессионалов-газетчиков ушедшей эпохи, журналистика была не просто работой, но - служением. А служение по определению не терпит суеты и пошлости (при этом, замечу я вам, рутины и скуки в жизни ежедневной газеты всегда в достатке). Оно предполагает любовь и преданность к своему делу, методичность и стремление к абсолюту. Это в Беляеве-старшем жило всегда, очень явственно ощущалось.
Хорошо помню первое мое дежурство по газете. Николай Васильевич, собственно, на него и благословил. Хоть я тогда, думаю, еще не вполне к этому был готов - всего год в газете отработал, а дежурят - редакторы отделов, самые опытные сотрудники.
Дежурить с ним было хорошо - всегда, даже когда номер получался не простым, и наше пребывание на работе затягивалось до позднего вечера. Но тут он еще и учил: объяснял необходимые вещи, начиная с самого простого - корректорских знаков. По окончании того, первого дежурства, Беляев меня поздравил - не без некоторой торжественности. Руку пожал, сказал при этом:
- Как журналист вы уже достаточно опытны, но вот виденья газеты вам, принципов создания не отдельного материала, но единого газетного целого вам пока не достает...
В нем было много тепла, и он не стеснялся дарить его людям, коллегам, в том числе. Прекрасно помню, как он умел работать с текстом, редактировать: правил очень бережно, если возникала нужда в серьезной правке, всегда очень тактично обосновывал ее необходимость.
Еще один случай вспомню - вроде бы пустяшный, но знаковый, и для меня важный. Я уже начал дежурить по газете, много ездил и много писал - причем не только на главную свою тему, не только о литературе, но и об армии, и о спорте, и о музыке. Но по-прежнему оставался корреспондентом. Даже не старшим - простым. А расти в звании хотелось - естественное желание, а потом, я же все-таки сын офицера... Вот пошел к Николаю Васильевичу с вопросом - мол, почему я не обозреватель? Выложил аргументы. А он в ответ:
- Все так, конечно. Но не рано ли? Вы всего год работаете...
Привожу в пример одного из коллег, который позже пришел в газету, а должность - выше. "Но он ведь и постарше, и поопытнее..." - не уступал Николай Васильевич. Но я уперся: "Я разве хуже пишу?" Тут он согласился: "Не хуже..." И смолк выжидательно - будто проверял, насколько я в себе, в том, что говорю, уверен. Спасла меня (помимо напора и мальчишеской наглости) смешная, в сущности, по нынешним временам вещь - начитанность. Вспомнил я нежданно одну из любимых книг детства - "Пятьдесят лет в строю":
- У нас, Николай Васильевич, все, как у графа и дважды генерала Игнатьева получается, который писал, что для каждой очередной должности он был либо слишком молод, либо слишком стар...
Эта фраза решила все. Мой куратор как-то очень радостно, светло рассмеялся и сказал:
- Хорошо, пойдем к главному, дважды генерал... - и вопрос с новой должностью был тут же решен.
Сценка, при внешней анекдотичности, показательная. Беляев был очень вдумчивым, умным, внимательным к людям руководителем. Своих сотрудников он любил, всегда был готов выслушать, дать совет - это касалось не только рабочих моментов, но и житейских, человеческих.
Но я-то его Игнатьевым купил! Вот это тоже его отличало - большая любовь к книге, к русской литературе, русскому Слову. Это мне всегда помогало, а порой и, как вы уже убедились, здорово выручало.
В целом, Николай Васильевич поддерживал все, что я делал, когда речь шла о литературе, никто меня особенно не контролировал - я писал то, что хотел. И это было счастье. Если возникали какие-то замечания, то высказывались они очень сдержанно, предельно тактично. Помню, как Беляев выразил сомнения по поводу заголовка корреспонденции о первой книге совсем юного, семнадцатилетнего, Максима Салтыкова - "Поэт милостью Божьей" - так назывался материал.
- А не преувеличиваем ли мы масштаб явления? Не слишком ли громко сказано? - заметил Николай Васильевич, увидев заголовок.
Заголовок, к слову, и впрямь не ахти, избыточно пафосный и не совсем точный, сейчас я это понимаю. Но, по сути, все было верно, без оговорок. И мой редактор с этим согласился, когда прочитал материал и стихи Максима: "Нет, здесь все по делу..."
Еще одна показательная история: я уже работал в "Вестнике" года два или три, регулярно, каждый месяц, в газете появлялась литературная страничка, которую, опять же, никто особо не контролировал - содержание определял я сам. А тут вдруг вызывает главный редактор - Вячеслав Викторович Сидорин, там и Николай Васильевич. Захожу - звучит вопрос:
- Дмитрий Валерьевич, а почему мы Николая Колычева не печатаем? Это что - ваше личные отношения влияют или, может быть что-то иное?
Попытался объяснить, что это не более, чем случайность. Да и личные отношения на возможность публикации для меня не имеют значения - лишь бы стихи были хорошие. А у Колычева - одного из лучших поэтов России - они неизменно хорошие, а потому никак причин не печатать Николая Владимировича нет.
- Хорошо, если так... - кивает Беляев, а потом замечает довольно жестко: - Вы смотрите, не будете печатать Колычева, мы у вам его заберем.