По дорогам войны, тетрадь 3, гл 15
«По дорогам войны»
Военная тетрадь номер 3 (дневник)
Гвардии лейтенант А. Куликов
Глава 15. Битва за высоту, назначение
В лесу на берегу речки, названия которой я не знаю, в блиндажах расположилась седьмая бригада.
Прежде всего, я встретил Минкина и своих солдат. Минкин стал вместо меня командиром взвода управления. Командиром дивизиона вместо капитана Козлова работал уже много дней лейтенант Мартынцев Пётр. Лейтенант Тарасов как я узнал, был назначен командиром дивизиона по строевой части, но в боях под высотой 203 был тяжело ранен в голову и, кажется, умер. Вместо него командиром батареи стал лейтенант Величко. Комдив Мартынцев дал возможность после болезни отдохнуть и разрешил жить на станции Абинской на квартире, что я конечно и сделал.
В небольшой уютной комнатке в доме старухи, у которой жили на квартире эвакуированные мать и дочь из Новороссийска, я поселился и ходил к ним ночевать. День я обычно проводил в расположении части. Семья оказалась милой и хорошей. Вечерами я проводил время в их обществе и ко мне приходили Мартынцев и Величко и ещё один лейтенант, фамилии которого я не помню.
Они конечно приходили к девчатам, а не ко мне, но их скоро «отшили» и они перестали ходить. Вскоре мне стало ясно, что Минкину не хочется расставаться со своей должностью, а Величко и Мартынцев намерены его оставить командиром взвода управления. Да, по сути дела, оно и было правильно. Минкин был прекрасным кадровым артиллеристом фронтовиком не хуже, а может лучше знал артиллерию, чем многие офицеры, хотя сам был только сержантом. Мартынцев сказал мне, чтобы я не беспокоился и отдыхал, а время и место быть убитым всегда найдётся. Здесь, в последние дни мая, я был принят в члены ВКП.
В ночь на 31 мая 1943 года бригада снялась и ушла на передний край за станицу Крымская. Помню эту ночь. Ехали долго. Короткие часы спасительной для фронта ночной темноты вот-вот должны были кончиться и через несколько минут наступить рассвет. К этому времени первая и вторая бригада успели только едва приехать на передний край притом на быках.
Никто не знал обстановки: где передний край, где противник, какова местность. Самое неотложное и необходимое - где ставить батареи. Начальство, как всегда бывает в таком бардачке, ушло выбирать огневые позиции, и как в воду кануло, чтоб ему пусто было! Если не выбрать огневых позиций, до рассвета не окопаться и не замаскироваться - Смерть! Это знал каждый - с наступлением рассвета погибнут батареи, люди и транспорт.
Восток уже разгорался, а пушки стояли вместе с быками на ровном гористом поле и вокруг них метались в бешенстве на дурацкое и преступное руководство солдаты и мы. Мы не смели без приказа ничего сделать и следовательно должны умереть во имя идиотизма и тупоголовия кого-то! Я плюнул на всё и очертя голову - будь что будет, бросился к одной батарее и приказал ей отъехать в небольшую долину и занять огневую позицию и немедленно окопаться. Шабалин бросился к 1 батарее с таким же приказанием.
Люди на переднем крае с нетерпением и желанием ожидали спасительного приказания, веского решительного и грубого слова, которое вселяет в них веру, что не всё ещё пропало, что есть спасение, а главное с ними командир, который спокоен, невозмутим и значит, взвесил всё и учёл все обстоятельства. С благодарностью взглянули на меня, почти с мольбой и лихорадочно принялись за работу. За какие-то 40 минут была сделана почти невозможная работа, на которую, в иное время, понадобилось бы 5-6 часов.
Наступил рассвет, а вместе с ним и кромешный ад. К этому времени появилось начальство и я, как резервист не имеющий определённой должности, а лишь прикомандированный к первой батарее, находился в небольшом чахлом кустарнике, в котором ездовые укрыли быков.
Солнце только едва всходило и с Востока послышался рокот бесчисленного количества моторов - это немецкая авиация летела из под солнца на бомбардировку. Я насчитал 232 самолёта! В следующие минуты уже чернильными столбами дыма и земли окутало поле боя на пять километров! Всё стонало, грохотало, сотрясалось и, кажется, рушится земля и погибал мир!
Затем, на мгновение, воцарилась страшная тишина, лишь смерчи дыма и земли опускались вниз да слышались стоны недобитых корчившихся в муках людей. Через 15 минут воздух запел новыми сотнями моторов, это советская авиация шла навстречу врагу. Кошмар начался по ту сторону переднего края.
Так, за бесконечно дымный день голубого сверкающего мая от восхода до захода солнца, повторялось 10-15 раз, но вот вслед за авиацией начала свою деятельность немецкая артиллерия. Битва за высоту 114,1 началась, чтобы кончится лишь через 150 дней, в октябре 1943 года.
Я хорошо видел в 30 метрах от себя у дороги 76 миллиметровую дивизионную батарею. Она, не переставая ни на минуту, вела огонь по немцам. Падали немецкие снаряды, содрогалась земля от их разрывов, но я вынужденный в этот день быть созерцателем, только стоял в полурост в убогом и мелком окопе и наблюдал за полётом смерти. Как меня тогда не убило, удивляюсь, немецкие снаряды обрушились на батарею, находившуюся рядом со мной, но смельчаки не прекращали огня до тех пор, покат они не были разбиты сами и погибли. Я видел, как очередной немецкий снаряд разнёс в пух и прах одно орудие, затем серия других снарядов стёрла с лица земли оставшиеся пушки.
Вечером я ушёл на кухню батареи, так как мне здесь было абсолютно нечего делать и жил там до 9 июня 1943 года. Кухня батареи помещалась в каком то сарае, который считался верхом роскоши и удобства и находился в трёх километрах от переднего края. Незабываемая южная природа Кавказа и благодатный июнь не забудутся никогда и те тяжёлые гаубичные снаряды, которые ложились вокруг сарая, где была кухня.
Особенно запомнился один трагикомичный случай. Однажды прибегает перепуганный насмерть и одновременно истерически хохочущий молодой солдат, задыхается от быстрого бега и рассказывает в чём дело. Спокойно лежал парень на зелёной мягкой лужайке и караулил быков. Светило солнышко и солдат дремал. Вдруг слышит свист снаряда, а вслед за этим тяжёлый гаубичный поросёнок ковырнул землю в десяти метрах от парня, не разорвался, выпрыгнул из земли и неожиданно устремился в его сторону.
Ну, конечно, сон как рукой сняло и «Иван», обезумев от страха, бросился бежать. Снаряд ещё раз ковырнул землю, ещё раз и ещё и, сделав рикошет, повернул в другую сторону, снова скользя по траве, устремился за солдатом. Солдат едва увернулся от преследующего его снаряда и когда прибежал к нам на кухню, долго не мог отдышаться и долго смеялся.
Однажды, за эти девять дней, мы трусливо прижали уши и упали на землю, когда свист тяжёлого снаряда послышался над головой, но он ткнулся в землю и не разорвался. Затем не разорвался второй, третий, четвёртый... восемьдесят второй! Нам стало весело и мы уже ничего не опасались, стали издеваться над немцами и рассуждать о том, как хорошо то, что кто-то в немецких заводах работает на нас. Но, неожиданно, восемьдесят второй снаряд ахнул, а за ним и остальные, нам ничего не оставалось сделать, как прятаться по окопам
7 июня 1943 года я сидел на огневой позиции с Николаем Шабалиным и Михаилом Лубским, был и капитан Ткач. КП была в балке заросшей кукурузой, окопы были глубокими, а погода прекрасной. В этот день меня, когда я лежал в тесном и узком окопе, один так встряхнуло, что я подумал, не убит ли я? Только через несколько дней я прочитал в газете о сильнейшем землетрясении в Турции и, порасспросив других, понял в чём дело.
9 июня ночью меня вызвали на командный пункт дивизиона и глухой ночью, со связным, я отправился из своего относительно спокойного и уютного сарая на перекрёсток дорог, где в блиндаже помещался штаб дивизиона. Два дня тому назад, 7 июня, был убит командир взвода управления второй батареи мл. лейтенант, молодой парень, только четыре дня назад пришедший на фронт. Начальник штаба, Тамаев, назначил меня на эту должность смертника и я, в этот же час, с глубокой и искренней радостью, что снова буду с любимой и смертельно опасной разведкой, тёмной непроглядной ночью отправился со связным батареи на передовую линию под высоту 114,1 на наблюдательный пункт.
Непроглядная, как чёрный ворон ночь, свистят пули и ослепительно загораются вражеские ракеты. Молодой солдат, не из храбрых, и несётся словно метеор. Я едва поспевал за ним, задыхаясь. Наконец вышел из терпения и обругал его, и пошли чуть потише. В два часа ночи добрались до огневой позиции.
Она стояла в открытом поле под свистом пуль и осколков у чёрта на куличках, в 150 м от немцев. Представился комбату батареи старшему лейтенанту Медведеву, который спал в убогом окопчике со своей походно-полевой женой ППЖ санитарным инструктором Ольгой Ладиновой. О нём я был наслышан раньше, как о трусливом, эгоистичном, самолюбивом человеке и мало был обрадован, что попал к нему в батарею. Оказался он именно таким, как я его только что охарактеризовал, но лично для меня плохого, правду сказать, он ничего не сделал.
В ту же ночью, по приказанию, я ушёл на наблюдательный пункт, который находился от огневой позиции на высоте в кустах не далее 50 метров. Там, во мгле летней и душной безлунной ночи, переполненной запахами цветов, трав и разлагающихся трупов в глубокой и узкой траншее, я увидел молодого солдата, одного который молча, как крот, подкапывал малой сапёрной лопатой в траншее глинистую почву, чтобы выдолбить себе пещеру. Это был командир отделения разведки молодой парень сержант Андрей Снегов или просто Андрей, как я стал его звать потом.
В эти предутренние часы, уже занималась на Востоке заря, он рассказал мне, как тяжёл, труслив и подл комбат Медведев. Он потихоньку копал и вполголоса рассказывал мне о разведчиках, о связистах, о батарее. На переднем крае стояла невозмутимая предутренняя тишина. Лишь редко, как соловьи, посвистывали в тишине летней ночи пули, но они в траншее были не опасны. Так я незаметно уснул в глиняном гроте, приготовленном для меня Андреем, закрывшись своей плащ-палаткой.
Сколько я спал, не знаю, кажется недолго. Только знаю, что сон мой был неспокоен, а думы тревожны. Я был под впечатлением трагической смерти моего предшественника, под впечатлением того, что эта вторая батарея, которую командование не любило, была всегда затычкой в смертельно опасных местах, как и теперь, и думал, что жить мне осталось недолго. Так оно и было бы, если бы не фортуна, которая тогда неотступно следовала за мной.
Мой предшественник КВУ погиб 7 июня следующим образом. В роте, в 50 метрах от немцев, находился прекрасный блиндаж в восемь хороших накатов, человек на двадцать. Там находилось пехотное начальство, их наблюдательный пункт и приданные артиллеристы. Там, в числе двадцати человек пехоты, жил и младший командир взвода управления с двумя солдатами разведчиком и связистом.
В этот день пехотным офицерам принесли немного спирта, за счёт убитых накануне солдат. Они перепились и, потеряв сознание опасности, стали бегать по траншее за военными девками и тискать их. Немецкий наблюдательный пункт, находившийся в 50 метрах от них, обнаружил наблюдательный пункт и начал адский обстрел из тяжёлой артиллерии. 49 или 50 тяжёлый 205-ти миллиметровый снаряд уничтожил начисто блиндаж и похоронил под собой всех 20 человек, которые там находились. Позже на том месте никого не нашли.
В голубое тихое июньское утро я проснулся на наблюдательном пункте и позавтракал с Андрюшей. Пока я спал, завтрак принёс разведчик, с которым я познакомился - Дмитрий Недорезов. До сих пор этого человека я вспоминаю с любовью и думаю о нём с великим благоговением. С 12 года, уроженец Туапсе, тихий и скромный и чуточку насмешливый, носил усы. За это его в шутку звали усатиком.
В этот день он мне выкопал в той же самой траншее окоп и перекрыл его досками и ящиками от снарядов и мин. Сам он, метров пять от меня, наблюдал за противником в перископ из другого окопа.
Другой, с кем я познакомился в этот день, был телефонист - молодой парень-украинец Бибка с 22 года рождения. С ним я подолгу в эти первые дни сидел в окопе, расспрашивая обо всем, а он меня.
Вечером пришёл на наблюдательный пункт второй связист, юноша с лучистыми глазами, кубанский казачок Петя Широбоков с которым, впоследствии, мы стали неразлучными друзьями и делили пополам и горе и радость. Он был с 20 года рождения уроженец из хутора Сухого, Ставрополья. С ним я был до 10 июня 1943 года до 27 марта 1945 года дня, когда он был убит.
В этот день немцы вели себя относительно спокойно.
Записано: Россия, Город Иркутск. Восточная Сибирь, 8 декабря 1945 года, суббота.
Продолжение следует.
Военная тетрадь номер 3 (дневник)
Гвардии лейтенант А. Куликов
Глава 15. Битва за высоту, назначение
В лесу на берегу речки, названия которой я не знаю, в блиндажах расположилась седьмая бригада.
Прежде всего, я встретил Минкина и своих солдат. Минкин стал вместо меня командиром взвода управления. Командиром дивизиона вместо капитана Козлова работал уже много дней лейтенант Мартынцев Пётр. Лейтенант Тарасов как я узнал, был назначен командиром дивизиона по строевой части, но в боях под высотой 203 был тяжело ранен в голову и, кажется, умер. Вместо него командиром батареи стал лейтенант Величко. Комдив Мартынцев дал возможность после болезни отдохнуть и разрешил жить на станции Абинской на квартире, что я конечно и сделал.
В небольшой уютной комнатке в доме старухи, у которой жили на квартире эвакуированные мать и дочь из Новороссийска, я поселился и ходил к ним ночевать. День я обычно проводил в расположении части. Семья оказалась милой и хорошей. Вечерами я проводил время в их обществе и ко мне приходили Мартынцев и Величко и ещё один лейтенант, фамилии которого я не помню.
Они конечно приходили к девчатам, а не ко мне, но их скоро «отшили» и они перестали ходить. Вскоре мне стало ясно, что Минкину не хочется расставаться со своей должностью, а Величко и Мартынцев намерены его оставить командиром взвода управления. Да, по сути дела, оно и было правильно. Минкин был прекрасным кадровым артиллеристом фронтовиком не хуже, а может лучше знал артиллерию, чем многие офицеры, хотя сам был только сержантом. Мартынцев сказал мне, чтобы я не беспокоился и отдыхал, а время и место быть убитым всегда найдётся. Здесь, в последние дни мая, я был принят в члены ВКП.
В ночь на 31 мая 1943 года бригада снялась и ушла на передний край за станицу Крымская. Помню эту ночь. Ехали долго. Короткие часы спасительной для фронта ночной темноты вот-вот должны были кончиться и через несколько минут наступить рассвет. К этому времени первая и вторая бригада успели только едва приехать на передний край притом на быках.
Никто не знал обстановки: где передний край, где противник, какова местность. Самое неотложное и необходимое - где ставить батареи. Начальство, как всегда бывает в таком бардачке, ушло выбирать огневые позиции, и как в воду кануло, чтоб ему пусто было! Если не выбрать огневых позиций, до рассвета не окопаться и не замаскироваться - Смерть! Это знал каждый - с наступлением рассвета погибнут батареи, люди и транспорт.
Восток уже разгорался, а пушки стояли вместе с быками на ровном гористом поле и вокруг них метались в бешенстве на дурацкое и преступное руководство солдаты и мы. Мы не смели без приказа ничего сделать и следовательно должны умереть во имя идиотизма и тупоголовия кого-то! Я плюнул на всё и очертя голову - будь что будет, бросился к одной батарее и приказал ей отъехать в небольшую долину и занять огневую позицию и немедленно окопаться. Шабалин бросился к 1 батарее с таким же приказанием.
Люди на переднем крае с нетерпением и желанием ожидали спасительного приказания, веского решительного и грубого слова, которое вселяет в них веру, что не всё ещё пропало, что есть спасение, а главное с ними командир, который спокоен, невозмутим и значит, взвесил всё и учёл все обстоятельства. С благодарностью взглянули на меня, почти с мольбой и лихорадочно принялись за работу. За какие-то 40 минут была сделана почти невозможная работа, на которую, в иное время, понадобилось бы 5-6 часов.
Наступил рассвет, а вместе с ним и кромешный ад. К этому времени появилось начальство и я, как резервист не имеющий определённой должности, а лишь прикомандированный к первой батарее, находился в небольшом чахлом кустарнике, в котором ездовые укрыли быков.
Солнце только едва всходило и с Востока послышался рокот бесчисленного количества моторов - это немецкая авиация летела из под солнца на бомбардировку. Я насчитал 232 самолёта! В следующие минуты уже чернильными столбами дыма и земли окутало поле боя на пять километров! Всё стонало, грохотало, сотрясалось и, кажется, рушится земля и погибал мир!
Затем, на мгновение, воцарилась страшная тишина, лишь смерчи дыма и земли опускались вниз да слышались стоны недобитых корчившихся в муках людей. Через 15 минут воздух запел новыми сотнями моторов, это советская авиация шла навстречу врагу. Кошмар начался по ту сторону переднего края.
Так, за бесконечно дымный день голубого сверкающего мая от восхода до захода солнца, повторялось 10-15 раз, но вот вслед за авиацией начала свою деятельность немецкая артиллерия. Битва за высоту 114,1 началась, чтобы кончится лишь через 150 дней, в октябре 1943 года.
Я хорошо видел в 30 метрах от себя у дороги 76 миллиметровую дивизионную батарею. Она, не переставая ни на минуту, вела огонь по немцам. Падали немецкие снаряды, содрогалась земля от их разрывов, но я вынужденный в этот день быть созерцателем, только стоял в полурост в убогом и мелком окопе и наблюдал за полётом смерти. Как меня тогда не убило, удивляюсь, немецкие снаряды обрушились на батарею, находившуюся рядом со мной, но смельчаки не прекращали огня до тех пор, покат они не были разбиты сами и погибли. Я видел, как очередной немецкий снаряд разнёс в пух и прах одно орудие, затем серия других снарядов стёрла с лица земли оставшиеся пушки.
Вечером я ушёл на кухню батареи, так как мне здесь было абсолютно нечего делать и жил там до 9 июня 1943 года. Кухня батареи помещалась в каком то сарае, который считался верхом роскоши и удобства и находился в трёх километрах от переднего края. Незабываемая южная природа Кавказа и благодатный июнь не забудутся никогда и те тяжёлые гаубичные снаряды, которые ложились вокруг сарая, где была кухня.
Особенно запомнился один трагикомичный случай. Однажды прибегает перепуганный насмерть и одновременно истерически хохочущий молодой солдат, задыхается от быстрого бега и рассказывает в чём дело. Спокойно лежал парень на зелёной мягкой лужайке и караулил быков. Светило солнышко и солдат дремал. Вдруг слышит свист снаряда, а вслед за этим тяжёлый гаубичный поросёнок ковырнул землю в десяти метрах от парня, не разорвался, выпрыгнул из земли и неожиданно устремился в его сторону.
Ну, конечно, сон как рукой сняло и «Иван», обезумев от страха, бросился бежать. Снаряд ещё раз ковырнул землю, ещё раз и ещё и, сделав рикошет, повернул в другую сторону, снова скользя по траве, устремился за солдатом. Солдат едва увернулся от преследующего его снаряда и когда прибежал к нам на кухню, долго не мог отдышаться и долго смеялся.
Однажды, за эти девять дней, мы трусливо прижали уши и упали на землю, когда свист тяжёлого снаряда послышался над головой, но он ткнулся в землю и не разорвался. Затем не разорвался второй, третий, четвёртый... восемьдесят второй! Нам стало весело и мы уже ничего не опасались, стали издеваться над немцами и рассуждать о том, как хорошо то, что кто-то в немецких заводах работает на нас. Но, неожиданно, восемьдесят второй снаряд ахнул, а за ним и остальные, нам ничего не оставалось сделать, как прятаться по окопам
7 июня 1943 года я сидел на огневой позиции с Николаем Шабалиным и Михаилом Лубским, был и капитан Ткач. КП была в балке заросшей кукурузой, окопы были глубокими, а погода прекрасной. В этот день меня, когда я лежал в тесном и узком окопе, один так встряхнуло, что я подумал, не убит ли я? Только через несколько дней я прочитал в газете о сильнейшем землетрясении в Турции и, порасспросив других, понял в чём дело.
9 июня ночью меня вызвали на командный пункт дивизиона и глухой ночью, со связным, я отправился из своего относительно спокойного и уютного сарая на перекрёсток дорог, где в блиндаже помещался штаб дивизиона. Два дня тому назад, 7 июня, был убит командир взвода управления второй батареи мл. лейтенант, молодой парень, только четыре дня назад пришедший на фронт. Начальник штаба, Тамаев, назначил меня на эту должность смертника и я, в этот же час, с глубокой и искренней радостью, что снова буду с любимой и смертельно опасной разведкой, тёмной непроглядной ночью отправился со связным батареи на передовую линию под высоту 114,1 на наблюдательный пункт.
Непроглядная, как чёрный ворон ночь, свистят пули и ослепительно загораются вражеские ракеты. Молодой солдат, не из храбрых, и несётся словно метеор. Я едва поспевал за ним, задыхаясь. Наконец вышел из терпения и обругал его, и пошли чуть потише. В два часа ночи добрались до огневой позиции.
Она стояла в открытом поле под свистом пуль и осколков у чёрта на куличках, в 150 м от немцев. Представился комбату батареи старшему лейтенанту Медведеву, который спал в убогом окопчике со своей походно-полевой женой ППЖ санитарным инструктором Ольгой Ладиновой. О нём я был наслышан раньше, как о трусливом, эгоистичном, самолюбивом человеке и мало был обрадован, что попал к нему в батарею. Оказался он именно таким, как я его только что охарактеризовал, но лично для меня плохого, правду сказать, он ничего не сделал.
В ту же ночью, по приказанию, я ушёл на наблюдательный пункт, который находился от огневой позиции на высоте в кустах не далее 50 метров. Там, во мгле летней и душной безлунной ночи, переполненной запахами цветов, трав и разлагающихся трупов в глубокой и узкой траншее, я увидел молодого солдата, одного который молча, как крот, подкапывал малой сапёрной лопатой в траншее глинистую почву, чтобы выдолбить себе пещеру. Это был командир отделения разведки молодой парень сержант Андрей Снегов или просто Андрей, как я стал его звать потом.
В эти предутренние часы, уже занималась на Востоке заря, он рассказал мне, как тяжёл, труслив и подл комбат Медведев. Он потихоньку копал и вполголоса рассказывал мне о разведчиках, о связистах, о батарее. На переднем крае стояла невозмутимая предутренняя тишина. Лишь редко, как соловьи, посвистывали в тишине летней ночи пули, но они в траншее были не опасны. Так я незаметно уснул в глиняном гроте, приготовленном для меня Андреем, закрывшись своей плащ-палаткой.
Сколько я спал, не знаю, кажется недолго. Только знаю, что сон мой был неспокоен, а думы тревожны. Я был под впечатлением трагической смерти моего предшественника, под впечатлением того, что эта вторая батарея, которую командование не любило, была всегда затычкой в смертельно опасных местах, как и теперь, и думал, что жить мне осталось недолго. Так оно и было бы, если бы не фортуна, которая тогда неотступно следовала за мной.
Мой предшественник КВУ погиб 7 июня следующим образом. В роте, в 50 метрах от немцев, находился прекрасный блиндаж в восемь хороших накатов, человек на двадцать. Там находилось пехотное начальство, их наблюдательный пункт и приданные артиллеристы. Там, в числе двадцати человек пехоты, жил и младший командир взвода управления с двумя солдатами разведчиком и связистом.
В этот день пехотным офицерам принесли немного спирта, за счёт убитых накануне солдат. Они перепились и, потеряв сознание опасности, стали бегать по траншее за военными девками и тискать их. Немецкий наблюдательный пункт, находившийся в 50 метрах от них, обнаружил наблюдательный пункт и начал адский обстрел из тяжёлой артиллерии. 49 или 50 тяжёлый 205-ти миллиметровый снаряд уничтожил начисто блиндаж и похоронил под собой всех 20 человек, которые там находились. Позже на том месте никого не нашли.
В голубое тихое июньское утро я проснулся на наблюдательном пункте и позавтракал с Андрюшей. Пока я спал, завтрак принёс разведчик, с которым я познакомился - Дмитрий Недорезов. До сих пор этого человека я вспоминаю с любовью и думаю о нём с великим благоговением. С 12 года, уроженец Туапсе, тихий и скромный и чуточку насмешливый, носил усы. За это его в шутку звали усатиком.
В этот день он мне выкопал в той же самой траншее окоп и перекрыл его досками и ящиками от снарядов и мин. Сам он, метров пять от меня, наблюдал за противником в перископ из другого окопа.
Другой, с кем я познакомился в этот день, был телефонист - молодой парень-украинец Бибка с 22 года рождения. С ним я подолгу в эти первые дни сидел в окопе, расспрашивая обо всем, а он меня.
Вечером пришёл на наблюдательный пункт второй связист, юноша с лучистыми глазами, кубанский казачок Петя Широбоков с которым, впоследствии, мы стали неразлучными друзьями и делили пополам и горе и радость. Он был с 20 года рождения уроженец из хутора Сухого, Ставрополья. С ним я был до 10 июня 1943 года до 27 марта 1945 года дня, когда он был убит.
В этот день немцы вели себя относительно спокойно.
Записано: Россия, Город Иркутск. Восточная Сибирь, 8 декабря 1945 года, суббота.
Продолжение следует.