По дорогам войны, тетрадь 3, гл 12
«По дорогам войны»
Военная тетрадь номер 3 (дневник)
Гвардии лейтенант А. Куликов
Глава 12. На войне, как на войне
В Григориопольскую, большую казацкую станицу на Кубани, мы приехали в холодный январский день и быстро стали искать себе квартиры.
Я с Минкиным и разведчиками нашли таковую недалеко от своих машин и пушек. Небольшая казацкая бедная хата, в которой жила со своими многочисленными детьми вдова лет сорока и прабабушкой, которой в январе было уже 107 лет. Семья была приветливой и милой.
Но особенный интерес представляла старуха, с которой было интересно говорить. Эта ста семилетняя особа имела высокий рост, великолепную стройную фигуру и удивительное здоровье, прекрасное зрение, память, зубы, жизнерадостность и природный ум. Единственно чего она лишилась - слуха и то потому, что какая-то невестка в незапамятные времена побила её чугуном по голове.
Словоохотливая, любопытная прабабушка, кроме того была грамотна и пересказала мне свою полную приключений долгую жизнь. Родилась она где-то в России, в семье крепостного крестьянина. Затем мужика сослали в Сибирь на каторгу, а вместе с ним уехала и его семья, дочь, которой в то время было 7 лет. В Сибири она выросла, вышла замуж, а затем уехала в Екатерининскую губернию.
Много было детей, сыновей и дочерей, но все они стариками или юношами умерли, оставив на руках у старухи своих детей нескольких внуков. И внуков вырастила эта женщина, и внуки попали на войну 1914-18 годов. И погибли там. Затем, каким-то образом, во время прошлой мировой войны, живя в Нахичевани в Закавказье, попала в турецкий плен, где прожила несколько лет в районе Константинополя и только при Советской власти возвратилась в Россию, здесь деятельная и добрая старуха взялась на Кубани снова за хозяйство и воспитание своих правнуков. От них у неё в живых осталось единственная сорокалетняя женщина, в доме которой мы жили.
Старуха интересовалась политикой и весьма довольна Советской властью и колхозами. Рассказывала о Кавказских походах Ермилова, вспоминала династию царей Романовых, весьма неодобрительно и попутно спросила кто у нас в России царём сейчас. Когда ей было сказано, что управляет нашим государством товарищ Сталин, она выразила недовольство тем, что он по национальности грузин. И сколько мы ни убеждали её в том, что это вождь народа и друг её, она осталась при своём мнении, заявив: «Нерусский человек не может быть доброжелательным для русского человека».
О немцах она выражается с большой ненавистью. Запомнилось мне из её рассказов одно воспоминание, когда в августе 42 года войска Красной Армии отступили через эту станицу и убили их командира. Старуха в тот момент, когда улицы уже опустели и в село входили немцы, подошла к обезображенному трупу советского офицера, сняла с его пилотки красную звёздочку и положила на грудь убитому, полагая, что этот знак является символом креста и новой религии, этого нового непонятного старухе молодого поколения.
Снова стремительное наступление по Северному Кавказу через станции и хутора, теперь забытые. Короткие остановки на ночь в казацких хатах, тёплый привет со стороны населения. Вспоминая из всего виденного тогда, в январе 1943 года, город Кропоткин, куда мы приехали 30 января, а уехали 31 января. Станция горела. Горели вокзал, депо, десятки других зданий, многие сотни немецких вагонов. Всё было взорвано и уничтожено немцами.
Днём город бомбила немецкая дивизия, но ничего не помогало немцам. В эту ночь, я ходил со своими солдатами за трофеями на станцию и долго бродил по догорающей станции, где сотни тысяч пудов пшеницы догорали в вагонах, но кажется, ничего путного не нашёл. Затем такой же бешеный темп наступления дальше через станицу Новомалороссийскую, ещё много других и наконец, 5 февраля 1943 года, мы догнали немцев, которые остановились в станице Новорусская недалеко от станицы Тимотевка.
Наша седьмая гвардейская стрелковая бригада остановилась в станице Очертовая балка, чтобы приготовиться к бою с немцами. Шесть дней шли ожесточённые бои с немцами за Новорусскую и только 11 февраля рано утром немцы были выбиты оттуда. За два дня до этого, второй батальон, было уже, ворвался в станицу и немцы побежали. Но у солдат кончились последние патроны - немцы поняли это и окружили батальон. Никто не вышел оттуда, погибли все. И когда рано утром я ехал по селу, везде лежали трупы убитых и замученных советских солдат: на огородах, у домов, на улице.
В Очертовой балке у меня окончательно развалились сапоги. И ходить стало не в чем. Новых сапог не давали, так как не было. Красная Армия в то время вела себя по отношению к населению корректно и только к старостам, находившимся на немецкой службе, принимались меры ареста или частичной реквизиции продуктов для питания Красной Армии, разумеется, по личной инициативе солдат и офицеров.
Мне лично совестно было заниматься этим делом, но положение с сапогами было безвыходным и однажды, по совету капитана Тарасова, я решился пойти с переднего края в Очертовую балку в дом старосты, чтобы отнять у него сапоги. Сам староста старик Стеценко (фамилия его мне запомнилась), бежал с немцами, сыновья его были в Красной Армии, один из которых был старшим лейтенантом, и дома оставалась одна старуха, его жена. Старуха БОЯЛАСЬ ТЕПЕРЬ ВСЕГО и при входе предложила мне пообедать, но я отказался и потребовал сапоги. Какой-то мужик, оказавшийся ей родственником со станции Новорусской, сидел с ней.
Помню, как горел я от внутреннего жара, но делать было нечего, сапоги были нужны чтобы воевать дальше. Я выдал себя как бы за коменданта и блюстителя нового советского порядка. Старуха вначале заявила, что сапог у неё нет, но когда я пообещал поискать сам, она достала мне кожаные сапоги. Эти одел, а старые бросил здесь и на прощанье пообещал догнать старосту и повесить его.
Говорят подобные поступки называются мародёрством, но я не согласен с этим. Ничего больше я никогда не брал, а эти сапоги старосты сослужили пользу для Красной Армии в разгроме врага. В Новорусской я был принят кандидатом в члены КПСС партийной организацией батареи, парторгом в которой был капитан Ткач.
Снова после взятия Новокаретской немцы побежали, а мы за ними. Снег растаял, начались дожди и кошмарная кубанская непроходимая грязь. Через станицу Тимотевку, которая была разрушена и догорала, я с разведчиками прошёл в непроглядную тёмную ночь, утопая в грязи.
Все мы были тогда почему-то голодны. То ли тылы бригады отстали от нас, то ли ещё были какие-то причины, но жрать мы хотели страшно, никто нас не кормил и побирались как нищие у населения. Но у некоторых нечего было кушать самим. Другие не хотели дать, воровать и грабить мы тогда ещё не научились, как это было в Западной Европе потом, и поэтому мы наступали по Кубанским хлябям ночью и днём голодные, мокрые, продрогшие и злые. Но оказывается кошмары голода, холода и смерти были ещё впереди, куда мы шли. В приазовских плавнях.
Тёмные февральские ночи, непроходимые дороги и бесконечный холодный ветер. Наши пушки едва тащатся на быках, машины у нас отняли в Очертовой балке. Мы бредём этими дорогами день и ночь голодные и мокрые. Когда добираемся до какого-нибудь села, то оно оказывается переполненным солдатами и негде голову приткнуть, чтобы переночевать. И вот ложишься где-нибудь в хлеву, если он свободен, а то и просто в грязи во дворе.
Представьте историки будущих веков, какими мы были чистыми и «весёлыми». Но боевой дух не падал у нас! Всё зло на личные невзгоды мы выливали на немцев. Мы были, несмотря ни на что, бодры! Я не слышал ни от кого жалоб и нытья, сам лично не ныл, так как знали мы все, что воюют не в белых перчатках и не в мундирах. Все мы верили, что наступят лучшие времена, но кто доживёт до них, мы этого не знали. Лично мне, верилось, что я буду жив.
Дни шли мрачные и тяжёлые, а мы лезли всё дальше и дальше в непролазные и непроходимые дебри Приазовских болот, которые тянулись сотню километров. В неповторимых и тяжёлых боях с большими потерями взяты станицы Новониколаевка и хутор Лебедовский. И вот мы, имея задачу овладеть станицей Старо-Нижне-Стеблёвской, приблизительно в середине февраля залезли окончательно в непроходимые болота и камыши высотой в полтора-два метра.
Остановились прямо в камышах и выбрали место для ночлега на сравнительно высоких кочках. Горели огромные костры из камыша. Около них мы обогревались и варили себе пищу. Но кушать было почти нечего. Продовольственные склады окончательно отстали от нас на сотню километров и, увязнув в грязи, остановились, чтобы добраться до нас лишь через полтора месяца в апреле 1943 года.
Вначале питались мы остатками хлеба. По 200 гр. на сутки, мяса и фасоли. Затем хлеб и мясо были израсходованы и мы перешли исключительно на кукурузу, кажется, мы ночевали в камышах суток трое.
Вначале, чтобы овладеть станицей, батарею на быках хотели отправить через плохо замёрзшие болота и ударить по немцам в тыл, но это не удалось. Пушки провалились в болоте и их едва вытащили. Снаряды были также на исходе из-за тех же дорог, их небыло и быть не могло. Хорошо хоть то, что немцы сидели в обороне и вели редкий огонь. У них видимо было тоже небогато снарядами.
Но вот направление наступления бригады изменилось, и она пошла вдоль канала, который тянулся на сотню километров. Справа за каналом оставались немцы и впереди, и позади. Слева в болотах и камышах тоже ожидали немцы. Бригада наступала вдоль канала, который по обе стороны утопал в бесконечных садах и веренице небольших хуторов. В одну улицу тянулась и даль болот.
Немцы медленно, неторопливо, в тяжёлых боях отдавали нам хутор за хутором, оставаясь и нависая над нами на правом и левом флангах, сзади и спереди. Мы шли вперёд узким предательским болотистым коридором. Помню, в одном месте, кажется на подступах к совхозу Кирова, на нашей стороне канала у переезда через взорванный мост немцами была оставлена бричка с продуктами и обмундированием. Она была на виду у немцев и при многочисленных попытках наших солдат и офицеров овладеть содержимым этой брички - дело кончалось смертью от пули немецкого снайпера не одного десятка солдат.
В числе раненых около этой брички был лейтенант Горянов.
Продолжение следует.
Военная тетрадь номер 3 (дневник)
Гвардии лейтенант А. Куликов
Глава 12. На войне, как на войне
В Григориопольскую, большую казацкую станицу на Кубани, мы приехали в холодный январский день и быстро стали искать себе квартиры.
Я с Минкиным и разведчиками нашли таковую недалеко от своих машин и пушек. Небольшая казацкая бедная хата, в которой жила со своими многочисленными детьми вдова лет сорока и прабабушкой, которой в январе было уже 107 лет. Семья была приветливой и милой.
Но особенный интерес представляла старуха, с которой было интересно говорить. Эта ста семилетняя особа имела высокий рост, великолепную стройную фигуру и удивительное здоровье, прекрасное зрение, память, зубы, жизнерадостность и природный ум. Единственно чего она лишилась - слуха и то потому, что какая-то невестка в незапамятные времена побила её чугуном по голове.
Словоохотливая, любопытная прабабушка, кроме того была грамотна и пересказала мне свою полную приключений долгую жизнь. Родилась она где-то в России, в семье крепостного крестьянина. Затем мужика сослали в Сибирь на каторгу, а вместе с ним уехала и его семья, дочь, которой в то время было 7 лет. В Сибири она выросла, вышла замуж, а затем уехала в Екатерининскую губернию.
Много было детей, сыновей и дочерей, но все они стариками или юношами умерли, оставив на руках у старухи своих детей нескольких внуков. И внуков вырастила эта женщина, и внуки попали на войну 1914-18 годов. И погибли там. Затем, каким-то образом, во время прошлой мировой войны, живя в Нахичевани в Закавказье, попала в турецкий плен, где прожила несколько лет в районе Константинополя и только при Советской власти возвратилась в Россию, здесь деятельная и добрая старуха взялась на Кубани снова за хозяйство и воспитание своих правнуков. От них у неё в живых осталось единственная сорокалетняя женщина, в доме которой мы жили.
Старуха интересовалась политикой и весьма довольна Советской властью и колхозами. Рассказывала о Кавказских походах Ермилова, вспоминала династию царей Романовых, весьма неодобрительно и попутно спросила кто у нас в России царём сейчас. Когда ей было сказано, что управляет нашим государством товарищ Сталин, она выразила недовольство тем, что он по национальности грузин. И сколько мы ни убеждали её в том, что это вождь народа и друг её, она осталась при своём мнении, заявив: «Нерусский человек не может быть доброжелательным для русского человека».
О немцах она выражается с большой ненавистью. Запомнилось мне из её рассказов одно воспоминание, когда в августе 42 года войска Красной Армии отступили через эту станицу и убили их командира. Старуха в тот момент, когда улицы уже опустели и в село входили немцы, подошла к обезображенному трупу советского офицера, сняла с его пилотки красную звёздочку и положила на грудь убитому, полагая, что этот знак является символом креста и новой религии, этого нового непонятного старухе молодого поколения.
Снова стремительное наступление по Северному Кавказу через станции и хутора, теперь забытые. Короткие остановки на ночь в казацких хатах, тёплый привет со стороны населения. Вспоминая из всего виденного тогда, в январе 1943 года, город Кропоткин, куда мы приехали 30 января, а уехали 31 января. Станция горела. Горели вокзал, депо, десятки других зданий, многие сотни немецких вагонов. Всё было взорвано и уничтожено немцами.
Днём город бомбила немецкая дивизия, но ничего не помогало немцам. В эту ночь, я ходил со своими солдатами за трофеями на станцию и долго бродил по догорающей станции, где сотни тысяч пудов пшеницы догорали в вагонах, но кажется, ничего путного не нашёл. Затем такой же бешеный темп наступления дальше через станицу Новомалороссийскую, ещё много других и наконец, 5 февраля 1943 года, мы догнали немцев, которые остановились в станице Новорусская недалеко от станицы Тимотевка.
Наша седьмая гвардейская стрелковая бригада остановилась в станице Очертовая балка, чтобы приготовиться к бою с немцами. Шесть дней шли ожесточённые бои с немцами за Новорусскую и только 11 февраля рано утром немцы были выбиты оттуда. За два дня до этого, второй батальон, было уже, ворвался в станицу и немцы побежали. Но у солдат кончились последние патроны - немцы поняли это и окружили батальон. Никто не вышел оттуда, погибли все. И когда рано утром я ехал по селу, везде лежали трупы убитых и замученных советских солдат: на огородах, у домов, на улице.
В Очертовой балке у меня окончательно развалились сапоги. И ходить стало не в чем. Новых сапог не давали, так как не было. Красная Армия в то время вела себя по отношению к населению корректно и только к старостам, находившимся на немецкой службе, принимались меры ареста или частичной реквизиции продуктов для питания Красной Армии, разумеется, по личной инициативе солдат и офицеров.
Мне лично совестно было заниматься этим делом, но положение с сапогами было безвыходным и однажды, по совету капитана Тарасова, я решился пойти с переднего края в Очертовую балку в дом старосты, чтобы отнять у него сапоги. Сам староста старик Стеценко (фамилия его мне запомнилась), бежал с немцами, сыновья его были в Красной Армии, один из которых был старшим лейтенантом, и дома оставалась одна старуха, его жена. Старуха БОЯЛАСЬ ТЕПЕРЬ ВСЕГО и при входе предложила мне пообедать, но я отказался и потребовал сапоги. Какой-то мужик, оказавшийся ей родственником со станции Новорусской, сидел с ней.
Помню, как горел я от внутреннего жара, но делать было нечего, сапоги были нужны чтобы воевать дальше. Я выдал себя как бы за коменданта и блюстителя нового советского порядка. Старуха вначале заявила, что сапог у неё нет, но когда я пообещал поискать сам, она достала мне кожаные сапоги. Эти одел, а старые бросил здесь и на прощанье пообещал догнать старосту и повесить его.
Говорят подобные поступки называются мародёрством, но я не согласен с этим. Ничего больше я никогда не брал, а эти сапоги старосты сослужили пользу для Красной Армии в разгроме врага. В Новорусской я был принят кандидатом в члены КПСС партийной организацией батареи, парторгом в которой был капитан Ткач.
Снова после взятия Новокаретской немцы побежали, а мы за ними. Снег растаял, начались дожди и кошмарная кубанская непроходимая грязь. Через станицу Тимотевку, которая была разрушена и догорала, я с разведчиками прошёл в непроглядную тёмную ночь, утопая в грязи.
Все мы были тогда почему-то голодны. То ли тылы бригады отстали от нас, то ли ещё были какие-то причины, но жрать мы хотели страшно, никто нас не кормил и побирались как нищие у населения. Но у некоторых нечего было кушать самим. Другие не хотели дать, воровать и грабить мы тогда ещё не научились, как это было в Западной Европе потом, и поэтому мы наступали по Кубанским хлябям ночью и днём голодные, мокрые, продрогшие и злые. Но оказывается кошмары голода, холода и смерти были ещё впереди, куда мы шли. В приазовских плавнях.
Тёмные февральские ночи, непроходимые дороги и бесконечный холодный ветер. Наши пушки едва тащатся на быках, машины у нас отняли в Очертовой балке. Мы бредём этими дорогами день и ночь голодные и мокрые. Когда добираемся до какого-нибудь села, то оно оказывается переполненным солдатами и негде голову приткнуть, чтобы переночевать. И вот ложишься где-нибудь в хлеву, если он свободен, а то и просто в грязи во дворе.
Представьте историки будущих веков, какими мы были чистыми и «весёлыми». Но боевой дух не падал у нас! Всё зло на личные невзгоды мы выливали на немцев. Мы были, несмотря ни на что, бодры! Я не слышал ни от кого жалоб и нытья, сам лично не ныл, так как знали мы все, что воюют не в белых перчатках и не в мундирах. Все мы верили, что наступят лучшие времена, но кто доживёт до них, мы этого не знали. Лично мне, верилось, что я буду жив.
Дни шли мрачные и тяжёлые, а мы лезли всё дальше и дальше в непролазные и непроходимые дебри Приазовских болот, которые тянулись сотню километров. В неповторимых и тяжёлых боях с большими потерями взяты станицы Новониколаевка и хутор Лебедовский. И вот мы, имея задачу овладеть станицей Старо-Нижне-Стеблёвской, приблизительно в середине февраля залезли окончательно в непроходимые болота и камыши высотой в полтора-два метра.
Остановились прямо в камышах и выбрали место для ночлега на сравнительно высоких кочках. Горели огромные костры из камыша. Около них мы обогревались и варили себе пищу. Но кушать было почти нечего. Продовольственные склады окончательно отстали от нас на сотню километров и, увязнув в грязи, остановились, чтобы добраться до нас лишь через полтора месяца в апреле 1943 года.
Вначале питались мы остатками хлеба. По 200 гр. на сутки, мяса и фасоли. Затем хлеб и мясо были израсходованы и мы перешли исключительно на кукурузу, кажется, мы ночевали в камышах суток трое.
Вначале, чтобы овладеть станицей, батарею на быках хотели отправить через плохо замёрзшие болота и ударить по немцам в тыл, но это не удалось. Пушки провалились в болоте и их едва вытащили. Снаряды были также на исходе из-за тех же дорог, их небыло и быть не могло. Хорошо хоть то, что немцы сидели в обороне и вели редкий огонь. У них видимо было тоже небогато снарядами.
Но вот направление наступления бригады изменилось, и она пошла вдоль канала, который тянулся на сотню километров. Справа за каналом оставались немцы и впереди, и позади. Слева в болотах и камышах тоже ожидали немцы. Бригада наступала вдоль канала, который по обе стороны утопал в бесконечных садах и веренице небольших хуторов. В одну улицу тянулась и даль болот.
Немцы медленно, неторопливо, в тяжёлых боях отдавали нам хутор за хутором, оставаясь и нависая над нами на правом и левом флангах, сзади и спереди. Мы шли вперёд узким предательским болотистым коридором. Помню, в одном месте, кажется на подступах к совхозу Кирова, на нашей стороне канала у переезда через взорванный мост немцами была оставлена бричка с продуктами и обмундированием. Она была на виду у немцев и при многочисленных попытках наших солдат и офицеров овладеть содержимым этой брички - дело кончалось смертью от пули немецкого снайпера не одного десятка солдат.
В числе раненых около этой брички был лейтенант Горянов.
Продолжение следует.