Операция "Прогресс" часть 2
Если в середине XIX в. представления о прогрессивном и рационально-упорядоченном развитии общества были перенесены на природу, то в конце ХХ в. сомнения в общественном прогрессе тоже не замедлили сказаться на представлениях о развитии живой и неживой природы, математики. Это нашло отражение в теории диссипативных структур И. Пригожина с ее акцентом не на равновесие, а на флуктуации (равновесие - лишь относительно краткий миг между двумя флуктуациями), в так называемых «chaos studies» и «complexity studies» (наука о сложном), во фрактальной геометрии Б. Мандлбро, а также в замене терминов «точные» и «неточные» науки на «жесткие» и «мягкие». Заговорили и об отсутствии прогресса в развитии живой природы, по крайней мере, его реальных критериев.
Вообще-то прогресс живой природы «а ля Дарвин» с самого начала находился под огнем критики (наиболее активными были русские - Данилевский и Кропоткин). Да и сам Дарвин в своих выводах никогда не шел столь далеко, как иные неистовые ревнители его теории (в этом смысле Дарвин, как и Маркс, заявивший, что он не марксист, мог бы сказать: «я не дарвинист»). В любом случае, создать цельную теорию прогрессивной биологической эволюции у биологов не получилось. Попытка взаимно адаптировать дарвинизм и генетику, носившая во многом механический характер, привела к компромиссу - оформлению в 1940-е годы синтетической теории эволюции (СТЭ). Эта теория до сих пор не дала ответа на вопрос, как и почему на основе принципа «survival of the fittest» (у нас распространен неточный перевод «fittest» как «сильнейший») вообще возможна эволюция, причем постоянно ускоряющаяся, то есть внешне направленная. Попытки оспорить дарвиновский прогрессистский вариант эволюции с позиций номогенеза (Л. Берг, А. Любищев и др.) не смогли стать полноценной альтернативой СТЭ.
Но, действительно, есть ли реальные критерии прогресса в живой природе или ситуация безнадежна? Думаю, все же есть. Природа вообще и живая в частности - более легкий случай для обнаружения таких критериев, чем общество, в том числе потому, что, как говорил Эйнштейн, природа коварна, но не злонамеренна, она сознательно не врет исследователю, у ней нет социального интереса, «модифицирующего» знание. Критерии прогресса живого - цефализация (усложнение нервной организации, то есть формирование все более полных и тонких моделей окружающего мира) и обусловленное ею общее и по частям усложнение организма; уменьшение зависимости от среды (адаптация к изменениям не путем изменения органов, а посредством трансформации старых и формирования новых навыков и фиксированных действий); индивидуализация; дифференциация. В основе всех этих критериев и тенденций лежит увеличение информационно-энергетического потенциала при сохранении или уменьшении вещественной массы носителя. Это что касается качественных показателей. К количественным относятся рост численности данного вида, территориальная (ареальная) экспансия и внутривидовая дифференциация.
Одним из важнейших прогрессивных информационных сдвигов, по сути информационно-биологической революцией, стало увеличение у рептилий количества информации, содержащейся в мозгу, по отношению к информации, содержащейся в генах. У нас часто с иронией говорят о динозаврах, относящихся к рептилиям, как о чем-то гигантском, но глупом. На самом деле динозавры были самыми умными, информационно насыщенными существами своей эпохи и, к тому же, далеко не все они были гигантскими. Чтобы успешно конкурировать с рептилиями и прежде всего с динозаврами, млекопитающим понадобилось выработать три мощнейших эволюционных вида «оружия»: лимбический мозг, то есть более высокоразвитую форму организации информации и ее вещественного носителя, теплую кровь (энергию) и короткий сон. Этот «триумвират», сформировавшийся в ходе ароморфоза млекопитающих, сделал их хозяевами кайнозоя, а в перспективе позволил с помощью неокортекса, коллективного сознания / организации и речи, «выдвинуть из своей среды» Homo.
Разумеется, чисто эволюционное развитие в истории живой природы увидеть нельзя. Во-первых, в истории Земли было пять великих вымираний - геобиокатастрофы позднего ордовика (440 млн. лет назад), девона (355 млн. лет назад), перми (248 млн. лет назад - самое широкомасштабное), позднего триаса (206 млн. лет назад - динозавры сменили текодонтов) и мела (65 млн. лет назад - самое известное, связанное с вымиранием динозавров). Если бы не катастрофы и вымирания (своеобразные революции), трудно сказать, как бы протекала эволюция.
Во-вторых, у современной науки, аналитической по своей сути, нет средств для адекватного понятийно-теоретического воспроизведения генезиса, появления того или иного феномена, той или иной системы. Наука до сих пор толком не объяснила возникновение Вселенной, жизни и человека. Да и с «возникновениями» на уровень ниже тоже имеются проблемы, будь то кембрийский биологический взрыв, появление кроманьонца или генезис капитализма. Ни одна система не образуется на собственной системной основе, у нее - антисистемные предпосылки, которые невозможно не только анализировать, но и разглядеть на языке предшествующей системы. В этом плане весьма показателен провал попытки великого физика Э. Шредингера объяснить, что такое жизнь и как она возникла, не прибегая к биологии, только на основе физики и химии. Получается, что прогресс осуществляется в рамках некой целостности, и это можно объяснить, а вот переход к другой целостности как прогресс объяснить уже труднее. Однако в любом случае в развитии живой природы, в сравнении форм живого вполне можно зафиксировать определенные критерии прогрессаорм. Сложнее в этом плане обстоит дело с социальной природой, человечеством, земной цивилизацией, с обществом и его различными формами - «историческими системами», «формациями», «цивилизациями».
А нельзя ли перенести сюда, в сферу социального, земной цивилизации, различных ее исторических систем, те критерии и принципы, которые работают для живой природы? Ведь они носят общесистемный характер. В самом общем плане это действительно можно сделать. По крайней мере, информационно-энергетический потенциал активно использовался в дискуссиях о земной и внеземных цивилизациях на бюраканских конференциях, в исследованиях, посвященных проблеме CETI и т.д. Например, сравнивая уровень развития (прогрессивность) гипотетически существующих внеземных цивилизаций, Н. Кардашев четко разделил их на три типа по такому критерию, как энергетический потенциал - ежесекундное потребление энергии порядка 1020 эрг, 4·1033 эрг и 4·1044 эрг. Аналогичные мысли высказывал С. Лем в своих сочинениях «Сумма технологии», «Фантастика и футурология» и др. Именно энерго-информационный потенциал определяет возможности технического развития - вплоть до астроинженерной деятельности. Впрочем, в этих дискуссиях прозвучал и votum separatum - о возможности не технического, а биологического развития цивилизации, то есть принципиально иной, нетехнической Игры Общества с Природой. В таком случае уровни развития, равно как и степени прогрессивности, оценивать и сравнивать уже сложнее. С этим мы и переходим к проблеме прогресса в оценке различных исторических систем (структур производства/присвоения, цивилизаций, формаций).
На первый взгляд, несложно сравнивать на предмет прогрессивности земледельческие (аграрные) и доземледельческие (собиратели, высокоспециализированные охотники, рыболовы и кочевники-скотоводы в качестве особого случая), с одной стороны, и индустриальные и доиндустриальные (аграрные, кочевые и присваивающие) общества, иначе говоря, капиталистические и докапиталистические социумы, с другой. Здесь с определенным допущением можно утверждать, что все более или менее ясно. Впрочем, есть и проблемы.
* * *
Первая из этих проблем заключается в том, что техническое развитие не является ни причиной, ни основой самого себя. Напротив, оно есть следствие развития совершенно определенного класса социальных систем, определенной цивилизации - западной. Это отличает последнюю как от другой европейской цивилизации - античной, так и от наиболее развитых азиатских. Западная цивилизация уже на своей ранней стадии, в эпоху феодализма, демонстрировала такие темпы технического развития, которые не имели аналогов в тогдашнем мире. Об этом свидетельствуют сельскохозяйственная революция VII-VIII вв. и первая промышленная революция XI-XIII вв. Ну а капитализм после промышленной революции просто создал техническую цивилизацию. Однако сам он возник на доиндустриальной, аграрной основе и первые два столетия развивался как одно из доиндустриальных, аграрных обществ. Как заметил Д. Норт, если бы древний грек попал в Европу 1750 г., то за исключением огнестрельного оружия и кое-каких «мелочей» мир в целом показался бы ему знакомым. В 1850 г. перед ним предстал бы совершенно незнакомый и непонятный мир. И не только из-за фабрик и индустриализации производства, а из-за того, что индустриализация начала качественно менять быт, повседневную жизнь.
Раннекапиталистическая Европа, Европа Старого Порядка вовсе не была самым успешным обществом своей эпохи. Как заметил один известный специалист по экономической истории, если бы история остановилась в 1820 г., то единственное экономическое чудо, которое знал бы мир, было восточно-азиатским, точнее, китайским, поскольку Япония до ее «открытия» Западом никаких чудес не демонстрировала. Причем оно насчитывало бы как минимум три столетия. А если бы, добавим, история остановилась в 1750 г., то еще одним экономическим чудом в памяти остался бы аль-Хинд - индо-океанский (по дуге от Восточной Африки до Зондских островов) макрорегион обмена и производства, в который португальцы, голландцы и англичане (до битвы при Плесси в 1757 г.) встраивались в качестве одного из игроков.
Техника - элемент системы, целого, следствие определенных цивилизационных черт, даже определенной социальной структуры. Потребность ее возникновения и развития определяется этим целым, а не наоборот. Разумеется, роль, значение и степень автономии технической сферы на Западе возрастали со времен феодализма. Но только промышленная революция, возникновение индустриальной системы производительных сил и ее инфраструктуры 150 лет назад сделали технику действительно автономной сферой, подсистемой общества. Логика и потребности западной цивилизации обусловили на определенной, причем довольно поздней стадии развития технический спурт, и потому сравнение исторических систем по техническому уровню имеет ограниченный характер: западная цивилизация - это не только техника, но и нечто другое. Именно это «другое» породило эту технику, с этим дотехническим «другим» и надо сравнивать неевропейские социумы.
Это одна сторона дела. Другая заключается в том, что если в развитии западного социогенотипа, в его Игре с Природой развитие техники было необходимо, то в Игре других социогенотипов (цивилизаций), будь то майя или инки, древние египтяне или вавилоняне, индийцы или китайцы, оно было бесполезно. Незападные народы решали свои проблемы, воспроизводили свои социумы при минимальном техническом воздействии на природу. Или, скажем так: после железной революции IX-VIII вв. до н.э. азиатские и североафриканские общества, не говоря об иных неевропейских обществах, не пережили более никаких революций ни в производстве (технике), ни в социальном строе. В Европе же произошли полисная, сеньориальная, коммунальная, великая капиталистическая (1517-1648 гг.) революции.
Но при этом, благодаря тому соотношению искусственных и естественных производительных сил, наиболее развитые азиатские общества, такие как Индия, Китай, вплоть до конца XVIII в. выглядели более успешно, чем античная и Западная «Европы» (имеется в виду сравнение по таким показателям, как демографический потенциал, валовый продукт, торговля, роль денег и торгового капитала, уровень ремесленного мастерства, размеры городских аггломераций).
В то же время доиндустриальная Европа, хотя и делала качественные рывки, неизвестные Востоку, вплоть до XVIII в. развивалась вполне циклически. Правда, этот цикл был не круговым, а линейно-возвратным (прогресс - регресс). Так, уровня сельскохозяйственного производства I-II вв. н.э. (эпоха Антонинов) Западная Европа достигла - после тысячелетнего провала - лишь в XI-XII вв. Затем был новый провал XIV-XVI вв., и уровень II и XII вв. был достигнут лишь в начале XVIII в.
Мы оказываемся в еще более сложной ситуации при сравнении наиболее развитых «докапиталистических» социумов между собой. Дело в том, что в «докапиталистических» обществах природные производительные силы играют решающую роль по отношению к искусственным, к технике, а живой труд - по отношению к овеществленному. Социумы, цивилизации встроены в свою природную среду, образуя единый социоприродный комплекс. И сравнивать надо не технические элементы комплексов, а сами комплексы. В этом случае вообще невозможна абсолютная оценка, поскольку техника, овеществленный труд не являются здесь системообразующими компонентами, как при капитализме. Возможна лишь оценка относительная, фиксирующая соотношение природных и искусственных (овеществленных) факторов труда. Последнее проявляется в соотношении коллективной и индивидуальной форм живого труда: чем больше роль искусственных факторов производства, тем большее значение имеют индивидуальные формы труда, тем свободнее индивид от коллектива в системе социальных производительных сил.
Однако, даже придя к такому выводу - об изменении соотношения искусственных и естественных факторов производства в пользу первых и отражении этих изменений в соотношении индивида и коллектива, мы можем распространять его только на Европу, на цепочку «рабовладение - феодализм» (Античность - Средневековье). А вот использование этой схемы при сравнении европейских и азиатских (неевропейских) форм, с одной стороны, и внутриазиатских (неевропейских), с другой, крайне сомнительно. Как сравнивать между собой китайскую, индийскую и исламскую цивилизации по «шкале прогресса»? С точки зрения абсолютного вещественно-энергетического потенциала и возможностей количественного развития, сравнение Китая и Индии с Античностью и феодализмом будет в пользу Востока. По линии соотношения природных и искусственных сил производства, выражающемся в степени свободы индивида от коллектива (индивидуализация и дифференциация), а следовательно, по потенциалу качественного развития, выхода за собственные рамки, усложнения (прогресса) сравнение будет в пользу Античности и особенно феодализма. В принципе конструкции последнего была заложена возможность перехода к капитализму в качестве способа решения внутрисистемных противоречий.
Западная цивилизация решала свои проблемы, переходя от одного хрупкого равновесия с природой к другому. Из 2 800 лет европейской истории 25-35% приходится на революционно-промежуточные эпохи, эпохи флуктуаций. Но, конечно, европейская история не была столь флуктуационной, как русская, которая представляет собой практически полный антипод восточной. Поэтому Европа выступает в качестве «золотой середины» между Россией и Востоком. Азиатские цивилизации решали свои проблемы на основе сохранения одного и того же равновесия. Столь разные стратегии вообще трудно сравнивать по навязанной миру европейцами «шкале прогресса». Эталоном прогресса был провозглашен европейский meum, превращенный в универсальный verum. С XIX в. этот verum был подкреплен капитализмом, индустриальной техникой и обеспеченными ими уровнями благосостояния, образования, науки. Большая прогрессивность индустриальной капиталистической системы по сравнению со всем, что предшествовало ей в Европе, и со всем, что существовало одновременно с ней вне Европы, кажется очевидной. Здесь и накопленное материальное богатство, и фантастическая техника (станки, автомобили, ракеты, ТВ, компьютеры), расцвет науки, достижения медицины и многое-многое другое. Разве это не так?
Не так, утверждает И. Валлерстайн, отец-основатель школы мир-системного анализа. «Это просто неправда, что капитализм как историческая система представлял собой прогресс по сравнению с различными предыдущими историческими системами, которые он уничтожил или трансформировал», - пишет он в своей работе «Исторический капитализм». «Даже когда я пишу это, - продолжает автор, - я чувствую дрожь, которая связана с осознанием богохульства. Я боюсь гнева богов, так как меня выковали в той же идеологической кузнице, что и всех моих товарищей, и я поклонялся тем же святыням, что и они».
Валлерстайн считает, что критерии прогресса носят односторонний характер. Так, мы никогда не задумывались над тем, сколько знаний потеряли в ходе интеллектуальной «зачистки», проведенной идеологами универсализма. Растущее беспокойство по поводу качества социальной жизни (аномия, отчуждение, рост психических заболеваний) - это тоже «достижение капитализма». Господство над силами природы? Да, на одном уровне. На другом - угроза глобальной экологической катастрофы. Условия жизни рабочего класса? Условия жизни промышленного рабочего в ядре системы действительно улучшались вплоть до начала 1980-х годов. Но промышленные рабочие - меньшинство мировой наемной рабочей силы. Подавляющее большинство живет в сельской местности и в городских трущобах полупериферии и периферии, живет хуже, чем их предки 500 лет назад. Большая часть мирового населения работает интенсивнее и подвергается большей эксплуатации.
Все рассуждения о прогрессе, который наблюдается в эпоху капитализма, на самом деле подтверждаются только на примере 15-25% мирового населения ядра и его анклавов на периферии. 75-85% населения исключены из этого прогресса, что представляет собой имманентную черту капиталистической системы как игры с нулевой суммой: прогресс меньшинства осуществляется за счет большинства и в ущерб ему. Все это не значит, что иные чем капитализм системы были лучше. Хороших систем не бывает. Дело в другом: универсальный (для всех) прогресс при капитализме является мифом. Прогресс капитализма - это прогресс для меньшинства, представляемый как материальный и духовный прогресс для всех или длябольшинства. В зависимости от конкретного периода истории мировой экономики это меньшинство может составлять от 15% до 25%.
Все системы основаны на иерархии и привилегиях. Свои иерархии и привилегии буржуазия ядра объявила лучшими и попыталась обосновать это научно и идеологически с помощью понятия «прогресс». Научная истинность играет в этом, по существу, идеологическом обосновании огромную, если не решающую роль, поскольку в соответствии с обеими положительными прогрессистскими идеологиями наука работает с объективными, то есть находящимися вне поля социальных интересов, истинами. На самом деле это не так. Наряду с рациональным познанием объективной истины наука и научная культура выполняют социальную функцию. Наука, в том числе наука об обществе, есть функциональный элемент капиталистической системы, она работает на ее укрепление, на рационализацию и теоретическое обоснование господства привилегированных групп. Кому-то такой язык и такие формулировки покажутся марксистскими, левыми. Но это не марксизм, а реальность. Не согласны? Попробуйте оспорить. А пока - в завершение этого сюжета - цитата из Валлерстайна.
Научная культура «представляла собой нечто большее, чем простая рационализация. Она была формой социализации различных элементов, выступавших в качестве кадров всех необходимых капитализму институциональных структур. В качестве общего и единого языка кадров, но не трудящихся, она стала также средством классового сплочения высшего слоя, ограничивая перспективы или степень бунтовщической деятельности со стороны кадров, которые могли бы поддаться этому соблазну. Более того, это был гибкий механизм воспроизводства указанных кадров. Научная культура поставила себя на службу концепции, известной сегодня как “меритократия”, а раньше - как “la carriиre ouverte aux talents”. Эта культура создала структуру, внутри которой индивидуальная мобильность была возможной, но так, чтобы не представляла угрозу для иерархического распределения рабочей силы. Напротив, меритократия усилила иерархию. Наконец, меритократия как процесс (operation) и научная культура как идеология создали завесу, мешающую постижению реального функционирования исторического капитализма».
Миф об универсальном прогрессе , связанном с капитализмом, о прогрессивном, революционном переходе от феодализма к капитализму, о развитии производства как предпосылке этого перехода, о буржуазных революциях как его средстве суть именно такие завесы, будь то в марксистской или либеральной формах. (В данном случае они во многом схожи, поскольку, к сожалению, Маркс некритически заимствовал у либерализма идеи эволюционного развития и буржуазной революции, встроив в свою теорию идейно-теоретического «троянского коня».) Рассмотрим этот миф подробнее, тем более, что многие его элементы используются сегодня для обоснования прогрессивности «прекрасного нового мира» глобализации. продолжение
Вообще-то прогресс живой природы «а ля Дарвин» с самого начала находился под огнем критики (наиболее активными были русские - Данилевский и Кропоткин). Да и сам Дарвин в своих выводах никогда не шел столь далеко, как иные неистовые ревнители его теории (в этом смысле Дарвин, как и Маркс, заявивший, что он не марксист, мог бы сказать: «я не дарвинист»). В любом случае, создать цельную теорию прогрессивной биологической эволюции у биологов не получилось. Попытка взаимно адаптировать дарвинизм и генетику, носившая во многом механический характер, привела к компромиссу - оформлению в 1940-е годы синтетической теории эволюции (СТЭ). Эта теория до сих пор не дала ответа на вопрос, как и почему на основе принципа «survival of the fittest» (у нас распространен неточный перевод «fittest» как «сильнейший») вообще возможна эволюция, причем постоянно ускоряющаяся, то есть внешне направленная. Попытки оспорить дарвиновский прогрессистский вариант эволюции с позиций номогенеза (Л. Берг, А. Любищев и др.) не смогли стать полноценной альтернативой СТЭ.
Но, действительно, есть ли реальные критерии прогресса в живой природе или ситуация безнадежна? Думаю, все же есть. Природа вообще и живая в частности - более легкий случай для обнаружения таких критериев, чем общество, в том числе потому, что, как говорил Эйнштейн, природа коварна, но не злонамеренна, она сознательно не врет исследователю, у ней нет социального интереса, «модифицирующего» знание. Критерии прогресса живого - цефализация (усложнение нервной организации, то есть формирование все более полных и тонких моделей окружающего мира) и обусловленное ею общее и по частям усложнение организма; уменьшение зависимости от среды (адаптация к изменениям не путем изменения органов, а посредством трансформации старых и формирования новых навыков и фиксированных действий); индивидуализация; дифференциация. В основе всех этих критериев и тенденций лежит увеличение информационно-энергетического потенциала при сохранении или уменьшении вещественной массы носителя. Это что касается качественных показателей. К количественным относятся рост численности данного вида, территориальная (ареальная) экспансия и внутривидовая дифференциация.
Одним из важнейших прогрессивных информационных сдвигов, по сути информационно-биологической революцией, стало увеличение у рептилий количества информации, содержащейся в мозгу, по отношению к информации, содержащейся в генах. У нас часто с иронией говорят о динозаврах, относящихся к рептилиям, как о чем-то гигантском, но глупом. На самом деле динозавры были самыми умными, информационно насыщенными существами своей эпохи и, к тому же, далеко не все они были гигантскими. Чтобы успешно конкурировать с рептилиями и прежде всего с динозаврами, млекопитающим понадобилось выработать три мощнейших эволюционных вида «оружия»: лимбический мозг, то есть более высокоразвитую форму организации информации и ее вещественного носителя, теплую кровь (энергию) и короткий сон. Этот «триумвират», сформировавшийся в ходе ароморфоза млекопитающих, сделал их хозяевами кайнозоя, а в перспективе позволил с помощью неокортекса, коллективного сознания / организации и речи, «выдвинуть из своей среды» Homo.
Разумеется, чисто эволюционное развитие в истории живой природы увидеть нельзя. Во-первых, в истории Земли было пять великих вымираний - геобиокатастрофы позднего ордовика (440 млн. лет назад), девона (355 млн. лет назад), перми (248 млн. лет назад - самое широкомасштабное), позднего триаса (206 млн. лет назад - динозавры сменили текодонтов) и мела (65 млн. лет назад - самое известное, связанное с вымиранием динозавров). Если бы не катастрофы и вымирания (своеобразные революции), трудно сказать, как бы протекала эволюция.
Во-вторых, у современной науки, аналитической по своей сути, нет средств для адекватного понятийно-теоретического воспроизведения генезиса, появления того или иного феномена, той или иной системы. Наука до сих пор толком не объяснила возникновение Вселенной, жизни и человека. Да и с «возникновениями» на уровень ниже тоже имеются проблемы, будь то кембрийский биологический взрыв, появление кроманьонца или генезис капитализма. Ни одна система не образуется на собственной системной основе, у нее - антисистемные предпосылки, которые невозможно не только анализировать, но и разглядеть на языке предшествующей системы. В этом плане весьма показателен провал попытки великого физика Э. Шредингера объяснить, что такое жизнь и как она возникла, не прибегая к биологии, только на основе физики и химии. Получается, что прогресс осуществляется в рамках некой целостности, и это можно объяснить, а вот переход к другой целостности как прогресс объяснить уже труднее. Однако в любом случае в развитии живой природы, в сравнении форм живого вполне можно зафиксировать определенные критерии прогрессаорм. Сложнее в этом плане обстоит дело с социальной природой, человечеством, земной цивилизацией, с обществом и его различными формами - «историческими системами», «формациями», «цивилизациями».
А нельзя ли перенести сюда, в сферу социального, земной цивилизации, различных ее исторических систем, те критерии и принципы, которые работают для живой природы? Ведь они носят общесистемный характер. В самом общем плане это действительно можно сделать. По крайней мере, информационно-энергетический потенциал активно использовался в дискуссиях о земной и внеземных цивилизациях на бюраканских конференциях, в исследованиях, посвященных проблеме CETI и т.д. Например, сравнивая уровень развития (прогрессивность) гипотетически существующих внеземных цивилизаций, Н. Кардашев четко разделил их на три типа по такому критерию, как энергетический потенциал - ежесекундное потребление энергии порядка 1020 эрг, 4·1033 эрг и 4·1044 эрг. Аналогичные мысли высказывал С. Лем в своих сочинениях «Сумма технологии», «Фантастика и футурология» и др. Именно энерго-информационный потенциал определяет возможности технического развития - вплоть до астроинженерной деятельности. Впрочем, в этих дискуссиях прозвучал и votum separatum - о возможности не технического, а биологического развития цивилизации, то есть принципиально иной, нетехнической Игры Общества с Природой. В таком случае уровни развития, равно как и степени прогрессивности, оценивать и сравнивать уже сложнее. С этим мы и переходим к проблеме прогресса в оценке различных исторических систем (структур производства/присвоения, цивилизаций, формаций).
На первый взгляд, несложно сравнивать на предмет прогрессивности земледельческие (аграрные) и доземледельческие (собиратели, высокоспециализированные охотники, рыболовы и кочевники-скотоводы в качестве особого случая), с одной стороны, и индустриальные и доиндустриальные (аграрные, кочевые и присваивающие) общества, иначе говоря, капиталистические и докапиталистические социумы, с другой. Здесь с определенным допущением можно утверждать, что все более или менее ясно. Впрочем, есть и проблемы.
* * *
Первая из этих проблем заключается в том, что техническое развитие не является ни причиной, ни основой самого себя. Напротив, оно есть следствие развития совершенно определенного класса социальных систем, определенной цивилизации - западной. Это отличает последнюю как от другой европейской цивилизации - античной, так и от наиболее развитых азиатских. Западная цивилизация уже на своей ранней стадии, в эпоху феодализма, демонстрировала такие темпы технического развития, которые не имели аналогов в тогдашнем мире. Об этом свидетельствуют сельскохозяйственная революция VII-VIII вв. и первая промышленная революция XI-XIII вв. Ну а капитализм после промышленной революции просто создал техническую цивилизацию. Однако сам он возник на доиндустриальной, аграрной основе и первые два столетия развивался как одно из доиндустриальных, аграрных обществ. Как заметил Д. Норт, если бы древний грек попал в Европу 1750 г., то за исключением огнестрельного оружия и кое-каких «мелочей» мир в целом показался бы ему знакомым. В 1850 г. перед ним предстал бы совершенно незнакомый и непонятный мир. И не только из-за фабрик и индустриализации производства, а из-за того, что индустриализация начала качественно менять быт, повседневную жизнь.
Раннекапиталистическая Европа, Европа Старого Порядка вовсе не была самым успешным обществом своей эпохи. Как заметил один известный специалист по экономической истории, если бы история остановилась в 1820 г., то единственное экономическое чудо, которое знал бы мир, было восточно-азиатским, точнее, китайским, поскольку Япония до ее «открытия» Западом никаких чудес не демонстрировала. Причем оно насчитывало бы как минимум три столетия. А если бы, добавим, история остановилась в 1750 г., то еще одним экономическим чудом в памяти остался бы аль-Хинд - индо-океанский (по дуге от Восточной Африки до Зондских островов) макрорегион обмена и производства, в который португальцы, голландцы и англичане (до битвы при Плесси в 1757 г.) встраивались в качестве одного из игроков.
Техника - элемент системы, целого, следствие определенных цивилизационных черт, даже определенной социальной структуры. Потребность ее возникновения и развития определяется этим целым, а не наоборот. Разумеется, роль, значение и степень автономии технической сферы на Западе возрастали со времен феодализма. Но только промышленная революция, возникновение индустриальной системы производительных сил и ее инфраструктуры 150 лет назад сделали технику действительно автономной сферой, подсистемой общества. Логика и потребности западной цивилизации обусловили на определенной, причем довольно поздней стадии развития технический спурт, и потому сравнение исторических систем по техническому уровню имеет ограниченный характер: западная цивилизация - это не только техника, но и нечто другое. Именно это «другое» породило эту технику, с этим дотехническим «другим» и надо сравнивать неевропейские социумы.
Это одна сторона дела. Другая заключается в том, что если в развитии западного социогенотипа, в его Игре с Природой развитие техники было необходимо, то в Игре других социогенотипов (цивилизаций), будь то майя или инки, древние египтяне или вавилоняне, индийцы или китайцы, оно было бесполезно. Незападные народы решали свои проблемы, воспроизводили свои социумы при минимальном техническом воздействии на природу. Или, скажем так: после железной революции IX-VIII вв. до н.э. азиатские и североафриканские общества, не говоря об иных неевропейских обществах, не пережили более никаких революций ни в производстве (технике), ни в социальном строе. В Европе же произошли полисная, сеньориальная, коммунальная, великая капиталистическая (1517-1648 гг.) революции.
Но при этом, благодаря тому соотношению искусственных и естественных производительных сил, наиболее развитые азиатские общества, такие как Индия, Китай, вплоть до конца XVIII в. выглядели более успешно, чем античная и Западная «Европы» (имеется в виду сравнение по таким показателям, как демографический потенциал, валовый продукт, торговля, роль денег и торгового капитала, уровень ремесленного мастерства, размеры городских аггломераций).
В то же время доиндустриальная Европа, хотя и делала качественные рывки, неизвестные Востоку, вплоть до XVIII в. развивалась вполне циклически. Правда, этот цикл был не круговым, а линейно-возвратным (прогресс - регресс). Так, уровня сельскохозяйственного производства I-II вв. н.э. (эпоха Антонинов) Западная Европа достигла - после тысячелетнего провала - лишь в XI-XII вв. Затем был новый провал XIV-XVI вв., и уровень II и XII вв. был достигнут лишь в начале XVIII в.
Мы оказываемся в еще более сложной ситуации при сравнении наиболее развитых «докапиталистических» социумов между собой. Дело в том, что в «докапиталистических» обществах природные производительные силы играют решающую роль по отношению к искусственным, к технике, а живой труд - по отношению к овеществленному. Социумы, цивилизации встроены в свою природную среду, образуя единый социоприродный комплекс. И сравнивать надо не технические элементы комплексов, а сами комплексы. В этом случае вообще невозможна абсолютная оценка, поскольку техника, овеществленный труд не являются здесь системообразующими компонентами, как при капитализме. Возможна лишь оценка относительная, фиксирующая соотношение природных и искусственных (овеществленных) факторов труда. Последнее проявляется в соотношении коллективной и индивидуальной форм живого труда: чем больше роль искусственных факторов производства, тем большее значение имеют индивидуальные формы труда, тем свободнее индивид от коллектива в системе социальных производительных сил.
Однако, даже придя к такому выводу - об изменении соотношения искусственных и естественных факторов производства в пользу первых и отражении этих изменений в соотношении индивида и коллектива, мы можем распространять его только на Европу, на цепочку «рабовладение - феодализм» (Античность - Средневековье). А вот использование этой схемы при сравнении европейских и азиатских (неевропейских) форм, с одной стороны, и внутриазиатских (неевропейских), с другой, крайне сомнительно. Как сравнивать между собой китайскую, индийскую и исламскую цивилизации по «шкале прогресса»? С точки зрения абсолютного вещественно-энергетического потенциала и возможностей количественного развития, сравнение Китая и Индии с Античностью и феодализмом будет в пользу Востока. По линии соотношения природных и искусственных сил производства, выражающемся в степени свободы индивида от коллектива (индивидуализация и дифференциация), а следовательно, по потенциалу качественного развития, выхода за собственные рамки, усложнения (прогресса) сравнение будет в пользу Античности и особенно феодализма. В принципе конструкции последнего была заложена возможность перехода к капитализму в качестве способа решения внутрисистемных противоречий.
Западная цивилизация решала свои проблемы, переходя от одного хрупкого равновесия с природой к другому. Из 2 800 лет европейской истории 25-35% приходится на революционно-промежуточные эпохи, эпохи флуктуаций. Но, конечно, европейская история не была столь флуктуационной, как русская, которая представляет собой практически полный антипод восточной. Поэтому Европа выступает в качестве «золотой середины» между Россией и Востоком. Азиатские цивилизации решали свои проблемы на основе сохранения одного и того же равновесия. Столь разные стратегии вообще трудно сравнивать по навязанной миру европейцами «шкале прогресса». Эталоном прогресса был провозглашен европейский meum, превращенный в универсальный verum. С XIX в. этот verum был подкреплен капитализмом, индустриальной техникой и обеспеченными ими уровнями благосостояния, образования, науки. Большая прогрессивность индустриальной капиталистической системы по сравнению со всем, что предшествовало ей в Европе, и со всем, что существовало одновременно с ней вне Европы, кажется очевидной. Здесь и накопленное материальное богатство, и фантастическая техника (станки, автомобили, ракеты, ТВ, компьютеры), расцвет науки, достижения медицины и многое-многое другое. Разве это не так?
Не так, утверждает И. Валлерстайн, отец-основатель школы мир-системного анализа. «Это просто неправда, что капитализм как историческая система представлял собой прогресс по сравнению с различными предыдущими историческими системами, которые он уничтожил или трансформировал», - пишет он в своей работе «Исторический капитализм». «Даже когда я пишу это, - продолжает автор, - я чувствую дрожь, которая связана с осознанием богохульства. Я боюсь гнева богов, так как меня выковали в той же идеологической кузнице, что и всех моих товарищей, и я поклонялся тем же святыням, что и они».
Валлерстайн считает, что критерии прогресса носят односторонний характер. Так, мы никогда не задумывались над тем, сколько знаний потеряли в ходе интеллектуальной «зачистки», проведенной идеологами универсализма. Растущее беспокойство по поводу качества социальной жизни (аномия, отчуждение, рост психических заболеваний) - это тоже «достижение капитализма». Господство над силами природы? Да, на одном уровне. На другом - угроза глобальной экологической катастрофы. Условия жизни рабочего класса? Условия жизни промышленного рабочего в ядре системы действительно улучшались вплоть до начала 1980-х годов. Но промышленные рабочие - меньшинство мировой наемной рабочей силы. Подавляющее большинство живет в сельской местности и в городских трущобах полупериферии и периферии, живет хуже, чем их предки 500 лет назад. Большая часть мирового населения работает интенсивнее и подвергается большей эксплуатации.
Все рассуждения о прогрессе, который наблюдается в эпоху капитализма, на самом деле подтверждаются только на примере 15-25% мирового населения ядра и его анклавов на периферии. 75-85% населения исключены из этого прогресса, что представляет собой имманентную черту капиталистической системы как игры с нулевой суммой: прогресс меньшинства осуществляется за счет большинства и в ущерб ему. Все это не значит, что иные чем капитализм системы были лучше. Хороших систем не бывает. Дело в другом: универсальный (для всех) прогресс при капитализме является мифом. Прогресс капитализма - это прогресс для меньшинства, представляемый как материальный и духовный прогресс для всех или длябольшинства. В зависимости от конкретного периода истории мировой экономики это меньшинство может составлять от 15% до 25%.
Все системы основаны на иерархии и привилегиях. Свои иерархии и привилегии буржуазия ядра объявила лучшими и попыталась обосновать это научно и идеологически с помощью понятия «прогресс». Научная истинность играет в этом, по существу, идеологическом обосновании огромную, если не решающую роль, поскольку в соответствии с обеими положительными прогрессистскими идеологиями наука работает с объективными, то есть находящимися вне поля социальных интересов, истинами. На самом деле это не так. Наряду с рациональным познанием объективной истины наука и научная культура выполняют социальную функцию. Наука, в том числе наука об обществе, есть функциональный элемент капиталистической системы, она работает на ее укрепление, на рационализацию и теоретическое обоснование господства привилегированных групп. Кому-то такой язык и такие формулировки покажутся марксистскими, левыми. Но это не марксизм, а реальность. Не согласны? Попробуйте оспорить. А пока - в завершение этого сюжета - цитата из Валлерстайна.
Научная культура «представляла собой нечто большее, чем простая рационализация. Она была формой социализации различных элементов, выступавших в качестве кадров всех необходимых капитализму институциональных структур. В качестве общего и единого языка кадров, но не трудящихся, она стала также средством классового сплочения высшего слоя, ограничивая перспективы или степень бунтовщической деятельности со стороны кадров, которые могли бы поддаться этому соблазну. Более того, это был гибкий механизм воспроизводства указанных кадров. Научная культура поставила себя на службу концепции, известной сегодня как “меритократия”, а раньше - как “la carriиre ouverte aux talents”. Эта культура создала структуру, внутри которой индивидуальная мобильность была возможной, но так, чтобы не представляла угрозу для иерархического распределения рабочей силы. Напротив, меритократия усилила иерархию. Наконец, меритократия как процесс (operation) и научная культура как идеология создали завесу, мешающую постижению реального функционирования исторического капитализма».
Миф об универсальном прогрессе , связанном с капитализмом, о прогрессивном, революционном переходе от феодализма к капитализму, о развитии производства как предпосылке этого перехода, о буржуазных революциях как его средстве суть именно такие завесы, будь то в марксистской или либеральной формах. (В данном случае они во многом схожи, поскольку, к сожалению, Маркс некритически заимствовал у либерализма идеи эволюционного развития и буржуазной революции, встроив в свою теорию идейно-теоретического «троянского коня».) Рассмотрим этот миф подробнее, тем более, что многие его элементы используются сегодня для обоснования прогрессивности «прекрасного нового мира» глобализации. продолжение