Жизнь на Марсе
Детектив Сэм Тайлер охотится за маньяком Колином Реймсом. Очередной жертвой преступника становится коллега и возлюбленная Сэма Майа, и он готов на все ради ее спасения. Неожиданно Тайлера сбивает автомобиль, а очнувшись, он понимает, что оказался в 1973 году. Здесь он тоже работает в 125-ом полицейском участке и расследует дело о серийном убийце. Самое удивительное, что почерк преступника очень похож на методы Реймса...
кинопоиск
Посмотрели вот. Понравилось. Атмосфера США 70-х передана довольно правдиво: и травка, и студенческие левые организации, и свободный секс, и всё-всё-всё.
Друзья, ну вы ведь понимаете, что я не мог так просто дать ссылку на сериал, если бы меня кое-что так сильно не заинтересовало!
А заинтересовало вот что. Один из второстепенных персонажей, который также прибыл в 70-е из 2009-го сказал что-то вроде: "Я хочу назад, домой, в 2009-ый, там есть надежда, а здесь её нет".
Чтобы понять, почему же в 70-х не было надежды, необходимо вспомнить, что же происходило с социально-политическом поле в золотые 70-е. Привожу большой и довольно интересный отрывок из статьи Игоря Шафаревича.
Критического состояния положение в США достигло в 70-е годы, когда проявились мощные антиправительственные силы, особенно в связи с войной во Вьетнаме. Протесты против этой войны возникли с начала 70-х годов, а вскоре стало ясно, что, по тем или иным причинам, силы, контролирующие средства информации, заинтересованы в том, чтобы США проиграли войну во Вьетнаме. Освещение этой войны носило утрированно односторонний характер, знакомый нам по освещению военных действий в Чечне нашими средствами информации. Сходство почти цитатное, например: “Даже испытывая симпатию к ребятам, летящим на американских самолетах, и к их семьям, приходится признать большее мужество северных вьетнамцев... избранный лидер западной демократической страны действует как обезумевший тиран... Посылая В-52 против таких населенных районов, как Ханой или Хайфон, можно иметь лишь одну цель: террор. Это была реакция человека, охваченном сознанием своей недостаточности и неудачи, способного только бомбить, карать, разрушать”. Каждый день американцы видели на экранах своих телевизоров: падающие бомбы, разрушения, невинные жертвы. Обозреватели интервьюировали отправляющихся во Вьетнам солдат, задавая им вопросы: “Вы понимаете, что может с вами случиться?” “Вы боитесь за свое будущее?” “Вы согласны, что дух вашего подразделения низкий?” Военные новости излагались в северо-вьетнамской редакции. Телекомпании передавали специально снятый северо-вьетнамский фильм и отказывались передавать фильм, приготовленный по заказу правительства США. Политики, корреспонденты, общественные деятели отправлялись в Северный Вьетнам, передачи велись прямо оттуда (как передачи из бункера Дудаева). При этом показывались разрушенные налетами школы и больницы, но не военные объекты. Постепенно это настроение захватило и Конгресс. После того как Киссинджер подписал Парижское перемирие с Северным Вьетнамом, означавшее американскую капитуляцию, постановления, которые принимал Конгресс, стали носить гротесковый, издевательский характер. Конгресс санкционировал, например, поставки оружия в Южный Вьетнам и Камбоджу, которые были обещаны, но отказал в поставках боеприпасов к нему. Вскоре пал не только Южный Вьетнам, но и Камбоджа и Лаос. Когда после конца войны в США стали прибывать беженцы из Юго-Восточной Азии и освобожденные американские военнопленные из Вьетнама, они оказались очень нежелательными гостями для средств информации. Соответственно их и встречали. Если, интервьюируя преступника в тюрьме, ему из деликатности закрывали лицо, то у беженцев спрашивали их имена и место их жительства - совершенно не заботясь о том, как это отзовется на их оставшихся родственниках. Пленных допрашивали - раскаиваются ли они, вспоминают ли о жертвах, вызванных их бомбами, и смущенно свертывали передачу, когда они пытались рассказать о притеснениях и пытках, перенесенных в плену. В результате вокруг них была создана такая атмосфера, что они казались изолированными в собственной стране и иногда даже в собственной семье. Идейной основой всей кампании против вьетнамской войны служила концепция борьбы с “американской империалистической идеологией”, которая должна была быть искоренена. Я помню, что очень часто слышал тогда эти слова от своих американских коллег, которые почти все были “левыми”. И после этого для меня очень знакомыми звучали призывы к “борьбе с имперским мышлением”, раздавшиеся с началом “перестройки” в нашей стране. Примечательно, что теперь, когда США уже несомненно ведут чисто имперскую политику, причем в очень грубой форме, слов об опасности “американской империалистической идеологии” в Америке не слышно - во всяком случае, из “левых” кругов и средств информации.
Отношение левых радикалов и средств информации к войне во Вьетнаме было лишь одним из проявлений глубинных духовных изменений в американском (а также и во всем западном) обществе. В нем распространилась враждебность ко всему господствовавшему тогда образу жизни. Так, специалист по средствам массовой информации (занимавший при президенте Никсоне пост представителя по связи со средствами информации) Брюс Гершензон в книге “Боги антенны” описывает дух, господствовавший в американском кино в начале 70-х годов: “Взгляните на созданные в то время фильмы, высмеивавшие правительство. Их было много. А фильмы, хвалившие его? Их не было или было очень мало. Взгляните на фильмы, осмеивавшие полицию. Их было много. А фильмы, ее хвалившие? Их не было или было очень мало. Взгляните на фильмы, осуждавшие американское общество в целом. Их было много, а фильмы, изображающие его с симпатией? Их не было или было очень мало. Взгляните на фильмы, критиковавшие американскую политику во Вьетнаме. Их был много. А фильмы, ее оправдывающие? Их не было или было очень мало. Соединенные Штаты были искаженно представлены на экране”.
Видимо, не было у них только фильма “Так жить нельзя”. Но как этот стиль отличается от современного американского кино, полного героями войны во Вьетнаме и доблестными полицейскими!
Волна негативных чувств, поднятая вьетнамской войной, после прекращения военных действий вылилась в Уотергейтском деле. В обычной грязи американской политической жизни Никсон вряд ли переступил какую-то новую границу (во всяком случае, в цитированной выше книге Гершензон приводит ряд примеров аналогичных действий предшествовавших президентов). Но он имел репутацию “правого”, например, в начале своей политической карьеры способствовал разоблачению Хисса, в то время как левые политические круги пытались заглушить возникший скандал. И он произнес крамольную фразу о “молчаливом большинстве”, тем самым ставя под вопрос право средств массовой информации говорить “от имени народа”. Вот как, например, торжествовало телевидение по поводу конца “дела Уотергейта”: “Речь идет о том, как избавиться от трупа. Президент - как дохлая мышь на кухонном полу американского дома. Вопрос в том, - кто возьмет ее за хвост и выбросит на помойку? Теперь не особенно важно, подаст ли он в отставку, тем самим отправив себя в гигиенический контейнер, или Конгресс выкинет его при помощи мусорного совка. Но исходя из срочных санитарных соображений, необходимо удалить этот разлагающийся политический труп из Белого дома. Действие должно быть быстрым и кратким. Цветов не присылать”.
Согласно идеологии левого движения, зло современного западного общества заключалось не в господстве классовых интересов капиталистов, а в “структурах” и организациях, ловивших маленького человека в свои сети и превращавших его в механическое средство для достижения своих абсолютно бесчеловечных целей. Человек, вписывающийся в эту систему и пытающийся по ее правилам добиться своего маленького счастья, и представляет наибольшую опасность: такие люди включают газ в газовых камерах и сжигают напалмом деревни. Публицист, изучавший студенческие беспорядки той эпохи (о них будет сказано подробнее ниже), видит их основную причину во “всеохватывающей ненависти к людям, представляющим власти или администрацию: правительству, полиции или администрации университета”. Тон задавало убеждение, что “Американское общество и правительство прогнило до предела, когда улучшение его невозможно, так что разрушение университета равносильно тому, чтобы отломить сук у безнадежно сгнившего дерева”. В такой распространенной газете как “Интернэшнл геральд трибюн” можно было встретить заявление “Жизнь не может быть хуже и бесполезнее, чем в Америке сейчас”. Декан известного учебного заведения - Иэйльской драматической школы - заявил, что поддержит любые произведения искусства, цель которых - разрушение общества. Общество, согласно взглядам “левых”, было основано на “буржуазных гражданских правах”, которые устанавливали режим “репрессивной терпимости”, на самом же деле было “тоталитарным, основанным на манипулировании, репрессивным и антидемократичным”. Как говорилось в одной декларации: “Наше сопротивление лишило ореола законности и святости институты, потерявшие благодаря этому авторитет и уважение. Поскольку в наших глазах они нелегитимны, они не могут быть основой права”. Институты и действия западного общества, как правило, характеризовались как “фашизм”. Один из лидеров движения “новых левых”, Том Хайден, в публичной дискуссии на вопрос об их целях ответил: “А у нас их нет. Сначала мы совершим революцию, а потом выясним, зачем она была нужна”.
Этот общий подъем агрессивности специфически выразился в молодежных (главным образом студенческих) волнениях, прокатившихся по всему западному миру, а в США - еще и в негритянских волнениях. Студенческие волнения проявлялись в основном в оккупации университетских зданий - это называлось “освобождением университета”, - а также в бойкоте занятий (и особенно экзаменов). Летом 1970 года волнениями были охвачены почти все 2500 высших учебных заведений США. В ответ на захваты университетов власти использовали полицию, дубинки, газ, аресты. Арестованы были тысячи студентов (только в одном колледже в штате Огайо - 500). В Вашинггоне накануне общенациональной демонстрации кроме полиции в боевую готовность было приведено 5600 солдат регулярных войск. Такая же волна студенческих выступлений прокатилась по Франции, Германии и другим западным странам. Демонстрации собирали десятки тысяч человек. В Париже 13 мая студенты захватили Сорбонну, объявив “Парижский университет автономным народным университетом, постоянно открытым для трудящихся”, - и удерживали ее больше месяца.
Студенческие волнения концентрировались вокруг двух основных лозунгов. Прежде всего - это протест против войны во Вьетнаме. В США студенты, получавшие военные повестки, демонстративно жгли их. Как сообщила газета “Ныо-Йорк Таймс”, из американской армии дезертировало 73 тысячи человек. Я хорошо помню один типичный пример борьбы с вьетнамской войной, так как этот эпизод возглавил мой коллега, хорошо известный математик из университета Беркли. Протестующие пытались остановить поезда, везущие солдат для отправки во Вьетнам. Для этого они легли на рельсы. Ситуация очень красочно описана в студенческой газете: “Поезд мчался на нас. Негодяи, они не хотели остановиться! Убийцы!” Студенты, однако, как и планировалось, в последний момент убежали. Но на следующий день мой коллега вскочил на подножку и стоп-краном остановил поезд. Его осудили и приговорили к штрафу. Когда я его спросил, зачем он это сделал, он ответил, что это был самый дешевый способ добиться освещения его позиции большинством газет. Но война во Вьетнаме рассматривалась лишь как один из признаков вырождения системы и как повод, мобилизующий на борьбу с ней. Один из наиболее влиятельных идеологов “новых левых”, Герберт Маркузе, писал: “Если в этом смысле Вьетнам может рассматриваться не просто в качестве очередного события международной политической жизни, а скорее как событие, связанное с сущностью системы, то, быть может, он знаменует и поворотный пункт в развитии системы, возможно, - начало конца”.
Другим лозунгом студенческого движения в США было равноправие негров. В этом оно сливалось с непосредственно негритянским движением и его наиболее радикальными течениями типа “черных пантер” и “черной власти”. Они требовали правительственных капиталовложений для поднятия жизненного уровня негров, освобождения негров от военной службы (так как армия США используется для угнетения цветных народов), вооружения негров для защиты от зверств полиции и даже “проведения под наблюдением ООН плебисцита в черной колонии США, в котором примут участие только граждане этой черной колонии и в ходе котором будет выяснена воля черного народа относительно своей национальной судьбы” (“черные пантеры”). Идея сепаратистского “суверенитета”, победившая в Советском Союзе, созрела на 20 лет раньше в США! Белое американское общество обвинялось в заговоре с целью истребления негров. Негритянский писатель и общественный деятель Джеймс Болдуин предупреждал: “Белая Америка, по-видимому, всерьез рассматривает вопрос о массовом уничтожении”. Другой негритянский лидер Стокли Кармайкл говорил: “Многие из нас чувствуют - многие из нашего поколения чувствуют, - что они готовы начать геноцид против нас”.
Степень агрессивного возбуждения, охватившего студентов, характеризует следующий, почти анекдотический случай. Профессор, читавший лекцию об истоках итальянского фашизма, привел цитату: “Теперешнее состояние непереносимо, истеблишмент удушает все живое, спонтанная ненависть молодых сил нации должна подняться, чтобы сокрушить дряхлую систему и освободить основные силы обновления и революции”. Не успел он закончить цитату, как шквал рукоплесканий поднялся в аудитории. И в нем потонули заключительные слова лектора, что цитата - из Муссолини! Агрессивность вела к прямому насилию и подталкивалась в эту сторону лидерами. Один из них провозгласил: “Как бы мы этого ни хотели, мы не достаточно сильны, чтобы разрушить Соединенные Штаты. Но мы достаточно сильны, чтобы разрушить Колумбийский университет!” Негритянский лидер Ф. Фанон призывал к “революционному насилию” и “революционной жестокости”. Немецкий лидер левых Р. Дучке выдвинул лозунг “Партизанская борьба в джунглях больших городов!” Сартр заявил, что время культуры ушло, наступило время революции. Действительно, это было время подъема левого терроризма: “группа Баадера-Майнхоф” в Западной Германии, “красные бригады” в Италии... И виднейшие представители западной интеллигенции поддерживали, подстрекали и оправдывали их. Например Г. Белль писал по поводу группы Баадера-Майнхоф, на совести которой было много убийств, что “к ее боевикам следует применять те же нормы, что и к противоположной воюющей стороне в войне”.
Все левые движения вдохновлялись образом революции. Предполагалось, что грядет неслыханная по радикальности революция, которая разрушит весь фундамент прежней жизни. В отличие от всех прежних революций она будет направлена не на одну сторону жизни общества, а будет состоять из пяти революций: экономической, политической, национальной, сексуальной и “психоделической”. Экономическая революции должна была разрушить капиталистическую систему и основанное на ней “общество потребления”, политическая - “систему”, превращающую человека в манипулируемый автомат. Национальная революция, предполагалось, освободит национальные меньшинства (прежде всего - цветных в США) от эксплуатации белого большинства и народы “третьего мира” - от эксплуатации Запада. Сексуальная революция должна была разрушить буржуазную, патриархальную, моногамную семью. И это была не чистая риторика. Создавалось впечатление, что на какое-то время западный мир помешался. Порнографическая литература и секс-клубы превратились в одну из самых доходных сфер бизнеса. Газеты пестрели объявлениями вроде такого: “Супружеская пара ищет другую пару для совместном проведения отпуска в групповом браке”. Иногда к этому добавлялось слово “стерео” - означавшее, что в групповом браке будут участвовать и лица одного пола. Возникли целые коммуны, состоявшие в групповом браке, где не играл роли ни возраст, ни пол участников, - например знаменитая “Коммуна № 2” в Западном Берлине. Наконец, “психоделическая революция” предполагала разрушение “буржуазной индивидуальности” посредством коллективного употребления наркотиков и рок-музыки, которая, как считалось, играет аналогичную роль. Новая “культура наркотиков” противопоставлялась старой культуре, в которой общение было связано с потреблением алкоголя. Ряд политических деятелей включали в свою программу требование свободной продажи некоторых наркотиков - особенно марихуаны. Один из вождей “новых левых”, Джерри Рубин, предлагал даже марихуану как проверку на “левизну”. Профессор университета может и клеймить войну во Вьетнаме и признать экзамены репрессивными действиями, но предложи ему на вечеринке сигарету с “травкой” - и он испугается. Значит - не наш!
Движение “новых левых” опиралось на философию, разработанную яркими и очень популярными тогда мыслителями: Сартром, Адорно, Маркузе... Основой этой философии была концепция “тоталитарности” и “репрессивности” западного общества. Как говорит Маркузе, “тоталитаризм есть не только террористическая организация общества, но и нетеррористическая, экономико-технологическая организация, действовавшая через манипуляцию создаваемыми потребностями... система производства и распределения, вполне совместимая с “плюрализмом” партий, газет, и т.д.” “Массовое производство благ не порождает свободу, оно создает лишь эффективный контроль”. “Массовое производство и массовое распределение тотально подчиняет себе всего индивидуума может быть превращена в мощный инструмент контроля”. Создается язык из терминов-штампов: “свобода”, “равенство”, “демократия”, “мир”, настойчиво внедряемый в сознание. “Эти ритуализированные концепции делаются иммунными по отношению к противоречиям, с которыми они сталкиваются”. “Сама терпимость буржуазного общества является репрессивной терпимостью”, - худший вариант тоталитаризма, опирающийся на внедрение репрессивных потребностей в самую структуру инстинктов человека. Человек настолько приспосабливается к этой репрессивности, что перестает ее ощущать, тем более - бороться против нее. Маркузе сравнивает граждан современного западного общества с прирученными домашними животными или подопытными кроликами.
В результате возникает существо, для которого Маркузе придумал термин “одномерный человек”. Все “собственно человеческое” вытесняется из сознания и подчиняется целям производства. “Уничтожение “двумерной культуры” происходит не путем отрицания и отбрасывания “культурных ценностей”, но через их полное включение в установлений порядок, через их массовое воспроизводство и распределение”. Как писал Ионеско, “концлагеря (немецкие. - И. Ш.) были не исключительным, чудовищным явлением. Это была лишь квинтэссенция и образ того адского общества, в котором мы живем”. В результате, как говорит Адорно, подлинная борьба за будущее начинается лишь тогда, когда придет сознание, что так жить просто невозможно, а свет надежды может только охладить пыл и решимость бойца.
Это мироощущение формулировалось в концепции “Великого Отказа” - тотальном отрицания всего существующего общества, признания того, что в нем нет ничем позитивного. Он основывался на “негативной диалектике”, - восприятии жизни как “негативной тотальности” - в чем Маркузе считает себя продолжателем Маркса и Гегеля. Выход может быть в психологии “перманентного вызова”, “перманентном восстания” и бунта даже против “наиболее возвышенных проявлений традиционной культуры, против наиболее эффективных проявлений технического прогресса”, воплощающих во всех случаях “социальную репрессивность”.
Таким же духом было движимо и “левое искусство” и его идеологи. Адорно писал: “Сейчас музыка души превращается в музыку рынка”. Музыка “тем лучше, чем глубже может запечатлеть силу общественных противоречий и необходимость их преодоления, чем яснее она выражает в антиномиях собственного формальном языка бедственное состояние общества”. Преодоление противоречий подразумевает “увековечение страдания” и “трансценденцию отчаяния”. Он вообще признавал возможность существования лишь культуры, выражающей невозможность ее в теперешнем виде. Андре Бретон призывал развивать “антикультуру”. Г.М. Энценсберг писал: “Культура - последний оплот буржуазии”. Когда Сорбонна была оккупирована студентами в мае 1968 года, надписи на стенах гласили: “Культура - извращение”, “Долой искусство - мы не хотим жрать труп!”, а Сартр более конкретно заявлял: “Что касается “Моны Лизы”, то я дал бы ее сжечь и нисколько бы об этом не пожалел”.
Перед нами признаки тотального кризиса, охватившего тогда Запад, затронувшего самые основы общества и грозившем его существованию. Налицо была идеология абсолютного неприятия сложившегося на Западе общественного уклада, ненависти и готовности к насилию и разрушению. Эта идеология опиралась на концепции, разработанные течением острых и широко мыслящих философов, во многих случаях очень тонко подметивших и проанализировавших коренные дефекты современного западного общества. Тогда не раз высказывалась мысль, что Запад повторяет русскую историю с опозданием на 100 лет: терроризм, полное отталкивание интеллигенции от власти и сочувствие террористам, всеобщее ожидание революции. Дословно повторяются те же самые идеи. Например приведенное выше высказывание левого лидера Хайдена, что революция является самоцелью, надо сначала ее совершить, а потом решить, что делать дальше, - повторяет неоднократно высказанную Бакуниным идею: “так как нынешнее поколение само находится под влиянием этих гнуснейших условий жизни, которые оно теперь разрушает, созидание не должно быть его задачей, а задачей тех чистых сил, которые возникнут в дни обновления”. Знаменательно, что среди надписей, оставленных на стенах Латинского квартала студентами за время его оккупации в мае 1968 года, встречалось гораздо больше цитат из Бакунина, чем из Маркса.
Внутренний кризис имел, конечно, и далекие геополитические последствия. Не только была проиграна вьетнамская война, но почти весь Индокитай: и Лаос и Камбоджа попали под власть коммунистическом режима. Многие африканские страны находились под влиянием Советского Союза или Китая - последней, по-видимому, была Ангола. Александрия стала базой советского военно-морского флота. Брюс Гершензон пишет: “Америка уступила свою позицию мировой державы” (именно это сейчас можно сказать о России). В Лос-Анджелесе в 1961 жду сенатор Додд сказал: “Выступая в декабре в Париже, я утверждал, что если пройдет еще 15 таких лет, как последние 15 лет, то свободный мир (термин, обозначавший США и их союзников. - И. Ш.) не будет более существовать. В свете того, что произошло за прошедшие 8 месяцев, я должен пересмотреть этот срок. Нам больше не осталось 15 лет”. Выступая перед комиссией Конгресса, генерал Ведемайер, возглавлявший стратегическое планирование штаба США во второй мировой войне, на вопрос председателя, сколько времени осталось у Америки, чтобы попытаться предотвратить “коммунистическое господство”, ответил: “Сэр, по моему скромному убеждению, сейчас уже слишком поздно”.
Для обсуждаемой нами темы особенно важно, что все элементы кризиса, переживаемого после войны западным миром: студенческие волнения, терроризм, приход к власти коммунистических правительств в Китае, Вьетнаме, Лаосе, Камбодже, на Кубе и в Анголе, прокоммунистические настроения интеллигенции, - все это лица, пытавшиеся бороться с кризисом, как правило, объясняли “рукой Москвы”, действиями “коммунистических агентов”. Ключевым словом, присутствовавшим почти во всех выступлениях, статьях и книгах представителей этого лагеря, было: “коммунистический заговор”.
Каким образом Запад смог преодолеть этот кризис и выйти из него (хотя бы временно) в 80-е годы - это вопрос, ответ на который очень существен для понимания хода истории в последние десятилетия. Но безусловным является глубокое ослабление и внутренний раскол Запада в течение 50-70-х годов. Мы обрисовали, и то лишь частично, мощное влияние Советскою Союза и коммунистического мира - через “идеологическую войну”, при помощи “агентов влияния” и спецслужб. Если бы этот фактор играл в жизни решающую роль, то бесспорно, что западный мир к настоящему времени был бы разрушен.
PS: И ещё, концовка сериала сильно напомнила альбом группы Ayreon - "The Human Equation". Неужели создатели его слушали?